Эльфийский талисман. Повесть о двух городах - Николай Владимиров

о том, как больно и страшно — с ранеными и даже с убитыми, дерутся на кулаках и палках здешние школяры и подмастерья. Позволив сопернику подняться, он снова ударил — но в этот раз зашатавшийся Ратки сумел устоять на ногах.

— Юра! — выкрикнула Надя.

Следующий удар и вовсе не достиг цели — неведомая сила закружила москвича, а грудь словно сдавил невидимый камень. Сложившийся чуть ли не пополам, задыхающийся Юра снова шагнул вперёд — чтобы, непонятным образом, самому оказаться на камнях двора. Больно не было — тем не менее, подняться удалось с большим трудом. И снова Юра пошёл вперёд, чувствуя, что не сможет и не сумеет — и, как и ожидалось, снова оказался лежащим на камнях.

— Юра! — вбежав в круг, раскрасневшаяся, с горящими глазами, Надя налетела на Ратки. — Убирайся! Прочь пошёл!..

И, упав на колени перед силящимся подняться москвичом, плача, принялась вытирать ему кровь и грязь.

— Юра! — Надя не замечала, что говорит по-русски. — Господи, Юра! Прости меня. Я не знала, я просто не думала… Господи! Если бы ты знал, какая я была дура! Ну зачем, зачем же ты так…

Привстав, девушка оглядела замершую от удивления толпу.

— Воды! Кто-нибудь, принесите… Пожалуйста! И чистое полотенце… Я — лекарка, понимаете — лекарка! Кипячёной воды, полотенце и траву чемири… Я знаю — она у многих на балконах растёт…

* * *

— И в результате ты провалил дело… — подвёл итог респати Киро.

— Возвышенный, я… — опустившись на колени, Ратки попытался поцеловать руку в перчатке со сверкающим золотом перстнем. — Я виноват, господин!.. Выпил много молодого вина… Вы же знаете, как оно порой кружит голову… Умоляю, простите!..

— Виноват… — повторил респати Киро, брезгливо убирая ладонь за спину. — Ты даже не представляешь, насколько. Твоё счастье, что тогда, в Оско у меня не нашлось никого более подходящего. Что, во имя святой Иниру, тебе было поручено?

— Войти к чужеземцам в доверие… — севшим голосом ответил Ратки.

— Вот именно, — согласился респати Киро. — Войти в доверие, стать их спутником, другом, проводником… С какого перепугу тебе понадобилось встревать между ними?..

— Так получилось, — опустил голову Ратки. — Девочка уж больно хороша…

— Убирайся! — отвернувшись, респати Киро стал смотреть на мелкий осенний дождь, еле слышно шуршащий за оконным переплётом.

— Возвышенный! Вы не понимаете… — Ратки быстро пополз следом, елозя коленями по дорогому рансенийскому ковру. — Этот парень… Он же просто «колпак», обыкновенный городской «колпак». А девочка… Да если бы у меня с ней получилось, она бы после с моей ладони бы ела…

— Однако у тебя с ней не получилось! — холодно заметил респати Киро. — А парень?.. Не такой уж он и «колпак», если разобраться…

— Возвышенный!.. — быстро заговорил Ратки. — Дозвольте срезать в вашей оранжерее ещё один букет. Я извинюсь перед девочкой, пыль перед ней хвостом подмету, я это умею… В конце концов, из драки я вышел победителем, а женщины любят победителей, вы же знаете…

— Кажется, тебе велели убираться? — процедил сквозь зубы респати Киро.

— Угодно возвышенному… — согласился Ратки. — Но, простите… Тысяча сто дюжин раз… Что будет со мной?..

— Мастером ты стал, с моей помощью, — поджал губы отец-сонаставник. — Вот и оставайся, до следующей неприятности, вытаскивать из которой тебя я не собираюсь. И не вздумай снова к ним сунуться — или я позабочусь, чтобы твоя жизнь стала скверной. До невозможности скверной…

Взяв со стола колокольчик, респати Киро коротко позвонил.

— Проводите этого… «достойного»… — приказал он возникшему на пороге секретарю. — Выведите через чёрный ход и никогда больше сюда не пускайте… — немного помолчав, отец-сонаставник продолжал на синаро, мало кому известном языке Высоких Эльфов. — … И, когда уйдёт, пригласите ко мне господина Доти Отахи…

Глава двадцатая

Здесь нет никого, здесь закончилось лето…

Обыкновенно пейзаж в среднем течении Веха фантастически красив — особенно сейчас, в начале осени, когда древесные кроны расцвечены багряной и золотой краской. Но на второй день пути Михе порядком надоело глотать пыль, поднимаемую неторопливо ползущими навстречу купеческими караванами и перекрывающими чуть ли не весь Приречный тракт гуртами скота. В первом из четырёх «парящих фургонов» имелся магнит попритягательнее — как говаривал неведомый ему принц Гамлет. Поэтому, увидев у обочины пышный, цветущий запоздалыми жёлто-алыми цветами куст, младший Осонахи передал командование старшине Като та Эсви. А сам, наклоняясь в седле, срезал кинжалом несколько особенно красивых веток, догнал фургон — и, на скаку перебросив поводья оруженосцу — новому, прежнего убили в схватке с людьми Малькааорна в схватке у Ролини, выпустил ноги из стремян, хватаясь за витые перила.

В просторном, покачивающемся в такт движению салоне нашлась лишь Ниету. Сидя за столиком, высунувшая от напряжения язык камеристка честно пыталась осилить вторую страницу «Похода трёх тысяч» Ильми та Каса. Её коленопреклонённая госпожа обнаружилась на занавешенном циновками балконе второго яруса — серое дорожное платье, шапочка с пером, из-под которой выбиваются собранные в шлычок волосы. Миха умилился, решив, что дама его сердца смиренно молится — подобно сестре, за две последние октицы вытершая коленями чуть ли не весь пол в рамуве и спалившая добрую половину имевшегося в Осконском замке ладана. Потом испугался, предположив, что она снова плачет — как плакала в первые дни, то и дело закатывая скандалы. Услышав шаги и шелест откидываемой занавески, Анечка торопливо выпрямилась. Только теперь младший Осонахи сообразил, что гостья дома та Кано пытается разглядеть происходящее на нижнем ярусе сквозь щели в плотном бамбуковом полу. Когда фургон трогался в путь или двигался очень медленно, с нижнего балкона доносилось ритмичное постукивание работающих рычагов.

— Миха! — улыбнулась москвичка. — Ой, мамочки! Это мне?..

Улыбка девушки оказалась настолько прелестна, что заранее заготовленные слова вылетели из головы. Замерев, с бешено бьющимся сердцем в груди, Миха в очередной раз подумал, что никто из сестёр и дочерей отцовских вассалов… Да, что там — на всей «Зелёной корзинке» нет никого, кто способен так улыбаться.

— Да, это тебе… То есть, вам, Аню!.. Анна… — ответил по-русски Миха, коверкая слова даже сильнее, чем сестра. — Самой чудесной и самой замечательной девушке на свете…

— Ой, мамочки! — Анечка так и замерла, обхватив ладошками щёки.

— Это сказать нечто неправильно? — заволновался младший Осонахи.

— Нет, всё правильно, — успокоила его Анечка. — Просто немного неожиданно…

— Моя бабушка, Кирайу Симахи была наполовину мертонка, — продолжал Миха на родном языке. — Дедушка знал мертонский, и однажды объяснялся на нём с бабушкой в разгар сражения, когда каринтийцы прорвались к его шатру. Только представьте: вокруг мечи звенят, копья ломаются, а дедушка на мертонском просит бабушку пройти в