Смертельный лабиринт - Фридрих Незнанский

У Гали все замерло внутри окончательно. Даже голова пошла кругом. И Турецкий только теперь соизволил заметить, что с ней что-то не в порядке.

— Эй, мать, ты чего? Плохо, что ль? Ну-ка быстренько отхлебни глоточек! Этого нам с тобой еще не хватало!

Вмиг он пересел к ней, отвинтил пробку у фляжки и поднес горлышко к Галиным губам. Осторожно, чуть запрокинув ей голову, он влил в рот, ну, может, не больше столовой ложки коньяку. Но Галя все равно закашлялась. А он, пошарив в карманах, достал шоколадную конфетку, развернул ее и сунул девушке в рот. Потом легонько дунул на нее, щелкнул по кончику носа и заговорил, держа ее голову у себя на сгибе локтя и ласково поглаживая ее по щекам и густым волосам:

— Очнись, спящая красавица!.. Прынц уже на подходе!.. Нет, ну ни фига себе, Галка, ты чего удумала?! Не пугай меня, пожалуйста! Если от каждого комплимента в обморок падать, так надо работу бросать… А потом, я тебе по совести скажу, — продолжал он балагурить, — если серьезно, то Ирка права только в первой части своей характеристики. Это где про ум, рассудительность. Тут я с ней полностью солидарен. Но там, где она утверждает, будто ты никогда не поддашься на всякие мои уловки? Нет, здесь Ирка, по-моему, неправа. Ну сама скажи, разве ты устоишь, если я вот прямо сейчас рухну перед тобой на колени, страстно обхвачу твои замечательные ножки, от которых у меня уже столько лет голова кружится, расцелую их, а потом преданно загляну в вишневые твои очи и, прежде чем утонуть в них, успею прошептать: «Милая, хорошая, красивая, ну помоги, спаси мою душу, давай дернем по рюмашке, а? И потом хоть трава не расти!»… Как? Еще не проняло?

Галю заколотило в нервном смехе, что Турецкий немедленно и охотно прокомментировал:

— Я ж говорил, что пациентка скорее жива, чем наоборот. А ты знаешь, Галка, я заметил, что для профессионального врача вообще не существует людей, он видит одни диагнозы. А я, может, потому, что не врач, и людей вижу, и в некоторых диагнозах тоже разбираюсь. Вот, например, ты… Нет, тут Славка уже первым сказал свое слово. Она, говорит, к тебе, разумеется, неравнодушна. Это про тебя и про меня. Мягко, я считаю, сказано, но правильно. Потому что я — большой начальник, который, уже по определению, просто обязан купаться в обожании своих сотрудниц. А знаешь, что он мне еще на перроне выговаривал? Он мне кулаком грозил, если я с тобой чего-нибудь такое. А знаешь, какой у него кулак? Понимаешь теперь, как мне страшно? А так хотелось… этого «чего-нибудь»…

Саша уложил ее голову на подушку, пересел на свою постель, задумчиво подпер кулаком подбородок и не мигая уставился на нее страдальческим взглядом.

— Вы все ненормальные, — почти плачущим голосом воскликнула Галя. — Ну как вы можете? Как у вас совести хватает обсуждать то, в чем вы совершенно не разбираетесь?! Прям кобели какие-то!

— Успокойся, — тихо сказал Саша, — ни Славка, ни я не желали тебя обидеть, солнышко ты наше. Я ж развеселить тебя хотел, ну, может, не совсем удачно получилось, извини. Хочешь, поцелую?

— Хочу! — упрямо воскликнула она.

И они стали целоваться — с упоением, вкусно, взасос, причем Галка обхватила его шею обеими руками и с такой силой притиснула к себе, что Саша едва не задохнулся, и только чисто мужское мужество и значительные предыдущие тренировки помогли ему выдержать это сладкое испытание.

Оторвавшись, он мешком отвалился на свою постель и с совершенно осоловевшим выражением на лице произнес сакраментальную фразу, которую потом ему придется повторять неоднократно, но от этого она не истреплется и не станет банальной:

— А Ирка-то, оказывается, была неправа…

Позже пришла проводница, странно внимательным взглядом посмотрела на двоих пассажиров спального купе, явно неженатых, но более чем просто знакомых, забрала билеты, деньги за постели, которые, махнув Гале рукой, оплатил Турецкий, после чего попросил принести крепкого чаю, мотивируя тем, что все остальное у них уже есть. И когда она вышла, закрыв за собой дверь, добавил как бы безотносительно к чему-либо:

— Даже сладкие поцелуи вместо казенного сахара.

