Свет озера - Бернар Клавель

— Ты ведь тоже никогда в городе не жила, придется тебе привыкать.

Он налег на это «ты», и, так как Мари удивленно подняла на него глаза, он подошел к ней, взял ее за плечи и сказал:

— Да, да, милочка моя Мари. Приходится обращаться к тебе на ты. Мастер Жоттеран посоветовал мне не ошибаться при чужих. Не забудь, что ты теперь моя жена. Не знаю, по душе ли тебе это или нет. Во всяком случае, надо хоть вид показывать, что ты со мною по-настоящему счастлива!

Он звонко расхохотался. Мари опустила голову, и Бизонтен заметил, что она вспыхнула. Она даже не попыталась высвободиться из рук Бизонтена, и ему показалось, будто она ждет от него чего-то иного. Он крепче сжал ее плечи, такие хрупкие под шерстяной кофтой. Он уже было привлек ее к себе, но тут на пороге, вымощенном перед дверью плитами, прозвучали шаги. Бизонтен отпустил ее. Она вскинула голову. Краска еще не сошла с ее лица, но она улыбалась.

Вошел дядюшка Роша, за ним Пьер с охапкой чурбаков. В волосах его застряла солома. Он весело говорил:

— А нас оттуда краснохвостки чуть не прогнали, до того здорово нас крыли. Вертятся все время под навесом в конюшне. Боятся, что гнездо опоздают свить.

— А раз здесь есть краснохвостки, значит, дом хороший, — заметил Бизонтен.

— Верно, — подтвердила Мари. — У нас в Лявьейлуа они каждый год прилетали. А раз уж прилетели, скоро весна.

Теперь, после их сегодняшнего переезда под проливным дождем, все они испытывали смутную радость, хотя и не прорывавшуюся наружу, но подспудно таившуюся в каждом. Огонь, весело распевавший свою песенку, возгласы ребятишек, приятная теплота, наполнившая весь дом, даже самые обычные их движения и те не походили на вчерашние в хижине, приютившейся в лощине Дюфур.

Бизонтен снова подошел к окну и снова увидел дождевые струи, падающие на озеро, по которому медленно проплывали черные лысухи, словно бы взвешенные в этой всесветной серости. Когда какая-нибудь одна из лысух ныряла, казалось, будто ее внезапно всасывала тьма.

Потом, когда Бизонтен помогал Мари пристраивать на положенное им место тазы и лохани, ему попался на глаза сак, оставленный у них Ортанс. Ему вдруг привиделась мертвая Ортанс. Привиделась всего на мгновение, и он сам удивился, что так больно сжалось сердце.

Мари начала готовить ужин, а Бизонтен стал играть с ребятишками. Клодия, возившаяся вместе с Мари по хозяйству, так и сияла от радости, что очутилась здесь. Она поглядывала на озеро, но ничего не говорила. Только когда упали сумерки, она спросила:

— Озеро, а что оно делает, оно за дождем лежит?

Над вопросом ее посмеялись, и ответил ей Жан:

— Ничего не делает… Сама увидишь, оно скоро вон до тех гор дойдет!

— И там корабли есть, — подхватила Леонтина. — А на кораблях люди.

— И это их ветер гонит. Правда, Бизонтен, это ветер?

Ребятишки уже говорили об озере с гордостью, и Бизонтен был счастлив, ибо это было знаком того, что они начинали забывать родные места. Очевидно, Мари почувствовала то же самое, но приняла это как-то совсем по-иному, так как лицо ее помрачнело.

— Господи, — вздохнула она, — как уже далеки от нас леса Шо.

Бизонтен хотел было вмешаться в разговор, но воздержался. Нынче вечером он весь был во власти какой-то светлой радости, вновь рядом было озеро, был этот город, который он любил, и была стройка, где он завтра, еще до зари, начнет плотничать.

Вскоре вернулся домой и цирюльник. Обычно скупой на слова, старик на сей раз растрогался при виде своих друзей. Но он только просто сказал:

— После того, как не стало Бенуат и Ортанс, дом совсем опустел.

Потом стал расспрашивать о Блонделе, о котором ему уже говорил мастер Жоттеран, и наконец взялся за кузнеца — как, мол, это он решился отпустить Ортанс. Тут вмешался Бизонтен, заявив, что нет такой силы, которая могла бы ее удержать. Старик Живель вздохнул:

— Что правда, то правда, наша Ортанс всегда была не такой девушкой, как все прочие.

Тут старики немного повздорили. Оба они знали Ортанс еще крошкой, но каждый сохранил о ней свои собственные воспоминания, так что со стороны могло показаться, что говорят они не об одном и том же человеке, даже не об одном и том же селении. Пришлось вмешаться Бизонтену, он перевел разговор в другое русло и сумел вызвать общий смех.

Оба старика были счастливы, что обрели дом, где кипела жизнь, и радость их еще усилилась, когда Мари сняла крышку с чугунка, стоявшего на высокой треноге, под которой она поддерживала огонь.

— Черти бы меня взяли! — воскликнул кузнец. — Сколько же это времени я такого чуда не едал.

