В долине лотосов - Гу Хуа

– Хорошо, Юйинь, ты не волнуйся. Я попробую тебе помочь…

– Благодетель, благодетель ты мой… Надо бы, чтоб все товарищи, которых правительство присылает, были на тебя похожи, но они… А ты, ты для меня как ясное небо… Если ты будешь здесь, я, может быть, как-нибудь разрожусь… Ты вскипяти котел воды и сделай мне яичной похлебки… Я с утра даже рисового зернышка во рту не держала… А говорят, когда рожаешь, нужно есть, много есть, иначе сил не будет…

Гу Яньшаню показалось, будто он в своем старом партизанском отряде и получил приказ к атаке. Быстро вскипятил воду и, продолжая прислушиваться к стонам роженицы, заварил яичную болтушку. У него вдруг поднялось настроение и голова прояснилась. Он оказался причастным рождению новой жизни. Огонь очага красным светом озарял его обросшее лицо, проникнутое решительным, даже немного мистическим чувством ответственности. Он сам себе удивлялся.

Ху Юйинь выпила из рук Гу Яньшаня целую миску яичной похлебки и понемногу успокоилась. На ее лице появилась какая-то странная, будто стыдливая улыбка. Но на гамом деле у женщин перед родами возникает своего рода самоуспокоенность, материнская гордость, которая заставляет отступить даже смерть. Они уже ничего не боятся. Полулежа на спине и указывая на свой большой, словно надутый, живот, Ху Юйинь через силу пошутила:

– Этот малыш очень шаловлив – все время бьет меня изнутри то ножками, то кулачками. Я почти уверена, что это мальчишка…

– Поздравляю тебя, Юйинь, поздравляю! Небо убережет и тебя, и младенца! – откликнулся Гу Яньшань и тут же устыдился: как это он, человек, прошедший войну, способен молоть такую чепуху?

– Раз ты здесь, я ничего не боюсь… Если бы не ты, я бы точно померла и никто бы не узнал… – проговорила Ху Юйинь. Глаза ее затуманились, и она тут же уснула. Наверное, промучавшись целый день в утробе матери, младенец тоже устал. А может быть, это была просто небольшая передышка перед новыми схватками.

Беспокойство не покидало Гу Яньшаня. Все это время он внимательно прислушивался к звукам извне – не пройдет ли какая-нибудь машина. Едва Ху Юйинь уснула, как он вышел из дома и, не обращая внимания на ветер и снег, отправился к шоссе. Он решил, если понадобится, лечь на дорогу, но задержать любую встречную или попутную машину. Вскоре снег перестал идти, ветер тоже стих; все вокруг было окутано белой пеленой и светилось сквозь ночную мглу. Гу Яньшань, засунув руки в рукава своей старой шинели, беспокойно бродил по заснеженной дороге. Временами он напоминал себе часового или дозорного. Действительно, в этой самой шинели он стоял на снежной равнине между Пекином и Тяньцзинем и ждал сигнала к атаке, предвестия победы… Как быстробежит время, сколько перемен произошло с тех пор! Человеческая жизнь иногда казалась ему неразрешимой загадкой. Двадцать с лишним лет назад, на севере, он проливал свою кровь за рождение нового общества, а сейчас, уже на юге, пытается поймать машину во имя рождения нового человека. Но что это за новый человек? Потомок вредителей, плод незаконного сожительства, даже рождение его – несчастье… Нет, жизнь слишком сложна, слишком запутанна, ее не понять… Гу Яньшань тревожно поглядывал на бывший постоялый двор, стараясь уловить гул машины, увидеть блеск фар. Он часто ругал машины за то, что они поднимают пыль и грязь, но, если сегодня кто-нибудь спасет Ху Юйинь и ее ребенка, машина в его глазах будет наделена волшебной силой. Да, все-таки нельзя проклинать плоды цивилизации.

Прошло много времени, прежде чем ему наконец удалось остановить грузовик, причем военный. Год назад в горах устроили армейские склады, и грузовик ехал туда. Выслушав объяснения человека, похожего своим видом и северным выговором на бывалого кадрового работника, шофер без дальних слов посадил его в машину и завернул на Старую улицу. Гу Яньшань тут же потащил Ху Юйинь в кабину. У нее снова начались схватки, и она билась в его руках, стонала. К счастью, шофер вел машину очень умело и мигом домчал ее до военного госпиталя, стоявшего в одной из горных долин.

Ху Юйинь сразу отнесли в приемный покой. В длинном тихом коридоре горел яркий свет. Врачи и медсестры в белых халатах сновали через стеклянную дверь – видно, положение роженицы было тяжелым. Гу Яньшань ждал у этой двери и не смел отойти ни на шаг. Приемный покой казался ему сверкающим небесным дворцом, в который простому смертному нет доступа, а врачи и медсестры – ангелами или феями. Вскоре один из врачей вышел с карточкой в руке. Из-под белого халата у него выглядывала зеленая военная форма с красными петлицами. Но когда он снял повязку со рта, выяснилось, что это женщина, причем очень молодая.

