Люби меня по-немецки (СИ) - Лель Агата

— Ну извини! Я же не мог не сообщить папе, что уже совсем скоро он наконец-таки станет дедом!

— Просто чудесно, лучше не придумаешь! — негодую, и, между прочим, вполне оправданно.

Папа, конечно же, рассказал всё маме, мама тёте Тамаре, тётя Тамара обзвонила всех родственников… Я ещё не родила, но новость уже распространилась словно вирус. Какое счастье, что сразу после разговора с Куртом у меня сел телефон.

— Зато твой отец перестанет считать меня бракованным, — обезоруживающая улыбка моментально сводит все претензии на нет.

И как ему только удаётся так мной манипулировать?

— Прекрати, ты же знаешь, что он просто над тобой потрунивает по старой памяти. Топор войны давно зарыт. Он даже подарил тебе свою именную пивную кружку, а это, поверь, дорогого стоит.

Нашу идиллию прерывает нахмуренный водитель:

— Посторонние выходят, едем дальше. Если, конечно, хотите родить как и полагается на родильном столе.

— Эй! У меня тачка сломалась, я свою жену не брошу! — возмущается парень, сжимая ладонь побледневшей супруги. Она выглядит такой несчастной и напуганной, что мне даже становится немного стыдно, что я по сравнению с ней просто кремень. Хоть и в мокрой юбке.

Перевожу взгляд на Курта, и тот обречённо машет рукой:

— Ай, чёрт с тобой, поехали.

Два молодых почти отца выбираются из кареты скорой помощи и прыгают в машину Курта. Сдерживая гримасу вновь накатившей боли машу им в окно рукой и снова смотрю на бедняжку:

— Тоже неожиданно приспичило? — киваю на её шарообразный живот.

— Мы матч смотрели и вот… — опускает взгляд на своё пузо и любовно оглаживает тот ладошкой. — Вообще, я за городом рожать должна, в "Лапкино".

Улыбаюсь неожиданному совпадению и, кряхтя, протягиваю руку:

— Меня Ульяна зовут.

— Женя, — сложив губы трубочкой, пыхтит. — Ромашкина. То есть, Малиновская*. Ой, что это? — с ужасом смотрит на растекающуюся под своими ногами лужу.

— А это, Женя, значит, что мамой ты станешь даже раньше, чем думала.

— Я боюсь! Пожалуйста, можно пригласить сюда моего мужа! — цепляюсь за рукав больничного халата пожилой акушерки. — Мы должны были рожать вместе, но так вышло, что попали сюда и я не готова вот так, одна…

— А чем тебе наш роддом не угодил? — хмурится, обиделась. — Между прочем, в семьдесят шестом году он занял третье место среди всех роддомов столицы!

— Лучше бы вы этого не говорили, — корчусь от боли, и стараюсь дышать правильно. Но не выходит. Ничего не выходит! Эта неудобная выцветшая роба с больничной печатью, этот запах хлорки, тушёной капусты и антисептика; эти выложенные плиткой стены и душераздирающие стоны из соседней палаты…

Увы, бедняжка Ромашкина-Малиновская начала рожать прямо в машине и до "Лапкино" мы, конечно, не доехали. Да и я уже на подходе.

Боже, как же страшно! Если бы можно было отмотать плёнку времени назад, я бы с большим удовольствием легла на сохранение с момента зачатия. Ну или хотя бы в начале этой недели, как советовал папа.

Тот самый случай, когда его стоило послушать.

— Ульяна! Дочь! — распахнув дверь, в палату залетает отец в накинутом поверх костюма больничном халате. — Ну, слава Богу, успел!

— Папа?! — забыв о боли, в ужасе одёргиваю любезно выданную мне робу и даже ненароком думаю, что это галлюцинация от того больного укола. — Но… что ты здесь делаешь? Как ты узнал, где я? Хотя вопрос глупый, конечно…

— Соломон Яковлевич — главврач роддома — мой хороший приятель, — (кто бы сомневался!). Озирается по сторонам и недовольно качает седовласой головой. — Ну и дыра. И здесь появится мой внук!

— Если честно, мне уже всё равно, лишь бы это всё поскорее закончилась, — сминаю рукой простынь и мысленно отсчитываю невероятно долгие секунды боли. Почему никто не сказал, что схватки — это настолько нестерпимо? — Мне сообщили, что я рожу уже вот-вот…

— Именно поэтому я и рад, что успел. Илья Валерьевич, — обернулся на дверь. — Поторопитесь.