— Заяц попал в тенета еще на той неделе, — пояснил Пьер. — Сразу удушился в петле, так что крови ни капельки не было, и мясо, надо полагать, черное. Что называется, здорово прожарился на горном луке.

— Я его не в виноградных выжимках тушила, я их в соус не подливала, — вмешалась Мари. — Это настоящее вино.

Мужчины молча переглянулись, и цирюльник, выйдя из своего обычного состояния безмолвия, хохотнул:

— Скажи-ка, подмастерье, я бы на твоем месте обеспокоился. Уж не колдунья ли часом твоя супружница?

— И в самом деле, где же ты вина раздобыла? — спросил Бизонтен.

Мари улыбнулась, она радовалась, что сумела другим доставить радость, однако ответила она с запинкой:

— Оно было в тех вещах, что оставила у нас Ортанс. Она сама мне сказала, чтобы я его взяла.

Они снова весело, но не без тревоги переглянулись. Мари помолчала с минуту, потом принесла всю покрытую пылью, уже откупоренную бутылку.

— Тут хватит, чтобы запить жаркое, — сказала она.

— Ну и ну! — воскликнул кузнец. — У нас на ужин тушеный заяц в вине, а это уж что-нибудь да значит!

Обведя присутствующих вопросительным взглядом, Бизонтен сказал:

— А не следует ли нам пригласить мастера Жоттерана?

— Конечно же, — дружно ответили все. — Надо за ним пойти.

Бизонтен накинул на плечи плащ и вышел. Ночь уже была здесь, в лужах на набережной отражались освещенные окна, а от стоящей на причале баржи падала на воду размытая золотая точечка фонаря. Струи дождя по-прежнему распевали свою немолчную песню. Бизонтен жадно вдохнул влажный воздух и чуть что не бегом бросился к тем улицам, где было средоточие городской жизни.

Ничто, казалось, не располагало к веселью: ни ливень, ни мгла, ни торопливый шаг прохожих, прикрывавших от дождевых капель свои фонари, блики от которых пробегали по блестящей, словно смазанной маслом мостовой, — но тем не менее Бизонтен чувствовал, как его распирает от необъятной радости жизни.

39

Радость разбудила Бизонтена еще до зари. Если говорить начистоту, она бродила в нем всю эту ночь, изредка разгораясь жарким пламенем, так что он то и дело просыпался. Но сейчас была эта радость подобна огню, куда подбросили связку сухой виноградной лозы. И горела она столь неистово бурно, что нечего было и надеяться снова уснуть. Он прислушивался к храпу кузнеца и ровному дыханию Пьера и Жана. На миг он подумал о Мари, спящей в соседней комнате вместе с Клодией и Леонтиной. Спит ли она сейчас, она, что всю жизнь прожила в родительском доме, потом в Лявьейлуа, где тоже была всего одна-единственная комната?

Бизонтен посмотрел в окно, куда пробивался предутренний свет, но свет был слишком слаб, чтобы можно было понять, который сейчас час. Ему представился их вчерашний вечер, мастер Жоттеран и его супруга, оба коренастые и дородные, с большими голубыми глазами навыкате. Их промокшие от дождя плащи сушились у очага, с собой они принесли бутылочку вина, банку варенья и огромный кусок сыра. Он до сих пор ощущал охватившее его в ту минуту счастье, светлое, как полуденный час, хотя горели на столе только две свечи да озарял все вокруг огонь из очага. Снова увиделся ему мастер Жоттеран, когда тот благодарил Мари за прекрасный прием, особенно за заячье рагу, а на прощание даже расцеловал ее.

После их ухода цирюльник нарушил свое обычное молчание и всего в четырех словах подытожил общие чувства:

— И славные же люди!

Ночь уже успела унять свои слезы. Похоже было, что ветерок словно бы шарит по стенам дома. Бизонтен бесшумно поднялся, схватил в охапку всю свою одежду, взял ботинки и спустился вниз. Поворошил золу, разгреб угли и сунул в очаг сухую лучину. Когда он подул в устье печки, по лучине пробежал первый робкий огонек. Вытащив горящую веточку, он открыл крышку своих часов. Было около пяти. Темнота продержится еще часа два, но Бизонтен оделся и вышел на улицу, не дожидаясь положенного часа.

— Они догадаются, куда я пошел, — сдерживая улыбку, пробурчал он про себя.

Весь город еще спал в объявшей его предутренней мгле. Только еле брезжущий свет сливал в одну бесцветную однообразную массу небо и озеро. О берег лениво билась волна. Бизонтен пошел вдоль берега и на минуту задержался на пристани. Черные барки казались отсюда несуразно огромными, щетинились лесом мачт, их медленно покачивало, и якорные канаты скрипели и подвизгивали. К запаху дегтя и остывшей золы примешивался запах навоза. Из большой конюшни, стоявшей у самого причала, доносился лязг цепей и глухой перестук лошадиных копыт. Кто-то прошмыгнул по набережной и нырнул в воду. И тотчас же раздалось хлопанье крыльев и нечто вроде жалобного кудахтанья: