Проигравшему достается жизнь - Наталья Андреева

Как по лесенке, Володя Стеценко спускался в самую российскую глубинку, туда, где уже и законы трассы не действовали. И вообще никакие. Надо было проехать еще километров сто по степи, дорога опять сужалась, и уже не было никаких автосалонов, мотелей и красивых коттеджей из белого и красного кирпича под новенькими крышами. Встречных машин было мало, да и попутчиков тоже. Вдоль дороги были разбросаны села, где люди пережидали зиму, запершись в своих домах, но сколько Стеценко ни вглядывался вдаль, так никого и не увидел. Как вымерло все! Здесь же, на дороге, заканчивался асфальт. Ответвлявшиеся от нее улицы были черны от смешанного с грязью снега. Проехать по ним можно было только на тракторе или на джипе. Тракторов здесь хватало, а вот джипов… Если только отечественного производства, впрочем, других машин тут и не признавали. Земля была как антрацит, угольно-черная, с мокрым жирным блеском, липкая, вязкая.

Эта поездка стала для Володи Стеценко открытием. Он должен бы рассекать сейчас горные склоны где-нибудь в Европе или нежиться на белом песке на одном из океанских островов, а вместо этого месит грязную жижу на дорогах Черноземья. Зачем? Экстрима захотелось? Да уж! Это был экстрим! Что он будет делать, если машина заглохнет или застрянет? От одной этой мысли сердце холодело. Он с удивлением смотрел на стоящие вдоль дороги дома. И здесь тоже люди живут! В мыслях засела цитата из школьной программы: «дрожащие огни печальных деревень». Дрожащие огни… печальных… А летом здесь, должно быть, красиво… Но то летом. А что делать зимой?

Он вдруг почувствовал неловкость за свою машину, которая в столице была не предметом гордости, а, скорее, комплексов, свою не по-зимнему легкую обувь, длинные волосы и толстовку из последней коллекции гламурного кутюрье. Здесь все это было не нужно и смотрелось нелепо. Без резиновых сапог и думать нечего соваться в эту грязь! Ему захотелось развернуться и рвануть назад. С трудом себя пересилив, Стеценко достал атлас российских дорог и принялся его изучать: не заблудился ли? Уточнив дорогу в крохотной придорожной харчевне, а заодно и подкрепившись, он поехал дальше.

Городок, в котором родилась красавица Рина, был маленьким и грязным, неудивительно, что она здесь три года не появлялась! Одноэтажные дома на окраине стояли так тесно друг к другу, будто вокруг была не бескрайняя степь, а тайга, или же бездонные океанские воды. Ближе к центру встречались и многоквартирные дома, самый высокий дом пятиэтажный, да и тот один. Остальные высотой в два и три этажа. Центром культуры и главной достопримечательностью являлся городской рынок, но сегодня он был закрыт, ветер гулял меж пустых рядов, гоняя обрывки целлофана и яркие пачки из-под сигарет. Улицы словно вымерли, и Володя долго искал, у кого бы спросить дорогу? Наконец увидел небритого мужика, который вышел из ларька, прижимая к груди полуторалитровую бутыль пива.

– Краснопартизанская улица где, не подскажете? – вежливо спросил у него Володя.

– Чего-о? – мужик вцепился в бутыль.

– Улица Краснопартизанская. Красно – Партизанская, – по слогам выговорил Стеценко.

Мужик какое-то время стоял, соображал.

– Красно, – Володя ткнул пальцем в свою толстовку, – и партизан, понимаешь? Война. Гитлер капут, – безнадежно сказал он.

– А! Партизанская! Дык, это здеся! Вон она, Партизанская! – мужик махнул рукой, чуть не выронив бутыль.

– А дом номер пять?

– Чего-о?

«Должно быть, в начале улицы. Найду».

– Спасибо, говорю!

– Слышь? Дай на опохмелку! В честь праздничка!

– А какой сегодня праздник?

– Дык! Новый год!

– Сегодня двенадцатое.

– Какое?! Елки! Двенадцатое! Скоро ж старый Новый год! Дай на бутылку, а?

– А это что? – кивнул Володя на пиво.

– Дык! Это ж разве выпивка? Да не один я. На водку дай, слышь?

– Пить вредно.

– Дык, это мы слыхали. Десятку дай, хотя бы!

Чтобы отвязаться, Володя достал из кармана пятьдесят рублей, мельче не было.

– Это дело! – обрадовался мужик и, прижав к себе бутыль, потопал обратно в ларек.

А он свернул на Краснопартизанскую и, чертыхаясь, когда машина подпрыгивала на очередном ухабе, медленно поехал вдоль улицы, ища дом номер пять. Здесь был разбитый, весь в трещинах и выбоинах, но хотя бы асфальт.

Домом номер пять оказалась старая кирпичная трехэтажка, во дворе меж деревянных столбов были натянуты голые бельевые веревки, поодаль ржавела завалившаяся на один бок карусель. Похоже, кризис здесь начался не прошлой осенью, он в этих краях и не кончался.

