Новые праздники - Макс Гурин

В Зальцбурге, в котором мамин хор провел целых четыре дня, я совсем потерял головешку, неизменно испытывая боль при воспоминании о том, как мы с Имярек лежали зимой в постели, и считали сколько будет стоить двухместный номер в этом самом городе Моцарта, блядь. Теперь, со всей очевидностью, ни хуя не вышло. Имярек меня кинула, и единственное, чем я себя утешал, так это тем, что ей это, быть может, далось дорогой ценой.

После целого дня в этом австрийском культурном центре, проведенного исключительно с Имярек в голове, я не выдержал и позвонил ей в Дармштадт. Я не мог не позвонить ей. Тот факт, что до ее местожительства всего каких-то четыреста километров (это как от Москвы до Нижнего Новгорода) вместо обычных двух с половиной тысяч, ощущался мною физически. Ее, конечно, не было дома. Был дома ублюдочный автоответчик, который мне что-то отвечал не ее голосом. Я вспомнил, что она говорила мне, что летом собирается в Таиланд и, не застав ее дома, громко сказал сам себе: «Ну и ебись там в своем Таиланде, дура!», каковой гневный выпад не возымел никакого действия на продолжающую болеть по этой дуре душу.

На следующий день мы стояли на смотровой площадке Зальцбургского замка с тезкой Имярек И., тоже уже совершеннолетней девочкой. Эта И. была мне очень мила и иногда даже более симпатична, чем Н., в которой мне не нравилось ее вопиющее стремление к интеллектуальному лидерству в кругу подружек. У И. этого не было, и внешне она больше походила на тип любимых мной светленьких девочек с бездною сумасшествия во всю голову, признаки каковой бездны как правило никто не замечает, кроме меня. Я же до сей поры ни разу ещё не ошибся.

Мы стояли с ней почему-то вдвоем. Мы смотрели на Альпы и помалкивали. Потом она сказала, как ей было хорошо, когда они ездили с ее родителями на Кавказ. Я сказал, что это, должно быть, очень здорово, и что я никогда там не был, но очень бы хотел.

И тут она, не поворачивая ко мне головы, сказала как бы в сторону Альп: «А поехали на следующий год?» Я на секунду прихуел, но быстро овладел собой и сказал, что я с удовольствием, только вот беда, у меня нет альпинистской подготовки, на что она сказала, что у нее тоже нет. Я сказал для поддержания разговора, что вот, мол, вдруг мы погибнем. А она так спокойно-спокойно: «По-моему это же здорово, погибнуть в горах…»

Но песни я все-таки решил петь с Н. Имярек же по-прежнему делала в моей голове, что хотела…

LVI

Так уж случилось, так уж всегда выходит, что кто-то теряет, а кто-то, блядь, находит. Бывает и так, что теряя в одном, находишь в другом, да как только, блядь, не бывает! Хуй бы со всем, как говаривает непокорная золушка со времен своей рабочей работы.

Так уж случилось, что летом девяносто шестого мне довелось целых два раза уебать за пределы Совка. Один раз с маминым хором, а другой раз, благодаря, сколь не хихикай, своим литературным достИжениям.

Еще в июне мне позвонил Митька Кузьмин, сказал, что ему надо срочно найти Мэо, потому что есть возможность срочно отправить его за рубеж по литературной части, ибо он понравился некоей даме, которая хотела бы его туда отослать в живом виде.

Я порадовался за Мэо, а через пару недель мне опять позвонил Митька и сказал, что сейчас мне перезвонит эта самая дама, потому что она, де, отыскала у себя какие-то мои допотопные стишки и теперь хочет взять помимо Мэо ещё и меня.

Я в это, будучи настоящим ни во что хорошее не верующим совком, конечно, не верил, но делал то, что требовалось, стараясь не принимать ничего близко к сердцу, но, паче чаяния, все сложилось удачно, и мы с Мэо полетели на деньги «Сорэса» на остров Крк, в Хорватию, на конференцию «Ирония в современной литературе». Сама тема вызвала у меня глубочайшую иронию, но мне хотелось на море и своим трудом, а не на мамином хоре.

Что там, блядь, происходило, мне рассказывать неинтересно, потому как все молодые интеллектуалы во всех странах мира одинаковые. Всё хуево, всё в говне; никто не хочет, блядь, сопереживать чужим чувствам, а все, блядь, хотят развлекаться, в силу каковых причин все младо-интеллектуальные людишки вынуждены и до скончания века вынуждены будут сосать хуй у ничтожеств и предателей Истины. Это так. Бля буду.

Но нам с Мэо было оченно хорошо в эти две недели. Мы предавались хандре и печали по поводу безвременно почившего Другого Оркестра, жрали алкоголь и купались в Адриатическом море. Такая хуйня.

