Перестройка - Александр Ванярх

«Где искать-то, — думала Настя, уже сидя на занятиях, — конечно, же в гараже! — вдруг осенила ее мысль. — Как же я раньше об этом не подумала! Безусловно, туда ходил, и не однажды, Виктор. Иван машину брал очень редко, после смерти родителей, по-моему, ни разу».

— Матыцина! Ты где? — громко окликнула ее преподаватель анатомии, — Ты хоть и учишься на отлично, но это пока, а при таком отношении к учебе все может скатиться по крутой наклонной резко вниз.

— Простите, Наталья Ивановна, я задумалась.

— Рано еще вам так задумываться Настенька, годика полтора надо повременить: закончить училище, устроиться на работу, а потом можно и задумываться. При такой внешности и думать, много не придется.

Прозвенел звонок. Студенты пулей вылетели из аудиторий.

«Ура! Свобода! Остался последний курс, а впереди целая жизнь!»

Настя особенно не ликовала, но настроение было приподнятое. Вначале шла в сторону своего дома с подругами (благо училище располагалось недалеко), потом подруги по одной разошлись, и последние метров триста шла задумавшись, опустив голову.

— Извини, Настенька, — послышалось совсем рядом.

— Ты опять за свое? Сережа, ну я же тебе...

— Я совсем не по этому поводу, хотя это и не удобно, не по-мужски, но я хотел тебя предостеречь по поводу твоего брата Виктора.

— А ты его, откуда знаешь?

— Знаю и уже давно, мой брат, двоюродный, с ним водится, такой же подонок, как и ваш.

— Ну, знаешь, какой бы он ни был, но он мой брат, и тебе не пристало так говорить!

— Твой брат?! — разозлился Сергей, — Да он тебя в карты проиграл! Брат! Подонок!

— Меня, в карты? Ты думаешь, что говоришь!

— Думаю, думаю! Проиграл, еще на прошлой неделе, уже давно бы тебя укокошили, если бы...

— Что «если бы»?

— Двое из той банды сволочей тебя знают, а одному ты давно нравишься.

— Кому же, например?

— Гущина такого знаешь, Ваньку?

— Рыжего верзилу?

— Ну да, его самого.

— Так он же из тюрьмы не вылезает!

Подойдя к дому, где жила Настя, остановились.

— Я тебе сказал, а ты делай вывод. Этот Гущин сжалился над тобой и предложил замену. Тогда ваш Витька сказал, что сожжет дачу или дом, я тут точно не знаю.

— Какой дом? Какую дачу? У нас ни того, ни другого нет!

— Я откуда знаю, так мне передали, или, можно даже сказать, я случайно подслушал.

Настя, ничего не сказав, скрылась в своем подъезде.

«Какой ужас! Родной брат проиграл, не может такого быть! Я же его на руках когда-то, как куклу, держала, поила, кормила, играла, и чтобы меня! Не верю! До какого же состояния можно дойти!» — думала Настя, поднимаясь по лестнице.

На площадке, где располагалась дверь ее квартиры и еще трех, стоял мальчик лет десяти-двенадцати.

— Ты Настя? — спросил он грубо и строго.

— Я, а что?

— Вот! — мальчик передал сложенный вдвое лист бумаги. — Велено ответить немедленно.

Когда Настя взяла листок, мальчик поднялся этажом выше и там притаился.

«Чувиха, советую тут же прийти к летней эстраде, иначе... — крупными, почти печатными, буквами было написано на листке, а чуть ниже две буквы, — И.Г.». «Иван Гущин», — тут же расшифровала Настя.

— Никуда я не пойду, так и передай! — громко сказала Матыцина и стала открывать дверь в квартиру.

— Тогда вашему дому — хана, — сказал мальчик, проходя мимо нее, и спустился вниз по лестнице.

— Какому дому? — спросила Настя, но мальчик, хлопнув входной дверью, выскочил на улицу.

Настя зашла в квартиру, сняла туфли и надела тапочки, открыла холодильник и, не увидев там ничего съедобного, переодела платье, помыла в ванной руки и открыла дверь кухни. Села на маленький стульчик, взяла нож, пододвинула ближе ведро с картошкой и стала ее чистить.

«О каком доме они все говорят? — думала Настя и вдруг поняла. — Неужели дом дяди Виктора на Чулыме?!» Бросив картофелину, выскочила на улицу. Почти бегом побежала в сторону летней эстрады. На самой площадке и возле нее — никого. Настя постояла, огляделась по сторонам — никого. «Надо ехать на Чулым! Сейчас же, немедленно! Поезд идет через три часа. А если они на машине? Нужно позвонить. Но кому? А если на почту? Просто сказать, что может произойти трагедия, неужели не поймут? Скорее, скорее, — командовала себе Настя, — нужно успеть!» В этот момент что-то тяжелое ударило ее по голове. Светло-оранжевые круги поплыли у нее перед глазами, и девочка упала тут же, между скамеек.

— Смотрите, кто же ее так?! — говорила пожилая женщина, поливая на голову Насти водой. Вторая стояла рядом и безучастно смотрела на окровавленную голову девушки.

— Шляются с кем попало, а потом вот это, — наконец грубо ляпнула.

— Помоги же! Что болтать, коли не знаешь! «Скорую» надо, похоже, глубоко ее стукнули.

Но в это время девушка очнулась. Удивленно переведя глаза с одной женщины на другую, она, резко вскочив, пробежала шагов десять, упала, потом, снова, поднявшись, побежала вниз к трамвайной остановке.

— Видала! «Скорую»! Курва она! Видать схлопотала за дело, раз сама удирает.

Глава семнадцатая

А на даче Владимира Ивановича происходил такой разговор:

— Да вот дела, расскажи кому — не поверят. А Егор, действительно, на отца похож, как две капли воды. Я Ивана и видел-то всего два раза, но когда догнавший меня лейтенант задал свой первый вопрос, я сразу его признал.

— Не совсем и сразу, но быстро — факт.

— Так говорите: погиб Ваня... Иван Егорович. Господи, какая трудная у него судьба была! А тут я еще помогла, хотя и наказана потом жизнью.

— Все мы чем-то наказаны: одни — за дело, другие — просто так, а третьи — так совсем ни за что, — сказал Владимир Иванович, — вот Ванька ваш за что по тюрьмам шатается?

— Из-за меня, да-да, из-за меня, я в этом виновата, все по заграницам шастали с муженьком, царство ему небесное, а сына бабка воспитывала. А вначале золотым ребенком рос. Бывало, встречают меня на вокзале, он еще ходил плохо, а Ваня его за обе ручки возьмет, а он смеется и, еле передвигая ножками, семенит ко мне.

— Как, Ваня? Это отец мой, что ли?

— Конечно же, Иван Егорович!

— Значит, Иван — мой брат? А где он сидит, не в Саратове ли? А его жену зовут Зина?!

— Вы что? Может, для одного дня хватит открытий? Откуда тебе-то, Егор, известно все это? — удивленно произнес Кузнецов. А Ольга Никитична даже подалась вперед и округленными глазами все смотрела на Егора.

— Знаю я его, встретились в вагоне, как родные братья, хотя фамилия у него Голубев. Так ведь, Ольга Никитична?

— Так, так, и как же вы встретились? Здоров ли он и почему в вагоне?

— Не волнуйтесь, с ним все в порядке, скоро вернется, а кто, все-таки, Габрилович? Уж вы-то, наверно, знаете?

— Не дай вам Бог с ним встречаться, из-за него и Ваню посадили. Ни за что.

— Как это — ни за что? Человек погиб.

— А вы знаете, как было?

— Немного знаю, а подробно нет.

— Ваня его пальцем не тронул. Когда тот сыночек выскочил из машины, Ваня лежал, потом поднялся, этот подонок со своего размаха хотел ударить Ивана, но Ванька увернулся, и сыночек Габриловича, не рассчитав удар, улетел через свою же машину, в передней ее части. Упал головой, перевернулся, и ноги его попали под грузовик – рефрижератор, тот даже не почувствовал, не остановился, и вот — финал: сильнейшая гемотома головы, смятые ноги, в результате, — смерть. Неужели подлецы следователи этого не знали? Знали, но отыгрались на Ваньке.

— Ладно, я все понял, значит, Габрилович? Ну, заяц, погоди!

Пробыв у Кузнецова на даче до утра, Егор рано уехал в Москву. Владимир Иванович долго анализировал все, что произошло за это время, вспоминал то, о чем они успели переговорить и с Егором и с Ольгой Никитичной.

А через два дня машина, в которой ехал Габрилович вместе с водителем и двумя охранниками, взлетела на воздух. Говорят, одни колеса по дороге еще долго катались.

«Вот это да! С такой техникой и один не пропадешь, — думал тогда Кузнецов, — не то, что в мое время! И все-таки зря ты, Егор, влез в это ярмо! Плетью обуха не перешибешь, этих сволочей сейчас развелось столько, что всех не перестреляешь».

А в это время Егор Исаев уже подъезжал к городу. Купейный вагон, в котором он болтался, был наполовину занят полицейскими.

— Почему там много этих? — кивнул Егор на дверь, спрашивая у своего соседа, единственного гражданского в вагоне.

— Так, местный глава администрации, губернатор, так сказать, едет в нашем вагоне.

— Понял, значит подлец!

— Почему подлец?

— По-моему, если людям зла не делать, то и бояться нечего будет. От кого тогда охранять? Значит, подлец, такой нафуфыренный, накрахмаленный, да?

— Не обращал внимания, не до этого было!

— А вообще, видели его?

— Конечно, много раз, по телевидению.