Жизнь и труды Клаузевица - Андрей Снесарев

То есть, в соответствии с точкой зрения Колина, ни того, кому пришла идея захотеть избежать такой абсолютной войны с ее резней и бедствиями, ни того, кому может прийти такая мысль, нельзя отнести к числу благоразумных людей. (В 1917 г., в одном из абсолютных сражений Первой мировой войны пал и сам Колин.)

Все же Колин был не единственным, кто полагал себя опередившим Клаузевица. Его современник, прусский генерал Вальтер Райнхардт, «оценивал теорию Клаузевица [в ее главных частях и в целом] как отставшую»[391]. Отвечая на вопрос в связи с началом Первой мировой войны, немецкий генерал фон Кун заявил на заседании комитета рейхстага: «Несмотря на высокую ценность книги „О войне“, которую использует каждый солдат, по прошествии ста лет не все ее положения могут быть применены без оговорок»[392]. Эрих Людендорф, жестокий немецкий командующий и предвестник национал-социализма, сформулировавший термин геноцидной «тотальной войны», в 1935 г. писал в одноименной работе, что «все теории Клаузевица должны быть отброшены», так как его «труд принадлежит прошедшему всемирно-историческому периоду и на сегодня изжил себя; его учение может даже ввести в заблуждение»[393]. Не только во Франции и Германии, но и в Великобритании и СССР имелись критики Клаузевица. То, что стоявший близко к фашизму Джон Фуллер давал Клаузевицу оценки, схожие с оценками его Людендорфом, возможно, не вызовет удивления, но то, что обычно весьма вдумчивый Лиддел Гарт, видимо, вообще никогда не читал «О войне», не добавляет ему дивидендов[394]. К числу тех, кто считал Клаузевица устаревшим и не имеющим больше значения, относился и Иосиф Сталин.

Некоторые авторы времен холодной войны находят, что изречение Клаузевица о войне как продолжении политики в наши дни лишено здравого смысла: если война угрожает тем, что становится ракетно-ядерной, то с рациональной точки зрения ее, как минимум, не стоит более вести. Эта достойная похвалы идея, в особой степени развитая некоторыми немецкими и американскими мыслителями вскоре после Второй мировой войны и перенятая впоследствии Михаилом Горбачевым, была, конечно же, направлена на то, чтобы предотвратить третью мировую войну. Но быстро стало ясно, что к войнам, не достигшим порога применения ядерного оружия, продолжали обращаться как к рациональному средству политики. Поэтому и здесь нет настоящей критики Клаузевица, который никогда не утверждал, что тотальное саморазрушение человечества посредством войны может быть рациональным. В его эпоху такой возможности не было. Но прежде нужно предупредить, что слово «рациональный» Клаузевицу приписано: если он установил, что война есть средство политики, он в любом случае не повторил ошибки американских разработчиков «теории игр» 1950–1970 гг., которые всегда исходили из остававшегося неизменным западного «рационализма», наличие которого предполагалось и у противника. «Рационализм» обладает культурной окраской: от каждого, кто твердо верит, что за принесение себя в жертву в качестве террориста-смертника он в награду получит пребывание в раю, логично ожидать применение насилия, отличающегося от того, кто не считается с возможностью вечной жизни. Народы, у которых подрастает много детей, меньше понимают смысл индивидуальности и легче переносят боль потери в войне многих сыновей, чем представители цивилизованных культурных сообществ, подобных нашим, в которых ценится интенсивный «уход за потомством» в лице немногочисленных, незаменимых детей.

По окончании холодной войны имела место новая волна критики Клаузевица. По причинам, которые мы укажем ниже, авторитетные военные историки Мартин ван Кревельд и Джон Киган полагают, что подходы Клаузевица нельзя использовать для изучения малых войн XX (и XXI) в.[395]

В конце концов оказалось, что книга «О войне» выдержала проверку временем лучше, чем сочинения Жана Колина, или почти забытых современников Клаузевица, например, Антуана Анри Жомини, который одно время пользовался более широкой известностью. Полное молчание наблюдается в отношении Людендорфа с его расистской тотальной войной. В дальнейшем мы намерены проанализировать, почему так сложилось и какие — с позиций XXI в. — важнейшие мысли Клаузевица отличает наибольшая проницательность.

