Леди Сирин Энского уезда - Татьяна Коростышевская

— Он тебя теперь, наверное, в свой гарем заберет. — Пак успокаивал меня как мог. — Ничего особенного. Правда, слухи ходят, что он баб своих в черном теле держит, но тебе пару килограммчиков сбросить даже полезно будет. Может, даже пару десятков…

Этого я вынести уже не смогла. Истошно замычав, я упала на спину, пытаясь придавить своими «лишними парудесятками» наглеца.

Кажется, Эмбер испугался. Он подхватил меня под мышки, дернул, поставил на ноги. Мой затуманенный взор остановился на лацкане желто-золотого камзола. Я уже и забыла, какой он, зараза, высоченный. Принц, разумеется, а не камзол. Видимо, его светлейшее высочество не мог определить причину моей истерики, глядя на макушку, поэтому просто потянул меня за волосы, заставляя поднять лицо.

— Прекрасно, — сообщил он после беглого осмотра. — Боишься. Я все никак не мог выбрать, кого мне больше хочется мучить — тебя или твоего охотника.

Какой сложный выбор! Если бы могла, растянула бы губы до ушей в злой усмешке. Да если с Ларсовой головы хоть волосинка упадет, тебе, нелюдь светлый, не жить.

— Поэтому я буду мучить вас обоих, — почти ласково закончил Эмбер, снимая с пояса витую веревочку удавки.

Что ж они тут карманов не изобретут. Ходит, увешанный побрякушками, как новогодняя елка.

— Знакомая вещь, правда, полукровка? Похожую тебе удалось перерезать рябиновой щепкой еще в твоем мире. Это усиленный вариант, да и рябины ты здесь не найдешь.

Он набросил мне на шею поводок, затянул и привязал свободный конец к поясному кольцу.

Черт! Теперь между мной и Эмбером было метра полтора, уменьшить это расстояние можно было без труда, увеличить — нереально. Тридцать три раза черт! И…!

Язык кольнуло. Похоже, изумруд на этот раз попался ограненный, и, видимо, думала я достаточно интенсивно, чтобы Пак воспринимал ругательства.

Рот наполнился слюной, горло распухало. Цветы! Драгоценность-то я еще перенесу, проглотил — и всех делов, пока пищевод не забьется, но пышная осенняя хризантема перекрывала сейчас дыхательные пути.

«Как же я светлых альвов ненавижу, — подумала я, прежде чем отключиться. — Ксенофобия называется…»

Под каблуком хрустнул осколок бутылки. Я остановилась. Ночь. Темный захламленный переулок, фонарь, раскачивающийся на покосившемся столбе. И куда же вас на этот раз занесло, любезная Дарья Ивановна? Судя по декорациям, в родимый Энск? Эк вас ностальгия замучила, если даже после смерти домой тянет.

Туманная дорожка, обвивая мои ноги, уходила вперед, за поворот, огибая ржавый велосипед и винтажную швейную машинку с фигурными литыми ножками. С крыши ближайшего дома на землю спланировал голубь, заклекотал, взмахивая крыльями, разгоняя клочки тумана. Птица была очень крупной, размером с хорошо раскормленного поросенка. Голубь посмотрел на меня с отвращением, развернулся и неторопливо скрылся за углом.

Я пошла следом. Не за голубем, а просто… пошла. За поворотом оказался двор — бетонная колонна, оклеенная афишами, подъезд старинного особняка с деревянным крыльцом. Я поднялась по скрипучим ступеням. Голубь меня ждал. Я подергала дверь. Заперто. Голубь курлыкнул и шаркнул лапой. Я пожала плечами:

— Не понимаю.

Птица, видимо раздраженная моей тупостью, склонила клюв к дощатому полу, вздохнула, снова шаркнула.

Я присела на корточки и подняла ключ. Обычный английский ключ, у меня от квартиры похожий был.

Под внимательным взглядом голубя я отперла замок, толкнула скрипучую створку.

— Зайдешь?

Птица покачала головой.

— Вернуть?

Птица кивнула.

Я оставила ключ на пороге.

Дверь за моей спиной захлопнулась, но я даже не обернулась, пробираясь вперед — между рядами запыленных деревянных кресел к сцене, освещенной прожектором. Ступенек не было. Я навалилась животом на край, перекинула ногу, уцепившись за край суфлерской будки, и, кряхтя от напряжения, вскарабкалась на авансцену. Уфф…

Прожектор слепил. Я прищурилась, прикрыла глаза рукой, но все равно не могла рассмотреть зрительный зал.

— Левее, — скомандовал неприятный мужской голос. — Встаньте левее, точно в круг света, опустите руки.

Я послушалась.

— На вопросы отвечайте четко, быстро, не раздумывая. Имя? Семейный статус? Группа крови? Является ли для вас корова священным животным? Сколько будет двести двенадцать умножить на четырнадцать? Почему люди не летают, как птицы?

Голос замолчал. Я быстро неглубоко вздохнула.

— Дарья Ивановна Кузнецова, все сложно, вторая, нет, миллион пятьсот двенадцать, Александр Николаевич Островский, «Гроза». «Катерина: Знаешь, мне что в голову пришло? Варвара: Что? Катерина: Отчего люди не летают? Варвара: Я не понимаю, что ты говоришь. Катерина: Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица. Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела. Попробовать нешто теперь?»

Акустика в зале была поразительной. Мой голос поднимался к потолку, отражался от него во все стороны, наполнял помещение как… как светом. Мне уже удалось рассмотреть силуэты своих собеседников. Даже несколько силуэтов. Примерно посередине зала вместо одного из рядов стоял стол, за ним сидело двое. Со мной разговаривал правый. По его осанке, по тому, с какой осторожностью он поворачивал голову, можно было предположить его немалый возраст.

Я бы чесала монолог Катерины и дальше, но была остановлена жиденькими аплодисментами.

— Кхм, кхм… Достаточно. Дарья Кузнецова отправляется в вихрь душ для последующей реинкарнации.

— Она считать не умеет. — У другого голос был высокий и тоже довольно противный, а сам он едва возвышался макушкой над поверхностью стола. — Извольте, я все в столбик проверил. И вовсе не миллион пятьсот двенадцать, а две тысячи девятьсот шестьдесят восемь. И почему люди не летают, как птицы? Где четкий ответ? Физико-технические характеристики, биологическое обоснование. Слова, слова, слова… И, помилуйте, что это за семейное положение — «все сложно». Дева либо замужем, либо не замужем и жила во грехе. А ежели не жила, то ее по отдельному ведомству проводить надо. Может, она музицировать умеет, тогда пусть с арфой в райских кущах посидит, а ежели она воительница какая, пусть ею валькирии занимаются.

— Она умерла в Фейриленде, поэтому логично предположить, что ее ждет вихрь душ.

— И к какой же фейской расе она, по-вашему, могла принадлежать?

Зашуршали бумаги.

— Удушена наследным принцем фейрийского дома посредством засовывания…

— Чего, чего засовывания? Куда?.. Не надо от меня официальные документы прикрывать. Так-так… Ах, всего-то… Ну вот видите. Наследный принц. Значит, по вихредушевому департаменту.

Помещение тряхнуло, до нас донесся раскат грома.

— Все из-за вас! — раздраженно проговорил высокий и быстро снял трубку с телефонного аппарата, стоявшего на столе.

— Приемная комиссия! Внимаю! — Теперь он говорил с непередаваемым медоточивым подобострастием. — Нет, никаких проблем, все идет в соответствии с циркуляром… Идентификация? Чуточку, совсем чуточку затруднена. Да, человек, примерно на три четверти… Да, тоже примерно на три четверти… К-как полтора землекопа?.. Так точно! Не повторится!

Высокий поднял руки вверх, с потолка прямо на них спланировал листок бумаги. Высокий прокашлялся.

— В соответствии с высочайшим повелением и соизволением Дарье Ивановне Кузнецовой, двадцати трех лет, предположительно человеку, предположительно незамужней, предоставляется статус невинно пострадавшей. В соответствии с которым Дарья Кузнецова отправляется в место и время своей клинической смерти для продолжения жизни с последующей абсолютной самоидентификацией. После окончания которой все входящие документы по делу Дарьи Ивановны Кузнецовой признаются ошибочными и подлежат немедленному уничтожению. В качестве бонуса департамент обязуется предоставить вышеозначенной Дарье информацию для облегчения самоидентификации не позднее полуночи. А также желает ей долгих и плодотворных лет жизни. В случае, если по каким-либо причинам самоидентификация будет признана невозможной либо превышен лимит времени, департамент оставляет за собой право возобновить дело Дарьи Кузнецовой, лишив ее статуса пострадавшей, а также самой жизни.

Я начала кашлять еще на первой «самоидентификации» и продолжала все время, пока зачитывался документ. Из глаз брызнули слезы, я согнулась, схватившись за живот, а когда открыла глаза, надо мной склонялся Эмбер с хризантемой в руках.

— Нет, — прохрипела я и села, опираясь на руки, — моей маме зять не нужен.

Хлоп! Кто-то маленький и разозленный хлестанул ручкой по моей щеке.

— Дура! Клуша! Девка хуманская!

Пак без остановки сопровождал свои страшные ругательства ударами.