Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг

Тогда, на заре моей практики, закон, регламентирующий акушерство и родовспоможение, реликт 1840-х, тихо покрывался паутиной. В нем говорилось, что всякий, кто ПРОПИШЕТ женщине лекарство либо ПРИМЕНИТ специальный инструмент с НАМЕРЕНИЕМ вызвать выкидыш или досрочные роды – даже если это необходимо для спасения жизни пациентки, – сядет на год в тюрьму или уплатит штраф. Ни один здравомыслящий полицейский, ни один судейский крючок не связывался с этим законом, поскольку добросовестно его исполнить было невозможно. Без свидетелей намерения не доказать, не говоря уже о том, что кто-то прописал или применил нечто запрещенное.

В 1870-е мой Враг добрался до этой сферы и сочинил новые законы, на которых я и попалась, но до того времени акушерки могли не опасаться когтей юристов.

Сейчас, сидя в своей элегантной гостиной, заставленной вазами с лилиями, я с наслаждением читаю опубликованное жизнеописание борца за справедливость. Если бы не расправа, которую он учинил надо мной много лет назад, я бы написала в его честь благодарственный панегирик, тем более что я знаю: мальчиком он очень горевал по матери, умершей при родах, так что мы оба познали сиротство. Но благодаря недавней публикации его дневников мы знаем, что, по собственному его признанию, Энтони Комсток не был таким уж образцом добродетели, какого из себя корчил, а всего лишь мерзким ханжой и святошей. В 19 лет он записал: Опять поддался искушению и возжелал. Грех, грех. О, сколько спокойствия и счастья жертвуется алтарю. Я – предводитель грешников.

И в другой день:

Нынешним утром Сатана сурово искушал меня, и через некоторое время я пал, и единственная причина – моя слабость.

О каком грехе он говорит, мы можем только догадываться. Вероятно, грех самоудовлетворения. Он ведь был только человек, не так ли? И все же, несмотря на свои грехопадения, усатый крестоносец маршем проходил по городу, поучая других, диктуя, что делать, осуждая вредные привычки. Когда Тони служил в армии, он выплескивал свою энергию на организацию церковных служб.

Нынче ко мне несколько раз обращались, спрашивали, что значит быть христианином.

Слышал, как некоторые высказывались против меня. Я не соединюсь с ними в грехе и пороке, пусть даже ценой нашей дружбы.

Образец нравственности, он отказался от ежедневной армейской порции виски и был упоен собой, когда вылил спиртное на землю на глазах у своих товарищей. Он бранил их за то, что те бранятся. Никогда не буду курить – пообещал он себе. И не курил. Даже для того, чтобы отогнать злющих конфедератских комаров.

Бедолага. За все свое проповедничество и морализаторство он удостоился только насмешек. Одинокий ханжа, он писал, что его все ненавидели уже тогда.

Кажется, я вызываю ненависть у некоторых ребят. Они постоянно лгут, преследуют меня и пытаются досадить.

Могу ли я пожертвовать принципом и сознательностью ради славы людской? Никогда.

И все-таки нашлась женщина, которая вышла за него, малютка Мэгги, на добрых десять лет старше него. Миниатюрная миссис Комсток была инвалидом, весила восемьдесят два фунта и одевалась только в черное. К чести его должна признать, что к своей возлюбленной Тони относился с величайшей нежностью. В дневнике она фигурировала как Маленькая Женушка, Дорогая М., Драгоценная Малютка-Жена. Как бы мне ни был мерзок этот человек и как бы ни глубока была ненависть за все то зло, что он мне причинил, скажу, не таясь: меня восхищает его преданность жене. Я также сочувствую ему по поводу смерти его дочери, почившей шестимесячным младенцем. Его боль ведь не стала меньше оттого, что сам он был первостатейной сволочью. Пока я подозревала, что он скорее усыновит ребенка, чем позволит своей похоти вырваться на волю, негодяй сделал доброе дело – спас сироту из некоего заведения в Бруклине и нарек ее Адель. Пока я жалела Адель за то, что та провела свою жизнь рядом с лгуном и инквизитором, он сделал для сироты куда больше, чем я для тысячи беспризорников. В свою защиту могу сказать, что мы с Чарли одно время собирались усыновить уличного хулигана, но нам помешали травля и угрозы со стороны мистера Комстока и его заединщиков. Таковы тернистые пути Добра и Зла. Мой Враг заботился о слабоумной дочери Адели, но не проявил ни грана сочувствия ко мне, равно как к прочим своим жертвам. Возьмем для примера маленький бруклинский салун и его владельца Чэпмена, которого он разорил в 1870 году. За что? Нашему ханже не нравилось, что у Чэпмена разливают по воскресеньям. За это он подал на бар несколько исков и таки посадил бармена в тюрьму, где тот и помер от сердечного приступа. Это была первая смерть на совести Комстока. Хотела бы я сказать: моя стала последней. Но до этого не дошло.

