Упрямец Керабан - Жюль Верн

Ахмет написал длинное письмо, адресованное банкиру Селиму и, естественно, начинавшееся словами «Милая Амазия!». В письме жених рассказывал о подробностях поездки, неприятном приключении в Поти, о том, почему он разделился с дядей и как рассчитывал с ним встретиться. Добавил также, что происшедшее не задержит их возвращение: он сумеет заставить двигаться и животных и людей. Затем следовала настоятельная просьба вместе с отцом и Неджеб находиться на вилле в Скутари к назначенной дате и даже немного раньше, чтобы не пропустить встречу. Это письмо, полное нежнейших комплиментов молодой девушке, на следующий день увезет пакетбот, совершавший регулярные рейсы из Поти в Одессу. Так что через сорок восемь часов оно должно было прибыть по адресу, быть прочитанным вплоть до междустрочного содержания и, возможно, прижато к сердцу, чье биение, как казалось Ахмету, он слышал на другом конце Черного моря.

Пока жених таким образом старался ободрить и утешить Амазию, ван Миттен пообедал в гостинице и гулял по улицам Поти, под деревьями Центрального парка, вдоль набережных порта и возле дамбы, строительство которой заканчивалось. Но на этот раз прогуливался он в одиночестве. Слуга его не сопровождал. Почему же Бруно не находился рядом с хозяином и не делал ему уважительных, но справедливых замечаний по поводу нынешних и грядущих трудностей? Дело в том, что у слуги появилась идея. Если нет почтовой кареты, то, возможно, найдутся весы? Ну, а для похудевшего голландца это был единственный шанс взвеситься и сравнить свой теперешний вес с первоначальным.

Итак, Бруно вышел из гостиницы, унеся с собой втихомолку путеводитель хозяина, который должен был дать ему пересчет русских мер в голландские фунты.

На портовых набережных, где есть таможня, всегда — широкий выбор весов, на которых человек легко может взвеситься. Поэтому проблема поисков слугу не беспокоила. За несколько копеек служащие пошли навстречу его фантазии, на одну чашу весов поместили значительный груз, и Бруно, не без некоторого тайного беспокойства, взобрался на вторую чашу. К его крайнему неудовольствию, весы остались неподвижными. Бруно надулся, видимо надеясь утяжелить себя подобным способом. Но чаши не шелохнулись.

— Черт возьми, — расстроился он, — вот этого я и боялся!

На чашу поместили другой, немного облегченный, вес вместо предыдущего… Чаша не сдвинулась.

— Это невозможно! — воскликнул Бруно, чувствуя, как кровь отливает у него от сердца.

В этот момент его взгляд остановился на некоем лице с добрым и благожелательным выражением.

— Хозяин! — воскликнул он.

Это действительно был ван Миттен, которого случай привел на набережную, как раз к тому месту, где служащие занимались взвешиванием его слуги.

— Хозяин, — повторил Бруно, — вы здесь?

— Да, это я, — ответил ван Миттен. — Я с удовольствием вижу, что ты…

— Взвешиваюсь… да!

— И каков результат?

— Не знаю, есть ли достаточно легкие гири, чтобы выяснить, сколько я вешу сейчас.

Бруно сказал это с таким жалким выражением лица, что упрек проник в самое сердце ван Миттена.

— Что! — воскликнул он. — С тех пор, как мы выехали, ты до такой степени похудел, мой бедный Бруно?

— Судите сами, хозяин.

И действительно, на весы поместили третий груз, намного меньше двух предшествующих.

На этот раз чаша стала понемногу подниматься, пока не наступило равновесие.

— Наконец! — повеселел Бруно. — Но сколько весят гири?

— Да, сколько? — повторил ван Миттен.

В русских мерах вес слуги составлял четыре пуда[253]. Ван Миттен схватил путеводитель, протянутый ему Бруно, и впился глазами в сопоставительную таблицу разных мер.

— Ну, хозяин, — спросил Бруно с любопытством, смешанным с некоторой тревогой, — чему равен русский пуд?

— Приблизительно шестнадцать с половиной голландских пудов, — ответил ван Миттен, сделав небольшой подсчет в уме.

— Что составляет…

— Точно семьдесят пять с половиной килограммов, или сто пятьдесят один фунт.

Бруно издал крик отчаяния, соскочил с весов, вторая чаша которых сразу же ударилась о землю. Слуга упал на скамью в полубесчувственном состоянии.

— Сто пятьдесят один фунт! — повторял он, как если бы потерял девятую часть жизни.

Действительно, до отъезда в нем было сто шестьдесят восемь фунтов. И вот теперь он похудел на целых семнадцать! Всего-то за двадцать шесть дней относительно легкого путешествия, без настоящих лишений и большой усталости. И кто поручится, что конец его злоключений близок? Что станет с этим животиком, который Бруно себе отрастил и на округление которого потратил около двадцати лет, во славу гигиены? Насколько он похудеет еще? Особенно теперь, когда из-за отсутствия почтовой кареты абсурдная поездка проходила в районах без запасов продовольствия, среди опасностей, тягот и бесконечной смены условий, в которых — не до режима!

Вот что спрашивал у себя озабоченный слуга ван Миттена… Воображение рисовало ему нового Бруно, неузнаваемого, доведенного до состояния ходячего скелета!

Поэтому он без тени колебания принял решение. Слуга поднялся, увлек за собой голландца, не имевшего сил сопротивляться ему, и, остановившись на набережной, сказал:

— Хозяин, всему есть границы, даже человеческой глупости. Мы не поедем дальше!

Ван Миттен встретил это заявление с тем привычным спокойствием, которого ничто не могло поколебать.

— Как, Бруно, — удивился он, — ты предлагаешь мне остановиться здесь, в этом затерянном уголке Кавказа?

— Нет, хозяин, нет! Я вам просто предлагаю предоставить господину Керабану вернуться в Константинополь, как ему заблагорассудится. А мы спокойно доберемся туда на пакетботе из Поти. Море не оказывает на вас болезненного действия, на меня — тоже. И я не рискую похудеть на нем еще больше. Я не желаю стать скелетом!

— Это решение, может быть, и разумно с твоей точки зрения, Бруно, — заметил ван Миттен, — но с моей — другое дело. Бросить моего друга Керабана, когда три четверти пути уже пройдено, — тут есть над чем поразмыслить.

— Господин Керабан вовсе не друг ваш, — осмелел Бруно. — Он друг самого себя, вот и все. Впрочем, мне он не друг и не может быть им. И я не пожертвую для удовлетворения его капризов и самолюбия тем, что мне остается от моей полноты. Три четверти пути пройдено, говорите вы. Это верно. Но четвертая четверть, как мне кажется, принесет еще больше трудностей, так как ехать придется через полудикий край. Пусть с вами лично пока еще и не случилось ничего неприятного, хозяин. Но я вам повторяю, если вы будете упорствовать, то берегитесь! С вами случится несчастье!