По ту сторону свободы и достоинства - Беррес Фредерик Скиннер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее индивид – это в лучшем случае локус, где объединяются в уникальный набор множество линий развития. Его индивидуальность не вызывает сомнений. Каждая клетка тела – это уникальный генетический продукт, такой же неповторимый, как классический признак индивидуальности отпечаток пальца. И даже в рамках самой строгой культуры уникальна каждая личная история. Никакая преднамеренная культура не может уничтожить эту уникальность, и, как мы видели, любая попытка сделать это стала бы плохим проектом. Тем не менее индивид остается лишь этапом в процессе, начавшемся задолго до его появления на свет, и сильно переживет его. Он не несет окончательной ответственности за видовую особенность или культурную практику, даже если именно он претерпел мутацию или ввел практику, ставшую частью вида или культуры. Даже если бы Ламарк был прав, полагая, что человек может изменить генетическую структуру путем личных усилий, мы должны были бы указать на условия окружающей среды, ответственные за эти усилия, как должны будем сделать, когда генетики начнут менять человеческий набор. А когда индивид занимается намеренным созданием культурной практики, мы должны обратиться к культуре, которая побуждает его к этому и поставляет используемые им искусство или науку.
Одной из великих проблем индивидуализма, которую редко признают таковой, является смерть – неизбежная судьба индивида, последнее покушение на свободу и достоинство. Смерть – это одно из тех отдаленных событий, которые проявляются в поведении только посредством культурных практик. Мы видим смерть других, как в знаменитой метафоре Паскаля: «Вообразите, что перед вами множество людей в оковах, и все приговорены к смерти, каждый день кого-нибудь убивают на глазах у остальных, и те понимают, что им уготована такая же участь, и глядят друг на друга полные скорби и безнадежности, и ждут своей очереди. Вот картина человеческого существования». Некоторые религии придают смерти большее значение, описывая будущее существование в раю или аду, но у индивидуалиста есть особая причина бояться смерти, заложенная не религией, а литературой свободы и достоинства. Это перспектива уничтожения личности. Индивидуалист не найдет утешения в размышлениях о каком-либо вкладе, который переживет его самого. Он отказывается действовать на благо других, и поэтому его не подкрепляет факт, что те, кому он помог, его переживут. Он отказывается заботиться о выживании своей культуры, и его не подкрепляет факт, что культура надолго его переживет. Защищая свободу и достоинство, он отрицает вклад прошлого и поэтому должен отказаться от всех претензий на будущее.
Наука, вероятно, никогда не требовала более радикального изменения традиционного способа мышления о предмете, да и предмета важнее не было. В традиционной картине человек воспринимает окружающий мир, выбирает признаки для восприятия, различает их, оценивает как хорошие или плохие, изменяет, чтобы сделать лучше (или, если неосторожен, хуже), и может нести ответственность за собственные действия и быть справедливо вознагражденным или наказанным за их последствия. В научной картине человек – это член вида, сформированного эволюционными условиями выживания, демонстрирующий поведенческие процессы, которые ставят его под контроль среды, в которой он живет, и в значительной степени под контроль социальной среды, которую он и миллионы ему подобных создали и поддерживают в ходе эволюции культуры. Направление контролирующей связи обратное: не личность действует на мир, а наоборот.
Трудно принять такое изменение исключительно на интеллектуальных основаниях и почти невозможно принять последствия. Реакция традиционалистов обычно описывается в рамках чувств. Одно из них, к которому апеллируют фрейдисты, объясняя сопротивление психоанализу, – это «уязвленное тщеславие». Сам Фрейд, по словам Эрнеста Джонса[87], изложил «три тяжелых удара, которые нарциссизм или самолюбие человечества получило от рук науки. Первый был космологическим и нанесен Коперником; второй – биологическим и нанесен Дарвином; третий – психологическим и нанесен Фрейдом». (Удар нанесен вере в то, что нечто в центре человека знает все происходящее вокруг и инструмент под названием «сила воли» управляет остальной частью личности и контролирует ее.)
Но каковы признаки или симптомы уязвленного тщеславия и как их объяснить? Что люди делают с такой научной картиной человека? Называют ее неправильной, унизительной и опасной, возражают против нее и обрушиваются на тех, кто ее предлагает или защищает. Они делают это не из уязвленного тщеславия, а потому, что научная формулировка разрушает привычные подкрепления. Если человек больше не может получать похвалу или восхищение за то, что делает, он теряет достоинство или ценность, и поведение, ранее подкрепленное похвалой или восхищением, исчезает. Подобное угасание часто приводит к агрессивному ответу.
Другой эффект научной картины описывается как потеря веры или воли, как чувство сомнения или бессилия или как уныние, депрессия или подавленность. Говорят, человек чувствует, что ничего не может сделать со своей судьбой. Его чувство – это ослабление прежних реакций, больше не подкрепляемых. Люди действительно «бессильны», когда давно устоявшиеся вербальные репертуары оказываются бесполезными. Например, один историк жаловался: если поступки людей «отбросить как простой продукт материальной и психологической обусловленности», то и писать не о чем; «изменения хотя бы частично должны быть результатом сознательной умственной деятельности».
Еще одним эффектом является своего рода ностальгия. Старые репертуары прорываются наружу, поскольку улавливается и преувеличивается сходство между настоящим и прошлым. Старые времена называют «старыми добрыми», поскольку признавалось достоинство, присущее человеку, и важность духовных ценностей. Такие фрагменты устаревшего поведения имеют тенденцию к «тоске», то есть имеют признаки все менее успешного поведения.
Эти реакции на научную модель человека, безусловно, прискорбны. Они подавляют людей доброй воли, и каждый, кто заботится о будущем своей культуры, сделает все возможное, чтобы исправить их. Никакая теория не меняет того, относительно чего является теорией. Ничего не меняется от того, что на него смотрят, о нем говорят или по-новому его анализируют. Китс попенял Ньютону[88] за анализ радуги, но радуга осталась такой же прекрасной, как и прежде, а для многих стала еще прекраснее. Человек изменился не потому, что мы смотрим на него, говорим о нем и анализируем его с научной точки зрения. Достижения человека в науке, управлении, религии, искусстве и литературе остаются такими же, какими были всегда, и ими можно восхищаться, как восхищаются морским штормом, осенней листвой или горной вершиной, совершенно независимо от их происхождения и вне научного анализа. Меняется наша возможность что-то сделать с предметом теории. Анализ Ньютона света в радуге
