Ультиматум - Гюнтер Штайн

В этот момент в комнату вошел Фуке, выходивший незадолго до этого, и положил перед Штеммерманом какую-то записку.

Штеммерман прочел: «Гилле зарезервировал Либу в числе первых самолет «физелер-шторьх». Сдержав возглас пренебрежения, он удивленно уставился на Фуке. Однако полковник сделал едва заметный кивок головой и непринужденно вклинился в разговор, что всегда так легко получалось у него.

Фуке дипломатично заговорил о необходимости единодушия при управлении войсками и тем самым дал возможность Штеммерману незаметно перейти к обсуждению письма, полученного от Зейдлица. Уверенный в том, что Либ будет протестовать, а чувство разума и ответственности обязательно одержит победу, он зачитал вслух несколько мест из письма:

— «Адольф Гитлер наверняка приказал вам бороться до последнего солдата и до последнего патрона, ссылаясь на то, что этим вы якобы сковываете силы русских. То же самое говорили нам в свое время под Сталинградом…»

— Однако Сталинград — это отнюдь не то же самое! — почти торжественно воскликнул Либ. — Как будто мы отсюда не вырвемся! Писать нам подобные вещи равносильно мошенническому трюку!

— Ага, значит, у вас все-таки имеется какая-то идея, — насмешливо проговорил Штеммерман.

— Я верю в наше руководство, Штеммерман.

— А разве язык русских не является для вас языком фактов?

— Я горжусь тем, что не понимаю языка большевиков! — Либу уже надоело сдерживать свои чувства. Довольно лавировать между Штеммерманом и Гилле! Он хотел идти туда, куда дует ветер, а не бороться с ним и ждать, пока он его опрокинет. Он чувствовал, что опасность, грозящая ему, не миновала. Записка, которую принес генералу Фуке, многозначительный взгляд Штеммермана и игра с его фуражкой держали его в состоянии настороженности.

— Языка большевиков? — Генерал передернул плечами. — Для меня лично все наши генералы, боровшиеся под Сталинградом, остались товарищами.

— Интересно… — Чем больше Либ принуждал себя к сдержанности, тем жарче ему становилось.

— Да, товарищами, которые, возможно, в том или ином вопросе заблуждаются, но прекрасно знают одно, а именно — сложившуюся обстановку. Исходя из этого, нам нужно со всей серьезностью отнестись к их «заклинанию», как они тут выразились. — Штеммерман снова склонился над письмом и продолжал читать: — «…Внять зову отчаяния, который посылают нам наши матери, жены и дети, так как в конечном счете после войны все мы будем нести ответственность не перед Гитлером, а перед нашим народом… Короче говоря, подумайте о том, чтобы вместо приговора народа заслужить его благодарность!»

— Вы говорите так, как будто хотите быть в числе первых, которые на это пойдут.

— Чувство, что ты первый, может даже успокоить, не так ли? — Штеммерман с усмешкой посмотрел на генерал-лейтенанта. Затем он приказал Фуке занять свое место. Штеммерман решил сегодня выяснить все начистоту. Вчера он еще дурачил сам себя, но сегодня преодолел «внутреннее свинство» и собственное неудовлетворение своим поведением. Бросок на запад, навстречу танкам Хубе, начался многообещающе, однако на сей раз вечер будет мудренее утра. Он понимал, что прорыв из котла означает для него одновременно повышение и прорыв в ОКБ… Положение его было намного бедственнее, чем 9 февраля, когда он отказался принять советский ультиматум.

О событиях 9 февраля думал в этот момент и полковник Фуке. И не только потому, что прием русских парламентеров не понравился штабу армии. Теперь и для него лично могли возникнуть известные трудности. Дороже своей собственной судьбы была для Фуке судьба Вильгельма Штеммермана, которого он уважал. Поэтому полковника беспокоило, что, возможно, утром командир дивизии СС «Викинг» нанесет удар по командованию 11-го армейского корпуса. Полковника Фуке не удивила та дерзость, с которой говорил здесь генерал Либ. Это лишь подтверждало тот факт, что Гилле уже готовится нанести удар. Начиная с 9 февраля Фуке стал пользоваться сведениями одного своего осведомителя, находившегося в штабе дивизии СС «Викинг». Через него он и узнал, что выделено несколько танков и самолетов для вывоза офицеров из котла.