Вот только теперь Галочка поняла, что обожает именно эту босяцкую, хулиганскую манеру поведения Сашки, его пусть неглубокие, несерьезные, но в то же время абсолютно искренние чувства к ней, его какую-то генетическую, что ли, словно подкожную нежность к женщине вообще и безумно притягательный взгляд, который может буквально все перевернуть в той, которая, на свою беду, — или на радость? — полюбит его…

И она сказала себе: «Ну и пусть, все равно, хоть час, а мой… Наверное, приятно представляться в чьих-то глазах умной, хорошей и кругом положительной, но гораздо лучше ощущать себя утонувшей в объятиях милого…» А кроме того, эта фраза о неправоте Ирины Генриховны (Галя даже в бреду не решилась бы назвать ее Иркой, вот «Сашка» могла бы произнести и вслух, но только наедине, а про его жену — никогда) очень согрела ее сугубо женское самолюбие. Вот ведь одна фраза, а сердце действительно «затрепыхалось»…

Когда они покончили с легким ужином, составленным из вкусных припасов обеих сумок — его и ее, под коньячок и чудесное полусладкое вино, припасенное, оказывается, Сашей специально для нее, она попросила его хотя бы в общих словах ввести ее в курс расследуемого дела. О нем она толком и не слышала, поскольку Вячеслав Иванович сказал ей: «Успеешь ознакомиться…» На это Турецкий отдернул занавеску на окне с ее стороны и сказал:

— Тест на находчивость. Что ты там видишь?

Галя всмотрелась в темноту, которую пересекали редкие огни, подумала, наморщив упрямый свой и девственно чистый лобик, обрамленный пышной гривой освобожденных волос, и ответила:

— Вижу ночь.

— Логично. Молодец! — обрадовался Саша. — И какие из этого проистекают выводы?

Она уже поняла его логику, ведь не один десяток дел расследовала под его рукой, в недавние еще времена нередко влипая по неопытности и азарту в такие ситуации, из которых ее не без труда вытаскивали все те же верные друзья-приятели. Потому и соображать научилась, и слышать не только то, что говорилось вслух, но что чаще всего стояло за сказанными словами.

— Я бы ответила, да ты покраснеешь, — сказала с улыбкой и стала ожидать его реакцию.

Не-ет, поняла чуть запоздало, чтоб Турецкий покраснел, это ж надо случиться поистине невероятному.

— Ну раз так, я поднимаю брошенную мне перчатку. И вот мои условия: бой до последнего… вздоха. Никакой халтуры и подмены подлинных чувств суррогатами. Грязнов сегодня не раз перевернется… в этом самом, но, видит Бог, я не виноват, мне брошен вызов. Ты-то сама соображаешь, чем рискуешь?

— Только честью! — с вызовом и еле сдерживаясь от смеха, произнесла Галка и демонстративно закинула ногу на ногу, уведя в нужном ей направлении пристальный взгляд Александра.

Он загляделся на открывшийся перед ним «натюрморт», задумался и, смешно шмыгая носом, изрек:

— Вот видишь, ты абсолютно логична и в мыслях, и… в позах. Так на кой же хрен тебе, извини, Галчонок, когда за окном темно, а все возможные чувства, соответственно, обострены и это… воспалены, — короче, зачем тебе на ночь глядя и ввиду приятных перспектив еще и какое-то уголовное дело, когда для этого есть целое завтра? Я не понимаю женской логики. А ты… понимаешь?

— Не-а, — созналась она и снова, уже с откровенным вызовом, перекинула ноги, словно предоставляя ему возможность обнимать их, целовать и… чего он там нес дальше?

И случилось то самое — невероятное: Турецкий вдруг смутился, причем стыдливо, как юная девица. Пряча взгляд и отворачиваясь к окну, он скороговоркой пробормотал:

— Галка, не хулигань, по попке нашлепаю…

— Ах так? — заявила она. — Значит, ты считаешь, что мы выпили по рюмочке-другой и занялись пошлым вагонным флиртом?!

— А чем же еще? — Он попытался, глядя в окно, еще сохранить серьезную мину, что у него не получилось, и лицо расплылось-таки в улыбке.

— Поздно, Саша, — с наигранным злорадством ухмыльнулась Галя, — прозевал ты свою точку возврата, когда еще мог дать задний ход или хотя бы попробовать как-то оказать сопротивление. А теперь вызов брошен, и перчатка поднята. — Она протянула к нему обе руки и закончила: — Иди ко мне, дуэлянт! И чтоб ты утром не мучился душой, запомни, Санечка: они все абсолютно неправы, это я тебя люблю, хочу, а значит, и сама отвечаю за себя…

2

Поезд прибывал рано, было еще темно. Но когда Турецкий открыл глаза, с удивлением увидел сидящую напротив Галю, одетую, причесанную, красивую и с чашкой горячего чая в руке.

— Есть еще сорок минут, — сказала она. — Я выйду, одевайся.

— Зачем? Просто отвернись…

— Все, Александр Борисович, — улыбнулась она, — мой праздник кончился.

Она поставила чашку и вышла из купе. А он полежал еще минуту, соображая, и стал быстро одеваться. «Сытыми» своими мыслями пришел к выводу, что, возможно, Галка права, во всяком случае, она сама взяла на себя инициативу, и теперь он должен быть ей за это только благодарен. Нет, ну а почему все хорошее должно так быстро кончаться? Словно ничего и не было… Ах, ну да, работа же! Любимые галеры, будь они трижды прокляты!