Илюша Виноградов, собственной персоной! Голубой костюм висит на тщедушных плечиках как на вешалке, на голове дурацкая шапочка, а на лице улыбка, от которой меня бросило в дрожь.

— Это что ещё за новости такие? — шиплю отцу, даже не думая скрывать гнев. — Он что, здесь работает? Не может быть таких совпадений!

— Не волнуйся, я обо всём договорился с Соломоном Яковлевичем, — и тише: — не мог же я доверить тебя непонятно кому! Ты видела свою акушерку? Да ей на пенсию пора было ещё в начале нулевых!

А это уже не просто вопиющий беспредел, это форменный произвол! Я бы поспорила с ними обоими и, может быть, даже собралась и гордо покинула этот вертеп, но острая боль сковала насколько сильно, что единственное, что мне осталось сделать, это…

— А-а-а-а-а!

— Извините, но вам лучше покинуть… — подал голос Илюша, и папа понятливо выставил ладони вперёд:

— Уже ухожу! Не подведи, Илья! Ульяна, мы все ждём на улице, — сложив ладонь в кулак победно потряс над головой и с улыбкой вышел из палаты, закрыв за собой плотно дверь.

— Привет, Ульяна, — Виноградов навис над моим лицом, со сладким упоением натягивая на руку стерильную перчатку. — Раздвинь ноги и расслабься. Я постараюсь быть нежным.

Курт Рейнхард-младший смешно сморщив крошечный нос старательно теребит во рту сосок, а я не могу отвести от этой картины восторженного взгляда.

Мой сын! Сын Курта. Наш ребёнок…

Глажу пальцем крошечную щёчку, невесомо провожу ладонью по тёмному пушку на голове, по тоненьким бровям. Он такой крошечный, но моя любовь к нему уже настолько необъятна… Ради этого стоило потерпеть и всю ту боль, и даже Виноградова, который, к слову, действительно оказался хорошим специалистом.

В палату входит медсестра, и я инстинктивно прижимаю к себе ребёнка.

— Давайте сюда вашего крепыша, сейчас его снова осмотрит неонатолог и потом я принесу вам его на кормление.

Скрепя сердце отдаю завёрнутого в пелёнку младенца и уже начинаю по нему скучать.

— Подождите, — окликаю. — А Женя, Ромашкина, мы ехали с ней вместе. Она родила?

— Родила, девочку. Почти пять килограмм!

Не прекращая улыбаться роняю голову на подушку и трогаю ставшим в три раза меньше живот. Говорят, после родов испытываешь усталость и даже апатию, но я, наоборот, полна сил и какой-то нечеловеческой энергии: хочется бегать по палате, хочется танцевать и звонить всем подряд, рассказывая о своей радости. Как жаль, что телефон сел, так хочется поделиться эмоциями с Куртом…

— Ульяна!

— Доченька, мы здесь!

Аккуратно поднимаюсь с кровати и осторожно подхожу к окну: Курт, папа, мама, тётя Тамара, дядя Яша и даже дедушка с Виноградовым в водовороте цветов и разноцветных шаров распивают шампанское, роняя хлопья пены прямо на исписанный словами благодарности асфальт.

Палома и Диана еле удерживают огромного медведя, приветствуя меня плюшевыми лапами.

— Мой сын! Маленький Рейнхард!!! Смотри, у него мои уши! — счастливый Курт тянет руку с включенным телефоном, демонстрируя мне, видимо, любезно сделанное Виноградовым фото.

Надеюсь, что пока я лежала приходя в себя, он не сфотографировал ещё что-нибудь… Никогда мне его лицо не нравилось.

— Я люблю тебя, Амазонка! Как только вернёшься домой, начнём делать дочь!

— Ульяна! После кормления носи ребёнка столбиком, слышишь? — перебивает мама, изображая руками, словно держит на плече полено. — И памперсы надевай только на ночь, пусть попа дышит! Поняла меня? А пупок мажь зелёнкой, и пожирнее!

Чувствую, когда впишусь, любимые родственники устроят мне райскую жизнь. Кажется, самое время как следует подумать над тем, чтобы устроить себе долгосрочный отпуск где-нибудь в Антарктиде. Хотя зная мою маму, она и туда доберётся.

О, малыш Курт, ты пока что даже не представляешь, какая тебя ожидает лавина любви.

Раздав всем родным воздушные поцелуи, снова опускаюсь на скрипучий матрас и ловлю себя на мысли, что не прекращаю улыбаться.