Мы начнем с выявления основополагающих различий между Клаузевицем и другими авторами в вопросах войны, военного искусства и стратегии. За редким исключением, труды по этим проблемам, написанные до Клаузевица, были ни чем иным как поваренными книгами. Они создавались в рамках традиции, идущей от трактата «Epitoma rei militaris» («О военном деле») Флавия Вегеция, римского автора, писавшего, предположительно, в конце четвертого века нашей эры. В свою очередь, идеи и пассажи самого Вегеция были взяты от других античных писателей, которые в Средние века оказались забыты. Вегеций же сохранился во многих манускриптах и был использован в качестве образца почти во всех произведениях о войне, которые были созданы в период с начала Нового времени до начала XIX в. Тем самым есть основание утверждать, что полевые наставления американских вооруженных сил и их распространившиеся по всему миру эквиваленты придерживаются этой традиции. Все они разделены на главы, разделы и подразделы, которые преимущественно излагают правила, в соответствии с которыми офицер должен действовать в поле: они простираются от вопросов рекрутирования солдат и офицеров и всевозможных технических деталей (как надо укреплять лагерь, преодолевать реку, добывать фураж, совершать марш днем или ночью, осаждать или защищать крепость) до наступления и обороны в больших сражениях. Все это, зачастую без размышлений о смысле и цели войны, о политической цели войны и способах достижения этой цели военными средствами, мы находим у последователей Вегеция дона Бернардино де Мендоса, Диего де Салазара, маршала Раймонда Монтекукколи, шевалье де ла Валери, маркиза де Факьереса, шевалье де Фоларда, маршала Морица Саксонского, Пюисегюров (отца и сына), Фридриха II Прусского, генерала Генри Ллойда и эрцгерцога Карла. Даже впечатляющий своими политическим воззрениями Макиавелли в своей «Arte della Guerra» («О военном искусстве») не сделал ничего кроме того, что собрал такую же книгу рецептов (однако в других трудах он написал собственно о войне более подробно). Учитель самого Клаузевица, Герхард Шарнгорст, в своем «Руководстве для пользования в поле» также верно следовал этому примеру.

По сравнению со своим учителем Клаузевиц совершил интеллектуальный квантовый скачок. В своей книге «О войне» он преследовал абсолютно иную цель. В первую очередь он хотел написать совсем не о том, как вести войну, хотя некоторые, на сегодня давно забытые и менее востребованные части из середины книги созданы как раз в этом духе. Клаузевиц был убежден, что «положительное учение» о войне невозможно и что теория войны, которую он развивал, вовсе не предназначена для того, чтобы сформулировать жесткие предписания «для пользования в поле». Вместо этого теория войны должна «воспитывать ум будущего полководца или, вернее, руководить им в самовоспитании, но не должна сопровождать его на поле сражения; так мудрый наставник направляет и облегчает умственное развитие юноши, не ведя его, однако, всю жизнь на помочах»[396].

Итак, главным стремлением Клаузевица было проникнуть в феномен войны, чтобы самому лучше понять его и сделать понятным для других. Он хотел изучить и проанализировать войну, подобно тому как его великий идеал Исаак Ньютон предпринял аналогичные действия в физике. Он находился в поиске объяснения того, как проявляют себя отдельные войны, чтобы в общих чертах выразить это в виде функции, которую смог открыть математик Леонард Эйлер: война есть результат действия различных переменных, их производная, т. е. у = f(x1, х2, х3… хn). При этом, как обнаружил Клаузевиц, некоторые переменные зависят еще и друг от друга. К переменным, которые ему удалось выделить, были отнесены оба контрагента (враждующие партии), тенденция развития применения насилия к абсолюту, военный гений, моральные величины, соотношение численности сторон, цель войны, господствующее положение политики, средства ведения войны, внезапность, хитрость и т. д. — все это отражено в названиях глав частей I, II, III и VIII книги «О войне».

Сам Клаузевиц не верил, что из мира, в котором он жил, война может быть когда-либо изгнана. В соответствии с этим он пишет в IV части: «Мы и слышать не хотим о тех полководцах, которые будто бы побеждали без пролития крови. Если кровопролитное сражение представляет ужасное зрелище, то это должно служить основанием лишь к тому, чтобы смотреть на войну более серьезно, а не к тому, чтобы из чувства человеколюбия дать своим мечтам мало-помалу притупиться, пока, наконец, не появится вновь кто-нибудь с отточенным мечом и не отрубит нам руки»[397].