Комната влюбленных - Стивен Кэрролл

Глава двадцать первая

Итак, Волчок спал в токийском отеле, а Момоко тем временем вышла из метро и по узким улочкам направилась в сторону магазинов Ковент-Гардена. Панч и Джуди в тысячный раз представляли свою пантомиму на потеху вечно сменяющейся публике. Момоко было хорошо в толпе. Ей нравилось, что можно затеряться среди людей, что никому нет дела до нее и ее мыслей. Радуясь толчее и солнцу, она неспешно гуляла по площади, пока какая-то неодолимая сила не заставила ее остановиться перед лотком букиниста.

Книги всегда имели над ней эту власть, меняли ход ее жизни. Как и знакомство со стариной Чарли. Конечно, сейчас она с легкостью звала его стариной Чарли, но так было не всегда. Разумеется, она и раньше про него слышала. Кто не знал Ч.Э. Морриса. Но она и помыслить не могла о знакомстве с ним. А потом, перед самым отъездом, Эйко вдруг дала ей рекомендательное письмо. Момоко так и не поняла толком, откуда и насколько близко ее подруга знала Морриса. А зная репутацию Чарли, предпочла не дознаваться — тем более сейчас, когда с возрастом память стала порой подводить Эйко. И вот теперь, роясь в старых книгах, она живо ощутила запахи Чарли: аромат трубочного табака вперемешку с отпугнувшим ее при первой встрече запахом изо рта. Она будто снова видела его подвижные брови и блестящие, будто от вина, глаза. А может быть, и не будто. Чарли был из тех писателей, которым, по всеобщему мнению, удается передать дух своего поколения. Он был совсем не похож на собственные фотографии, а вот голос показался ей знакомым. В первый же день они беседовали с непринужденностью старых приятелей, как если бы чтение его книг было равносильно давней дружбе. Голос тоже мало удивил Момоко, она словно заранее знала, что говорить он будет быстро и суетливо, едва переводя дыхание. Именно в таком задыхающемся ритме он писал. Он был невысок, но крепкого сложения. Манеры сразу выдавали в нем заядлого сердцееда, а спадающая на глаза челка — типичного британского интеллектуала довоенной поры, одного из джентльменов, которые на вопрос: «Сколько лет такому-то?» — неизменно отвечали: «Это человек нашего (или не нашего) поколения».

С первой же встречи Момоко ушла его сотрудницей. Пусть скромная, но работа. Она и представить себе не могла, почему Чарли так поступил. Даже сейчас, когда он был на пенсии, а сама Момоко занимала его кресло. Это было просто чудо. Из читательницы превратиться в издателя своих любимых писателей. Еще вчера вести с ними воображаемые беседы, а сегодня — встречаться с ними по работе. У нее было несомненное литературное чутье, и со временем Чарли стал доверять суждениям и вкусу своей молодой сотрудницы.

Наконец настала пора, когда сам он почувствовал, что теряет былую хватку и начинает упускать молодые таланты. С каждым днем Момоко делалась ему все большей опорой. С каждым днем все меньше сомневалась в том, к чему это ведет. И в один прекрасный день без особого удивления приняла ключи от издательства. Она давно перестаю называть его мистером Моррисом. Для друзей он был старина Чарли. Весельчак и гуляка Чарли. Но горе тому, кто захочет злоупотребить его щедростью. Чарли сотрет его в порошок одной едкой фразой. Ведь кроме беззаботного обаяния у Чарли еще зоркие, как объектив фотоаппарата, глаза, цепкая, как капкан, память. Достаточно было пронести в его компании пару часов, чтобы полюбоваться на все это в действии. Чарли был хорошим учителем, и Момоко с истинным наслаждением наблюдала, как он очаровывает окружающих нежнейшей улыбкой, а сам держит наготове свою беспощадную бритву. Судьба свела ее с Чарли в тяжелую пору. Момоко сгибалась под бременем страха и тяжкой, не по годам, усталости. А теперь она сидела в его кресле и пробовала на зубок новоиспеченные шедевры. В литературных кругах было известно, что ее очаровательный носик чует подделку за версту.

Момоко бросила книгу на прилавок. Господи, она ведь совсем забыла, зачем сюда пришла. Кофточка для Наоми. не ахти какой подарок на день рождения, но та ничего другого не хотела. А продавались такие кофточки только здесь, в Ковент-Гардене. Впрочем, торжественно отмечать дни рождения у них с дочкой было не принято. Так уж повелось, ведь, когда Наоми была маленькой, у них не было ни сил, ни денег на феерические праздники.

Наоми только что побывала в Японии — впервые за все эти годы. Благодаря отцовским связям в дипломатических кругах Момоко удалось одной из первых покинуть страну задолго до официального конца оккупации. Она бежала не оглядываясь. Иначе ей было не избавиться от позорного клейма американской шлюхи, которой к тому же хватило наглости открыто растить своего ублюдка. Слава богу, Наоми этого не помнила. От нее приходили веселые открытки, и поездкой она осталась явно довольна.

Уже смеркалось, из пабов с пением вываливалась подвыпившая публика. Нестройные голоса орали смутно знакомые песни. Момоко нашла-таки кофточку и собиралась уйти с рынка, как вдруг взгляд ее невольно остановился на стоявшем посреди шумной компании молодом человеке. Странно, и с чего это она его вообще заметила? Но тут юноша нервно затянулся сигаретой и быстро выпустил дым. Как пить дать, молодой интеллектуал. Этот типаж был ею хорошо изучен, она его ни с кем не перепутает.

В метро ей опять вспомнился этот молодой человек, его поспешная затяжка, брошенная мимоходом острота. Впервые за много недель в голове ее всплыло имя: «Волчок». Что-то с ним сталось? Момоко прикинула его возраст. Интересно, узнала бы она его?

А вот и ее станция. Двери бесшумно открылись, и пару минут спустя она вышла на теплый воздух. Порой что-то на нее находило. То красный фонарик качнется перед глазами, то вырванная бомбой вековая сосна зашумит ветвями где-то в глубинах памяти. Такое случалось. А потом повседневность опять вступала в свои права, и она спокойно принималась за дела. Невозмутимая преемница старины Чарли.

Глава двадцать вторая

Если свыкнуться с рекламой, относительно скромными неоновыми вывесками, бессмысленными английскими названиями кафе и неумолчным писком музыки в торговом комплексе, то можно даже сказать, что город Нара не особенно переменился. Так что, оказавшись в центре, Волчок довольно быстро сориентировался.

Стоял жаркий вечер, но было так темно, что воздух казался будто бы прохладнее. Красные и оранжевые фонарики отражались в водах круглого пруда. Олени спали под скамейками или прислонившись к деревьям. На берегу сидели одинокие мужчины или небольшие компании. Одни предавались молчаливому созерцанию, другие негромко беседовали, стараясь не нарушить ночного безмолвия. Время от времени вспыхивала спичка и над одной из скамеек поднимаюсь струйка дыма. Порой раздавался приглушенный смех да стрекотание сверчков.