Я все еще мечтаю о тебе... - Фэнни Флэгг

Но сердце продолжало колотиться со страшной силой, уж не сердечный ли это приступ?

Может, принять аспирин? Ну не забавно ли – человек, который собрался топиться, перепугался, как бы, не дай бог, не умереть от сердечного приступа. Она вскочила, кинулась в ванную комнату, открыла шкафчик с медикаментами, но он оказался пуст. Ну да, она же вчера все выкинула. Тогда она стала глубоко дышать, пока сердце немного не замедлило свой бег. И лишь теперь Мэгги утвердилась в мысли, что, конечно, все это был страшный сон, ночной кошмар. Можно было раньше догадаться. Ну в самом деле, где были ее мозги? Родина Омара Шарифа – Египет, а никакая не Сибирь!

Она пошла в кухню и заварила травяной чай. Все еще дрожа, вышла во дворик, и тут как раз над горой показался край солнца. Она сидела, смотрела на восход и никак не могла прийти в себя. У нее и раньше случались кошмары, но не такие реалистичные, и уж точно не такие страшные. Ведь она изо всех сил боролась за жизнь. Несмотря на то что это был сон, она совершенно вымоталась от этой борьбы. Вот так сюрприз! Она–то считала, что абсолютно готова умереть, но, оказывается, ошибалась! Еще вчера она не могла придумать ни одного пункта, ради которого стоило бы жить, а теперь в голове толпятся сотни причин. Например – как приятно просто дышать. Как она этого раньше не замечала?

Мэгги подняла глаза к небу и наблюдала, как оно из нежно–розового становится ярко–красным, как яйцо малиновки. До чего удивительные оттенки. Она давным–давно не выходила посидеть в своем дворике и много лет не видела восход. До чего он прекрасен!

И тут она еще кое–что поняла. Ведь это бывает каждое утро. Что бы там ни происходило в ее маленькой глупой жизни, солнце восходит каждое утро. Почему же она про это забыла? В памяти вдруг всплыли слова Хейзел: «Помните, девочки, тьма всегда сгущается перед самым рассветом!» Хейзел в тот момент говорила о торговле недвижимостью, но то же можно отнести и к сегодняшнему утру. Сегодня ночью тьма над ней сгустилась. И потом разве не случился самый прекрасный рассвет? В ее жизни – да, самый прекрасный. И теперь в блеске раннего утра все казалось таким свежим, чудесным, ну точно как в кино. Мир вдруг из темно–серого обратился в яркий, цветной, производства «Техниколор». Того гляди из–за угла выбежит в танце Джин Келли и картинно обнимет фонарный столб. Она ощущала чистейшую, звенящую радость. Но вдруг подумала: минутку. А с чего это она вдруг так радуется? Может, она оторвалась от реальности? Окончательно и бесповоротно съехала наконец с катушек? Или она и до того была с приветом? Ну разумеется, планировать самоубийство – разве не верный знак, что с тобой что–то не так? А может, кошмар ее так напугал, что адреналин зашкалил, и благодаря этому скачку она – хлоп! – и вернулась в нормальное состояние ума? А может, эта эйфория объясняется передозировкой сахара в крови от всего съеденного вчера вечером? Ну конечно, вон как сердце–то колотилось. А, неважно, главное, что чувствует она себя… как это сказать? Оптимистично, вот как.

Какая удача, что сон посетил ее этой ночью, а не следующей, а то опоздал бы. Но почему он ей приснился? Из–за хот–догов? Может, жизнь ей спас легкий приступ несварения? Или это… кто–то из другого измерения? Может, родители, или Хейзел, или какой–нибудь ангел–хранитель? Кто–то старается до нее достучаться, остановить, пока не поздно? Кого же благодарить, хот–доги или ангела? Благодарность переполняла Мэгги – за то, что она еще здесь, за это прекрасное утро. Она снова посмотрела в голубое небо – посмотрела как раз вовремя, чтобы увидеть стайку проплывающих над Красной горой пуховых облачков. Она улыбнулась и помахала им рукой:

– Привет, малыши. Как я по вам соскучилась.

Утро было настолько тихим, что вдалеке слышался звон колоколов большой методистской церкви. Колокольный звон – что может быть радостнее! Но погодите. Почему так тихо вокруг? С шоссе 280 обычно с шести утра уже доносится ровный гул машин, но нынче – ничего, только чириканье птах. Может, какая–то авария перекрыла дорогу или еще что случилось? И вдруг она вспомнила, какой сегодня день. Неудивительно, что так тихо. Надо же так забыть – как отрезало! Воскресенье, да, но не просто воскресенье, а пасхальное! Нет, представляете? Точно, с головой совсем плохо. Забыть про Пасху!

Увидеть такой сон на Пасху – чудо или простое совпадение? Хотелось бы верить в чудо, но кто знает, как там на самом деле. И вдруг Мэгги увидела то, чего раньше не замечала, и не поверила глазам. Прямо в центре каменной горки росла огромная белая пасхальная лилия! Через столько лет пробиться сквозь камни и расцвести!

Да это же наверняка Хейзел! Хейзел прислала ей луковицы этих пасхальных лилий сто лет назад, и ни одна не расцвела. Не может быть простым совпадением, чтобы лилия столько времени ждала, чтобы расцвести, правда? Конечно, этот год выдался дождливый, так, может, в самом деле совпадение? Каприз природы? Всем сердцем ей хотелось верить, что это Хейзел, но на сто процентов она не была уверена. Потом, словно по команде какого–то небесного режиссера, большой белый голубь, хлопая крыльями, пересек патио, приземлился на край кормушки и, глядя прямо Мэгги в глаза, дважды мигнул. О боже. Не ОДИН знак от Хейзел, а ДВА! Оправившись от первого потрясения, Мэгги вгляделась внимательней и увидела, что голубь вовсе не белый, а светло–серый. Но почти белый. Как сказала бы Хейзел, «ладно, пойдет»!

Ей хотелось вскочить и побежать звонить всем подряд, сказать, что она вернулась. Однако поскольку никто не знал, что она, так сказать, отсутствовала, то явно сочли бы ее сумасшедшей. И вероятно, были бы правы. Всего минуту назад она разговаривала с облаками, но если это безумие – то пусть, на здоровье! Благослови, Боже, Хейзел Уизенкнот. Хейзел явно не хотела, чтобы Мэгги прыгнула в реку.

СЧАСТЛИВОЙ ПАСХИ. УРА И АЛЛИЛУЙЯ!

Через какое–то время у себя дома пробудилась и Бренда, выслушала сообщение на автоответчике, оставленное Мэгги в 6.47, и сказала Робби:

– Не знай я Мэгги, подумала бы, что она надралась или под кайфом.

– Почему?

– Странный у нее был голос.

– В каком смысле – странный?

– Ну, какой–то глупый, что ли…

– Может, просто радостный. Пасха же.

Бренда перезвонила Мэгги, но та не ответила.

Проезжая по городу, залитому утренним солнцем, Мэгги смотрела по сторонам и поражалась тому, что в Бирмингем пришла весна, а она и не заметила. Цвели кизил и азалии, в каждом дворе кивали бело–желтыми головами нарциссы. Она опустила стекла. Воздух пах чудесной свежестью. Вдыхать – разве это уже не чудо? Все было чудесным. Она включила радио – транслировали органную музыку из баптистской церкви на Саус–сайд, – и пела вместе с хором. Наверное, так же рождественским утром чувствовал себя Скрудж[29], только утро пасхальное.

Мэгги осознала, что изменилась она, а не мир. Птицы так же чирикали, небо было таким же синим, кизил всегда цвел весной, а звезды зажигались по ночам. Новым было то, что она до сих пор здесь и может все это видеть.

Она остановилась у цветочного лотка и купила дюжину белых роз. На кладбище, подойдя к могиле родителей, удивилась, увидев прекрасный, большой букет. На карточке надпись: «С Пасхой. С любовью, Маргарет». От нее. Она совершенно забыла, а вот женщина из цветочного магазина «Бонтон» доставила букет вовремя, как и обещала. Оглядывая кладбище, Маргарет поняла, как должна быть счастлива. Ее бы здесь не было, если бы не выставили на продажу «Гребешок», если бы ее не сбил грузовик с матрасами, если бы Бренда не испугалась, что у нее сердечный приступ, и если бы сама она не наелась накануне острых хот–догов и не увидела кошмар. Она была счастливейшим человеком в мире, а думала всегда наоборот.

Сколько людей, лежащих сейчас в этих могилах, были бы рады прожить еще один год, еще один день и даже час. Какой же неблагодарной надо быть, чтобы отказаться и вышвырнуть оставленное ей время. Как можно было додуматься до такого! Ну да, жизнь не всегда чудесна и прекрасна. Ну и что, что она не умеет ухаживать за кустами черной смородины, правильно выставить программу в микроволновке или освоить параллельную парковку. Кому какая разница, правильно ли у нее сложена салфетка на столе и с той ли стороны лежат вилка и нож? Да кого это заботит?

И вдруг ей понравился собственный возраст. Не надо выглядеть идеально, да и быть идеальной тоже не надо. Ура! А сколько льгот ее ждет! Ну и что с того, что она боялась старости? Подумаешь, большое дело, кто не боится–то. Все сидим в одной лодке. Теперь она расслабится и позволит себе стареть. Ну станет она носить туфли с каблуком не три с половиной, а два дюйма, что с того? У нее ноги болят. И вообще, почему не позволить себе иногда кусочек торта. А еще она впредь станет ходить только туда, куда ей хочется. Подать сюда памперсы для взрослых! Да здравствуют шишки на ногах и средство от запоров! И если она любит старые фильмы и красивую музыку, кому это мешает?