Новоорлеанский блюз - Патрик Нит

Постепенно приходя в себя, Сильвия услышала стук в дверь, и ей потребовалась пара секунд, для того чтобы связать этот звук с необходимостью каких-то действий. Она широко раскрыла глаза; лоб ее был в испарине, а грудь высоко вздымалась и опускалась в такт тяжелому дыханию. Она, проведя рукой между ног, вздрогнула от прикосновения пальцев. Нижнее белье было мокрым; она сбросила трусики и швырнула их под кровать.

Стук повторился, на этот раз более настойчиво. Должно быть, стучала Милашка Элли. Но что, черт возьми, ей понадобилось на этот раз?

Сильвия открыла дверь, готовясь излить поток бранных слов на голову Элли. Но прикусила язык, увидев стоявшего за дверью Джонни Фредерикса, девятнадцатилетнего молодого человека, в изысканном смокинге и с белоснежным шарфом на шее. Губы его улыбались, а маленькие поросячьи глазки смотрели, как всегда, неподвижно. При виде полуобнаженной Сильвии рот его расплылся в широкой плотоядной улыбке. Со времени отмены рабства прошло уже полвека, а семейство Фредериксов все еще связывало свое благополучие с чернокожими.

Сильвия должна была немедленно что-то предпринять.

— Ой, милый мальчик! — заворковала она. — Я как чувствовала, что это ты. Но я думала, что мы встретимся на балу.

Прежде чем Джонни раскрыл рот, чтобы ответить, она прижалась губами к его губам и ее язык проскользнул в его рот. Ее чуть не стошнило от мерзкого табачного привкуса.

Джонни резко, но не грубо отстранился от нее.

— Ты еще не готова? — спросил он.

— Джонни, я же сказала, что предчувствовала твой приход.

— Но ты не готова.

— Для тебя я всегда готова, мой сладкий, — ответила Сильвия и быстрым отработанным движением засунула руку ему между ног. Ее передернуло, когда пальцы схватили его член, а он посчитал это за проявление нестерпимого возбуждения. Но для Сильвии это была игра, и с каждым разом играть в нее становилось все трудней и трудней.

Джонни, сунув два неловких пальца между ног Сильвии, ощутил горячую влагу, и они, спотыкаясь и прижавшись друг к другу, двинулись к кровати. Он, не помня себя от возбуждения, сбросил на пол смокинг, его руки начали лихорадочно расстегивать пуговицы на рубашке и на брюках. Сильвия, вся в холодном поту, изо всех сил старалась сделать то, что подсказывало ей сознание: совладать с собой. Но разъединить дух и тело да еще без предварительной подготовки было очень нелегко.

Джонни повалил ее на кровать и плюхнулся сверху, выдавив воздух из ее легких. Сильвия, почувствовав, как его твердый член уперся ей в живот, попыталась направить его рукой куда следует — ей хотелось как можно быстрее закончить это неприятное испытание. Но Джонни просипел: «Не надо!», схватил ее за запястья, раздвинув ее руки, и пригвоздил их к матрасу. Его член рыскал между ее ног, как ключ в руках пьяного, которому никак не попасть в замочную скважину. Сильвия крепко зажмурила глаза и прикусила язык, чтобы не расплакаться в голос. Он лучше многих, убеждала она себя. Он кончает быстрее многих. Ее мутило от отвратного запаха табака из его рта, смешанного с запахом бриолина от обильно напомаженных волос. Она повернула голову набок и издала страстный стон, которым хотела разжечь его и поскорее довести до конца. Она почувствовала на своей шее его мокрый язык и ощутила, как он вошел в нее — наконец-то! — и задвигался, словно угорь на сковородке. Раз. Два. Три. Сильвия считала толчки. До десяти он никогда не доходил. Он кончал быстрее многих.

Дойдя до конца, Джонни Фредерикс быстро оделся — так он делал всегда, — не сказав ей ни слова и не взглянув на нее. Сильвия молча наблюдала за ним, спокойно и безучастно. Когда он натягивал кальсоны, она с трудом удержалась от смеха при виде его розового, как у поросенка, зада и толстых ног с жирными безволосыми ляжками. Она наблюдала, как пиджак, утратив форму, натянулся на его выступающем животе и повис на покатых плечах, как над воротником рубашки нависли жировые складки. Он посмотрел на Сильвию через плечо; его широкий вздернутый нос выглядел точь-в-точь, как поросячье рыло. Для того чтобы выглядеть старше, он отпустил усы; они были чахлыми и редкими и производили противоположный эффект. У Джонни Фредерикса было тело мужчины, который по крайней мере вдвое старше его, и только нежные волоски над верхней губой свидетельствовали о том, что ему всего девятнадцать. Интересно, чем заслужил рабовладелец появление в своем роду такого красавца?