У нас там даже завелись младые, осьмнадцатилетние опять же, хорватские подружки, которые сняли нас сами, прельщенные нашей попеременной игрой на гитаре. Мэо, падкий на юность, очень хотел с кем-нибудь поебстись, а я же с царящей в голове чертовой Имярек отговаривал его от активных действий, убеждая его в том, что если они этого хотят, то сами нас, а во всяком случае его, выебут и высушат — только знак подай. Но при этом я знаков не то, чтобы не подавал, а подавал совсем другие, неизменно переводя все наши вечерние посиделки в русло великосветской беседы. Мэо со своей стороны, видимо, и рад был бы подать необходимые знаки, но, похоже, комплексовал на почве ещё худшего английского, чем мой.

В последний день я попробовал было, ради Мэо, естественно, подать подобный знак, но после распития алкоголя маленькие хорватки сказали, что им нужно бежать, потому что Петре, дескать, нужно встретить ее бой-фрэнда. Я несказанно обрадовался, что никого не придется ебать, а потом мучиться, что вот как же я так изменил Имярек. Мэо же, конечно, расстроился, но оба мы взяли ещё вина и пошли на маяк. Пьяный я, конечно же, блядь, растрогался, глядя на ночное море, и сказал что-то типа того, что вот, Мэо, представляешь, а год назад я был абсолютно и совершенно счастлив. Такая хуйня. Такая, блядь, литературная конференция. Зато наконец удалось на самолете полетать. Все детство мечтал, и оказывается, знал, о чем мечтать. Самолет — это вам не хухры-мухры. Просто охуительно. На все насрать, когда в полете я. Бля. Бля. Бля.

Когда я вернулся в Москву, меня ожидало продолжение хуй знает, когда закончащейся записи девичьих песен на студии «Мизантроп», а так же вполне насыщенная работа в качестве поэта-песенника, что было очень в жилу, поскольку до срока отдачи некоего денежнего долга оставалось несколько недель. Долг был взят мной ввиду срочной покупки «горящих» клавиш «Yamaha DX 7». Я купил их ещё в августе и сразу полюбил их всей своей идиотской душой. В глубине той же идиотской души меня, конечно же, умилял тот факт, что у Имярек тоже DX 7-ая «Ямаха». Очевидно, подсознательно два этих одинаковых культовых синтезатора, имеющихся и у нее и у меня, я ассоциировал с какими-то брачными символами, наподобие обручальных колец. Мне даже, наверное, подсознательно казалось, что это все очень точно отражает самую суть нашей с Имярек ситуации, ибо в самой глубине все той ещё души я верил, что она не могла так вот взять и разлюбить меня, и скорее всего, всё у нас с ней ещё впереди. Мне хотелось верить до мозга пиписьки, что мы с ней навсегда-таки связаны узами неких брачных отношений высшего порядка, и в этой связи очень логично, что обручены мы не какими-то пошлыми кольцами, которых я уже относил к тому времени две штуки, а, блядь, синтезаторами, то бишь музыкой, каковая тоже, блядь, высшая сфера.

LVII

Где-то на рубеже хуевого девяносто шестого лета и неизвестно ещё какой осени, на которую возлагались мной по наивности большие надежды, ибо я ещё не привык к тому, что я — полное говно и по-прежнему считал себя ярко талантливым человечком как в литературе, так и в музыке, мне посчастливилось познакомиться с охуительным, пусть он меня не осудит за такую экспрессивность в характеристике, молодым человеком.

Этим молодым человеком оказался порекомендованный мне Элей гитарист Ваня Марковский. Я слышал его игру у Чехова и потому, полагая себя цветком в мире злобных и жестоких волчьих ягод, я относился к этому ещё незнакомому мне лично Ване с изрядной, хотя при этом и изрядно надуманной, долей скепсиса.

Со временем, когда я узнал его ближе и непосредственнее, мне, конечно, как всегда пришлось оченно устыдиться своих сомнений, чем я, однако, недолго казнился, потому что сами ведь знаете, в каком мире живем. Это как очень достойный мой знакомый попсовый композитор и в совковой терминологии «сослуживец» по эстрадной карьере Игорь Кандур, которому я в свое время порекомендовал Саню Дулова в качестве аранжировщика, когда он, Кандур, смотрел на меня испуганными, но вынужденно излучающими уверенность в себе глазами и спрашивал: «Макс, а он точно хороший аранжировщик? Точно ли так, как ты говоришь? Ведь я знаю его, как охуительного студийного гитариста, а как аранжировщика я его совсем не знаю… Точно ли он так хорош для таких песен, как мои? Потому что, ты ведь знаешь (а, надо сказать, я действительно это знал, что меня всегда в нем поражало до глубины души), даже если мне не понравится результат, я же не смогу не заплатить ему условленных денег, а у меня с ними сейчас все не так хорошо, как раньше. «Вот это его «не смогу не заплатить условленных денег» — это есть редчайшее человеческое качество, можете мне поверить. Тем более в среде попсовиков. Даже какое там «тем более», когда в среде евангарда и андеграунда денежные знаки к величайшему сожалению почти не имеют хождения.