Однако все эти сведения не подлежали обсуждению, и это удручало Фуке. Его искреннее дружеское отношение к генералу Штеммерману, проверенное за годы войны, окрепло, однако ни одно из испытаний, выпавших до сих пор на их долю, ни в коем случае нельзя было сравнить с этим котлом: ни одно из них не принуждало Фуке так решительно занять линию генерала или его противников. Выступление в поддержку генерала могло привести к серьезным последствиям, а выступление против него делало Фуке соучастником Гилле и Либа.

Фуке, сделав вид, что не понимает истинных намерений Штеммермана, уклонился от обсуждения некоторых тактических мероприятий.

По мнению Фуке, занятие высших командных должностей Герингом. Гиммлером, Деницем и Кейтелем явилось главной причиной того, что слава германского оружия в этой войне померкла. Гитлера Фуке считал дилетантом и близоруким человеком, если не слепцом. С таким верховным главнокомандующим германское правительство даже при благоприятных условиях не могло долго просуществовать. А привлекая к себе таких бессовестных азартных игроков, как Герберт Отто Гилле, он сам себя толкал к гибели.

Как ни отвратителен полковнику Фуке был Гилле с его дивизией СС «Викинг», однако по сравнению с последствиями капитуляции они представляли меньшее зло. Если в стене, окружающей германское прибежище, и появились какие-то трещины, то, как бы там ни было, те, кто держатся с войсками СС, будут находиться внутри этой стены, а не за ней, как генерал Зейдлиц. Совсем другой вопрос, долго ли просуществует эта стена. В 1918 году в Германии была свергнута монархия, так почему не может случиться так, что после этой войны окажется свергнутым нацизм?

Настроение Фуке несколько улучшилось от сознания того, что он, принимая определенное решение, занял, так сказать, суверенную позицию, хотя на него и оказывали известное давление как антипатия, какую он питал по отношению к Либу, так и его дружеские чувства к Штеммерману. Мысленно он ссылался на непогрешимость солдатской клятвы, дух которой запрещал прислушиваться к воззванию Национального комитета.

«Мы оказались в самом что ни на есть настоящем котле», — размышлял генерал Штеммерман, понимая, что ни друзья и единомышленники, ни враги и недоброжелатели, которые у него имеются, не избавят его от необходимости самостоятельно принять решение.

Холодно он поблагодарил обоих командиров. Не обращая внимания на ехидное замечание Либа, которому наконец удалось завладеть собственной фуражкой, он позвал к себе начальника штаба, чтобы обсудить с ним необходимые меры по отводу войск из восточной части котла и оставлению Корсуня.

17

Вокруг Корсунь-Шевченковского дрожала земля от грохота разрывов. Женщины, дети и старики попрятались кто куда. Этот грохот выгнал немецких солдат из зданий, под обломками которых они могли найти себе могилу. Солдаты хватали оружие и поспешно садились в грузовики.

В прошлую среду местным жителям стало известно, разумеется по слухам, об освобождении Городища, а сейчас, слыша такой грохот, они надеялись, что в воскресенье, 13 февраля, и их город будет освобожден от фашистов. Как-никак от Городища до них не более двадцати пяти километров. А тут пошел слух о том, что наши уже находятся километрах в пятнадцати от их города. Да и на севере советские войска, тоже успешно продвигаясь, освободили Сотники… Артиллерийскую канонаду хорошо было слышно в Корсунь-Шевченковском.

Последние грузовики и автобусы, принадлежавшие штабу 42-го артиллерийского корпуса, расположенного неподалеку от аэродрома, еще утром выехали из города в направлении Стеблева. Вслед за ними потянулись машины дивизионных штабов, тыловых служб, колонны с продовольствием и боеприпасами.

В субботу Раиса под наблюдением фельдфебеля, который был ее начальником, помогала в комендатуре упаковывать папки с делами. Никто не обратил внимания на то, что упаковывались далеко не все папки, попавшие Рае в руки. Исчезли некоторые дела, которые фельдфебель приказал передать лично ему в руки. Никто из военной комендатуры не имел повода сомневаться в честности Раисы и в том, что она покинет город вместе с отходящими немецкими войсками. Каково же было удивление всех, когда на другой день утром девушки не оказалось в комендатуре. Однако ни времени, ни смысла разыскивать ее уже не было.

В то утро Раису не нашли бы и дома. Еще с вечера квартира Тихоновых была пуста. Спрятав мать у хороших знакомых, Рая пошла к Марии, в домике которой уже собрались Лида, Максим и учительница Ольга Петровна.

Взволнованная Рая рассказала обо всем, что слышала в комендатуре.