Мы с Комстоком яростно боролись друг с другом, и у каждого из нас была своя миссия. Это началось задолго до того, как мы встретились: несмотря на то что мой Враг на какое-то время переселился, и довольно далеко, в Саммит, штат Нью-Джерси, он подбирался ко мне с каждым днем все ближе, я кожей чувствовала его горячее дыхание.

Глава вторая

Офисы и будуары, салоны и салуны

ОБЪЯВЛЕНИЕ

МАДАМ ДЕ БОСАК, французский врач, поменяла свой адрес с Гринвич-стрит, 160 на Либерти-стрит, 148, где дамы смогут приобрести ЖЕНСКИЕ ТАБЛЕТКИ. Это лекарственное средство – безотказный регулятор месячного цикла, они облегчают жестокие мигрени, расстройство желудка, колотье в боку, жжение в груди, смягчают кошмары, устраняют пагубные мысли, апатию, борются с астенией, бледностью, желтухой и нездоровым цветом лица, отсутствием аппетита, с неспособностью радоваться жизни и даже с потерей жизнестойкости, порождающей уныние духа и нередко доводящей до самоубийства. Не принимать при беременности, поскольку отдельные ингредиенты могут нарушить некоторые функции организма. Производится и продается только самой Мадам Де Босак по цене 4 доллара за склянку. Для неимущих половинная цена. Для самых бедных – бесплатно. Консультации бесплатно.

– Реклама размещена в газетах «Сан», «Гералд» и «Нью-Йорк таймс», – сообщила Грета.

Когда мы стали богаче, она взяла на себя обязанности управляющей и медсестры в нашей новой конторе на Либерти-стрит, за углом от нашего прежнего дома на Гринвич-стрит.

На Либерти-стрит были даже больничные палаты с койками – настоящий женский госпиталь. В приемной, где сидела Грета, для удобства посетителей стояли диван и кресла, пол покрывал ковер, слух услаждала канарейка в клетке, а взор – две картины в раме, изображавшие лебедей. Это вовсе не была РОСКОШНАЯ ГОСТИНАЯ, как ее потом назвал «Таймс», и ПОРТАЛОМ В МАВЗОЛЕЙ, как написал «Полиантос», наша приемная тоже не являлась. Это была обычная контора, какую вы можете увидеть в любом солидном предприятии, ведь я и была солидным женским врачом для состоятельных дам Манхэттена.

– Вы предпочитайт голупую комнату, – спрашивала Грета, когда неуклюжая мамаша прибывала к нам рожать, – или шелтую?

В задачу Греты входило объяснить, что голубая комната дороже, потому что она просторнее, да еще и окно выходит в сад. Грета также вела расписание приемов, принимала оплату банковским чеком или наличными; сидя за письменным столом из французского дуба с изогнутыми ножками, она своим детским почерком, напоминавшим каракули полоумного, записывала фамилии пациенток, если у тех хватало смелости назваться. Пациентки старались одеваться незаметнее, порой даже накидывали двойные вуали, но иные приходили в своих рабочих платьях под пальто. Были и горничные, и светские львицы, которые еще не стерли краску с лица. Все больше и больше становилось элегантных дам, в жакетах с черными пуговицами и с ландо, поджидающими у входа. Я была такой же акушеркой, как и миссис Эванс, хотя клиентки у меня были почище, которые для поездки к доктору могли позволить себе экипаж. Они являлись с набором разнообразных жалоб со всей округи между Баттери и Бликер, а то и из более далеких мест. Из Нью-Джерси, с берегов Гудзона, из Доббс-Ферри или даже из Саунда в Норфолке. Некоторые из дам в положении были кругленькие и розовые, беременность была им к лицу, и, ожидая моих инструкций по поводу предстоящих родов, они вязали чепчики для детей. Они хотели посмотреть новые палаты наверху, расспросить Мадам о ее квалификации. Но были и другие. Они приходили рано утром или после наступления темноты, сжимали губы, нервничали и переглядывались – кошки со своими тайнами.

Хотя мой муж и считал Грету бестолковой, она отличалась от большей части наших посетительниц в лучшую сторону, и она была хорошенькая. Прозывалась она вдова Вайс и всем рассказывала, что отец Вилли – капитан, судно которого угодило в шторм у мыса Страха. Она наряжалась по последней моде, ее блестящие темные волосы, завитые очаровательными локонами, были предметом моей зависти, я даже копировала ее стиль.