— Жду тебя внизу, — сказал Джонни и быстро отвернулся от нее. Сильвии была довольна. Секс с Джонни был скорым, бесчувственным, постыдным. После того как все кончалось, она думала о том, как это должно быть по-настоящему. Она убеждала себя: уж если вынуждена заниматься сексом с тем, кого презираешь, то чем меньше это похоже на то, как это должно быть в идеале, тем лучше. Любовь… Господи, а что это такое?

После ухода Джонни Сильвия еще минуту или две оставалась в постели. Она-то собиралась с силами, чтобы подготовиться к выходу, а теперь все они были потрачены на это отвратное действо. Она чувствовала себя так, словно внутри у нее все одеревенело, а на душе было тоскливо и мрачно, как в хмуром осеннем небе. Она знала, что некоторым ее товаркам нравится заниматься любовью (это было своего рода эмоциональной обязанностью, насилием над собой, за которым, как день за ночью, непременно следовал срыв со всеми вытекающими горестными последствиями). Были и такие, кто презирал всех и вся: они больше всего боялись, что за ними закрепится репутация «классных трахальщиц». А Сильвия? С каждым визитом Джонни она становилась все более и более холодной. Были такие дни, когда она, лежа под ним, прислушивалась, как в соседних комнатах трахаются другие пары. Для Сильвии секс являлся и подтверждением ее нынешнего положения, и свидетельством того, что она не стала той, какой могла бы стать. Ее не покидало чувство, будто она заколочена в дешевом гробу и у нее нет сил даже на то, чтобы закричать.

Сильвия ощутила, как сперма Джонни Фредерикса вытекает из нее. Проведя рукой между ног и поднеся ладонь к лицу, она смотрела на клейкую белую жидкость, прилипшую к растопыренным пальцам. В течение многих лет она была уверена в том, что у белых сперма белая, а у черных черная. Проститутки в заведении Эммы Джонсон чуть не надорвали от хохота животы, когда она сказала им об этом! Но Сильвия никогда не занималась любовью ни с одним негром, а поэтому и не могла проверить, так это или нет.

Она сделала глубокий вдох, словно хотела выдохнуть из легких весь скопившийся в них яд. Хорошо, что ей не надо подмываться, ведь она начала заниматься сексом с тринадцати лет, и с тех пор месячные у нее бывают регулярно, как часы. Иногда она объясняла это тем, что ее тело еще не решило, ребенка какого цвета оно может создать. Иногда ей казалось, что она — какой-то гибрид, как некоторые животные, например мул, которые, спариваясь, не дают потомства. Может, и она такая же, раз в ней слишком много от белого человека?

Я не белая, думала Сильвия. Но я и не черная. Кто знает, может, Милашка Элли права; может, я смогла бы с той же легкостью, что и она, считать себя белой. Но нет, я никогда не смогу отречься от негритянской крови, которая течет во мне.

Сильвия почувствовала, как горло ее сжалось; ее легкие, казалось, вот-вот лопнут. Лицо скривилось от боли, она обхватила себя руками; из-под ногтей, впившихся в плечи, брызнула кровь. «Господи боже мой!» — зарыдала она и зажмурилась, пытаясь представить себе прекрасного чернокожего юношу, которого про себя окрестила Музыкой. Но он так глубоко спрятался в ее сознании, что отыскать его она не смогла.

I: Брат и сестра

Монмартр, штат Луизиана, США, 1917 год

Когда Лик Холден на исходе 1917 года вернулся в Култаун, то увидел немало перемен, происшедших в родных местах за время его отсутствия. Но это не сильно его обеспокоило: к тому моменту своей молодой жизни Лик настолько привык к переменам, что скорее мог бы обеспокоиться тем, что ничего не изменилось. Кое-что подсказывало Лику, что он вернулся домой, и в то же время он чувствовал, что его дом и жена остались в Тендерлойне. Он не скучал по квартире! Никоим образом! Но не мог забыть старого помятого корнета, подаренного ему профессором Хупом по выходе из школы «Два М». Ведь джазмен без инструмента — это все равно, что проповедник без паствы, — внутри все кипит, но никто его не слышит.

Поначалу Лик некоторое время жил в квартире на Канал-стрит с Кориссой и ее мужем Бабблом. Увидев сестру. Лик не поверил своим глазам. От ее прежней высохшей костлявой фигуры не осталось и следа; перед ним стояла пышнотелая матрона с пухлыми губами и постоянно веселым выражением лица, будто она с трудом сдерживается, но вот-вот не выдержит и расхохочется. При взгляде на нее не оставалось никаких сомнений в том, что Баббл, медлительный, как пароход на развороте, относится к Кориссе с такой любовью, на которую не способен ни один живчик. Он был трудолюбивым работягой, который каждый день, приходя с работы домой, клал на стол деньги; у него не было ни времени на выпивку, ни желания ходить по другим женщинам.