– Вы муж роженицы? – спросила она. – Назовите ее и ваше имя, место работы.

Гу Яньшань покраснел и, не сообразив сразу, что к чему, ответил кивком. Ну, раз уж так получилось, что ему еще оставалось? Самое главное – спасти человека. Запинаясь, он произнес требуемые имена, название коммуны, врач лично занесла все это в карточку и сказала:

– Ваша жена уже не молода для первых родов, во время беременности плохо питалась. К тому же положение плода неправильное, требуется кесарево сечение. Если согласны, распишитесь!

– Кесарево сечение? – нервно глотнул воздух Гу Яньшань. Теперь ему было уже все равно, пылают ли у него щеки. С шумно бьющимся сердцем он долго смотрел расширенными глазами на красные петлицы врача и постепенно успокаивался. Он ведь тоже вышел из армии, а она – дитя народа, должна любить его и помогать ему. Хотя за последние двадцать лет произошло много перемен, он верил – и это было очень важно для него, – что армия не изменилась, и, взяв у врача ручку, кое-как подписался. Он понимал, что рискует, но чувствовал себя обязанным выполнить свой мужской долг.

Ху Юйинь на носилках вывезли из приемного покоя. В коридоре она успела крепко пожать руку Гу Яньшаню, и он проводил ее до операционной. Врачи и медсестры вошли туда, дверь закрылась. Гу Яньшань остался дежурить у двери, беспокойно расхаживая взад-вперед. Он так хотел услышать оттуда детский крик, думал о том, что Ху Юйинь наверняка потеряла много крови, очень много крови… Сегодня ночью в его душе открылся совершенно новый, неизвестный ему мир, он почувствовал, всю значительность жизни, величие матерей. Они выращивают в себе новые жизни, рождают новых людей. А ведь только благодаря людям этот мир наполняется радостями и горестями. Кстати, а зачем горести? Зачем ненависть? Особенно в нашем мире, построенном самими рабочими и крестьянами? Неужели на нашей собственной родине мы должны бесконечно бороться друг с другом и устраивать ежегодные чистки? У некоторых людей уже остекленели глаза и окаменели сердца, они превратили чистки в профессию, в дело всей жизни. Зачем все это, зачем? Гу Яньшань не понимал. Ему не хватало культуры, он не знал, что такое теория человеческой сущности, но «яд» этой теории, как и теории «затухания классовых противоречий», сам рождался в его душе.

Он прождал четыре долгих, мучительных часа. Уже перед рассветом Ху Юйинь вывезли на той же каталке; рядом с ней лежало что-то маленькое, завернутое в больничное одеяло. Лицо ее было белым, как лист бумаги, глаза закрыты, как у мертвой.

– Умерла? – вскричал Гу Яньшань не своим голосом. Сердце его было готово выпрыгнуть через глотку, на глаза навернулись слезы.

Санитарка, толкавшая каталку, внимательно взглянула на него и сразу ответила:

– Нет, и мать и ребенок в порядке. Ей просто давали общий наркоз, а он еще не прошел…

– Так она жива, жива! – вскричал Гу Яньшань уже не так громко, даже забыв спросить, кто родился – мальчик или девочка. И тихий госпитальный коридор откликнулся эхом: – Жива, жива!

Согласно обычным правилам, роженицу и ребенка должны были держать отдельно. Ребенку на одеяльце прикрепили бирку с номером, а Гу Яньшаню разрешили ухаживать за роженицей. У изголовья подвесили перевернутую бутыль – капельницу. Только в полдень Ху Юйинь очнулась, взглянула на Гу Яньшаня и положила ему на ладонь свою слабую, почти бескровную руку. Гу, точно счастливый отец, погладил ее по руке. И тут вошедшая санитарка сказала «супругам», что у них родился мальчик – полненький, но любитель поплакать. Это было прекрасно! Ху Юйинь тоже заплакала, да и Гу Яньшань не удержался от слез, потом сидел с красными глазами. Санитарка не удивлялась: все немолодые супруги, родив наконец сына, плачут от счастья – это уж закон. Она вколола Ху Юйинь снотворного и спросила:

– Как же вы назовете своего толстячка?

Ху Юйинь посмотрела на Гу Яньшаня и, зная, что это наверняка ему понравится, успела сказать:

– Пусть будет Солдатик, Цзюньцзюнь, в честь Освободительной армии.

После кесарева сечения требовалась длительная поправка, да и снег закрыл горные дороги, а Гу Яньшань нарочно тянул с выпиской. В общем, Ху Юйинь провела в госпитале целых два месяца. За это время Гу почти не ночевал дома, мотаясь между зернохранилищем и больницей. К счастью, в зернохранилище он был фактически отстранен от руководства и не имел особых дел. Все сельчане уже знали, что новая кулачка родила сына от вредителя, находящегося на каторге, а остальное их не очень интересовало. Лишь несколько сердобольных старушек, когда Ху Юйинь уже вернулась из госпиталя, тайком заглянули к ней, чтобы посмотреть на несчастного младенца, и принесли куриных яиц или другую мелочь.