Сверившись с листком, на котором рукой Вали был записан адрес Кудрявцевой-старшей, Володя, сделав нехитрые подсчеты, вошел в первый подъезд. Квартира номер семь находилась на втором этаже. Он стал подниматься по лестнице. Пахло кошками, мочой и еще чем-то премерзким, так что желудок болезненно сжался, к горлу подступила тошнота. На площадке второго этажа разливалась зловонная лужа, видать, кто-то не донес. Подоконник был отодран с мясом, стены выщерблены, местами зиял кирпич.

«Разруха», – подумал он, подойдя к квартире номер семь. На двери даже почтового ящика не было, как на всех остальных. Газет хозяева не читали, а писем не ждали. Он хотел, было, позвонить, но потом увидел, что дверь открыта и вошел.

– Есть кто? – крикнул громко. – Хозяйка!

Перед ним было две двери, одна в комнату, другая на кухню, обе распахнуты настежь. Сначала он заглянул на кухню. Здесь было еще гаже, чем на лестничной клетке. Та же вонь, да еще остатки еды на давно не мытых тарелках вперемешку с окурками, обои, засаленные так, что их первоначальные цвет и рисунок не определялись, потолок в желтых разводах, на линолеуме следы грязных ботинок. И – никого.

– Хозяйка! – повторил он.

Поскольку никто не отвечал, Володя прошел в единственную комнату. На продавленном диване, закутавшись в рваное тряпье, храпел похожий на бомжа мужик. Старуха с нечесаными волосами сидела за столом и пыталась что-то разжевать, медленно двигая челюстями.

– Извините, а где хозяйка?

– А где Колька? – подняла на него блеклые глаза старуха.

– Какой Колька?

– Ты куда Кольку дел, паскуда? – она медленно начала подниматься из-за стола. – Я ему все деньги… Деньги отдала…

– Вот они деньги, успокойтесь! – он торопливо полез в карман, достал мятые пятьсот рублей и протянул ей.

Какое-то время старуха бессмысленно смотрела на деньги. Потом замычала:

– Мы-мы-мы… Не м-м-мои… – Но потом вдруг встрепенулась, проворно схватила купюру и крикнула: – Сашок! Гуляем! Слышь, Сашок?

Мужик на продавленном диване даже не шевельнулся.

– Вы Кудрявцева? – сообразил, наконец, Володя.

– Ну.

– Мать Ноябрины?

– Ринка… Шалава… Бросила меня… Обманула…

– Я вам еще денег дам, – торопливо заговорил он. – Да вы сядьте. Сядьте.

– Ринка, что ли, прислала? – она покачнулась и медленно опустилась на стул. Движения старухи были неуверенные, взгляд мутный.

– Вас как зовут? – спросил он.

– Ну, Мария.

– А по отчеству?

– Ивановна. А что? – настороженно спросила Кудрявцева.

– Когда Рина вам звонила в последний раз?

– Я не помню, – она вдруг заплакала. Володя растерялся. – Выпить бы мне…. – Кудрявцева подняла голову. – Слышь, Сашок? Сходил бы ты. Вот они, деньги.

– Вы работаете?

– Где? – неожиданно зло спросила она. – Последний цех недавно закрылся. А какой был завод! Все на биржу пошли. Сторожа – и те стали не нужны. Везде кнопки понаставили. Раньше я полы мыла. Жильцы скидывались по пять рублей… лишних пять рублей нынче нет ни у кого, слышь? Кому я нужна? – Она опять заплакала.

– Я дам вам еще денег, – он сам готов был заплакать. Вот тебе экстрим! А кто-то на горных лыжах катается! – Только ответьте мне: когда Рина вам звонила в последний раз? – безнадежно повторил он свой вопрос.

– Рина? Осенью еще, – Кудрявцева подняла голову, взгляд стал осмысленным. – Ноябрина, дочка моя… кровиночка… Денег обещала прислать. А потом исчезла. Я думала, к Новому году пришлет. Бросила, выходит, мать. А ведь я ее одна вырастила… Ночи не спала, все дочку… дочку поднимала, слышь? Вот она, благодарность…

– Она вас спрашивала про аллергию на лекарство?

– Этот, как его? – Кудрявцева наморщила лоб, потом с трудом выговорила: – Пенициллин, что ль?

– Да. У нее была аллергия на антибиотики.

– А ты откуда знаешь?

– От Рины, – соврал он.

– Ах, это она тебя прислала! А денег? Денег передала? – жадно спросила Мария Ивановна.

– Да. Я вам их отдам, но сначала скажите мне: от имени Рины кто-нибудь звонил? Вы еще кому-нибудь говорили об ее аллергии на пенициллин?

– Девка звонила. Все расспрашивала: как да что? Шалава.

– Почему шалава?

– Все они шалавы, подружки ее. Лахудры. Сама не едет, нет. Как же! В Москве живет, как сыр в масле катается! Интел… интеллигентная стала. Подружек шлет, теперь вот мужика прислала. Где деньги-то? Деньги давай, слышь?