Перекрестное опыление - Владимир Александрович Шаров

все навыки, которые он оттуда принес, здесь не пригодны. Это явно страна людей, которые уже изготовились к смерти и которые её совсем не боятся. И их долго, очень долго надо будет уговаривать жить. Хотя бы попробовать жить.

Про жизнь они знают, что она есть страдание и мука. Смерть же, наоборот, – отдых и избавление. Они голодны, но мало вспоминают еду, потому что успели привыкнуть к тому, что её или нет, или есть неимоверные крохи. Еду в том, что писал Платонов, заменяет тепло. Все-таки тепло они ценят. Это и понятно: плоть редка и прозрачна, и люди все время мерзнут. Но и это тепло чаще не от еды, а от умирающих, сгорающих рядом в тифозной горячке.

Те «пророки», которые агитируют, убеждают эту изготовившуюся к смерти страну жить, полны веры, и за ними в конце концов пойдут. Мы же, родившиеся позже, в свою очередь знаем, что страна будет ими обманута. Здесь, мне кажется, уместно небольшое замечание исторического характера.

Очень многие у нас в стране до сих пор настаивают, что победа большевиков в 1917-м году абсолютно ни из чего не вытекала, что это заговор или безумная случайность, наваждение, мистика, – то есть вещь, никакими здравыми суждениями не объяснимая. Я так не думаю. По-моему, революция стала возможна как раз потому, что огромное число самых разных людей, партий, религиозных групп страстно ждали её.

Эти силы часто ничего друг о друге не знали и друг другом не интересовались, но в самых важных вещах они были близки, и их совместные усилия в феврале 1917 года довольно легко свалили монархию. Всем им тот режим, да и вообще жизнь, которой они жили, представлялась бесконечным злом, царством антихриста, которое должно быть свергнуто, невзирая ни на какие жертвы.

Кто же они были и откуда начались, пошли все эти идеи, настроения? Почему страна так легко и резко свернула с прежней дороги? Начнем с нескольких общих и, в сущности, боковых соображений о людях, которые и составили то, что по справедливости следует назвать «народом Андрея Платонова».

Есть такая замечательная дисциплина «топонимика» – наука о географических названиях – и вот из нее следует, что сплошь и рядом имена городов и рек, гор и даже стран живут многие сотни, даже тысячи лет, а от людей, которые дали эти имена, которые пахали и защищали эту землю, возводили на ней дома и прокладывали дороги, главное – которые в ней любили и рожали детей, думали о мироздании и молились Богу, – от них не остается ничего. Лишь археологи, перелопатив тонны и тонны грунта, находят скудные доказательства, что люди эти не были ни фантомами, ни миражами, а в самом деле здесь некогда обитали. На сей счет есть две мрачные сентенции. Первая: «Поле боя после битвы принадлежит мародерам», и вторая: «Палачи наследуют своим жертвам».

Литературоведение – наука об общем у писателей, и от этого никуда не деться. Как в анатомическом театре, едва врач вскроет труп человека, сразу делается видно, что по своему внутреннему устройству все мы разительно друг на друга похожи, так и в учебниках у всякого из нас – наборы одних и тех же жанров, приемов, методов и стилей. На самом деле каждый, конечно, понимает, что единственное, что в писателе интересно и стоит изучать, это непохожесть мира, который он пишет, на миры его собратьев; соответственно, и читать надо книги, а не учебники. Книги – вещь живая, именно жизнь со всем, что в ней есть, делает нас отличными друг от друга. Настоящий писатель – это «штучный товар» и никаким другим писателем он не может быть заменен. Если его изъять из литературы, как было с Андреем Платоновым: не издавать его рукописей, тем паче посадить в тюрьму или просто убить, место, которое должны были занять его книги (стихи, проза), так и останется пустым.

Все это я веду к тому, что, как показала история, даже люди, по внешности крепко стоящие на ногах, удивительно непрочны. Они легко уходят, покидают землю, на которой выросли, еще легче гибнут, умирают, а в их домах поселяются другие: в романе Андрея Платонова «Чевенгур» – это «прочие», которые о тех, кто жил здесь прежде, ничего и знать не хотят. В итоге ни в чьей памяти не остается ни единого следа. Хороший прозаик спасает от забвения целое племя, Платонов в повести «Джан» – целый народ, десятки, а то и сотни не типов, не персонажей, не каких-то условных и не очень понятных фигур, олицетворений того-то и того-то, а живых душ. Рассказ, повесть, роман – это всегда некий «Синодик опальных»: каждый писатель поминает тех, кого он любил, знал, а следом за ним их поминают его читатели, благодаря этому ушедшие так и останутся живыми, не сгинут в небытии.

В своих повестях и романах Платонов иногда пишет чужих, «прочих», пришлых – тех, кто, как кочевники древности, неведомо откуда пришли и скоро неведомо куда уйдут (в его прозе много бродяг, странников), но куда чаще его герои сплошь здешние. Тут они родились, в этой земле у них все корни, более того – ничего другого они никогда не видели и не знали. И вот однажды что-то происходит в их головах, в их душах, и они начинают видеть мир совсем не так, как прежде. Последнего достаточно, чтобы мир и в самом деле стал иным, чтобы все в нем в одночасье переменилось. Нередко так радикально, что добро вдруг начинает казаться злом и наоборот. Соответственно эти люди и ведут себя на страницах платоновской прозы.

Но суть меньше всего в том, сочувствует им автор или нет, не важно, и сколько в них силы, веры в свою правоту, – Платонов выбирает единственно тех, на чьих лицах есть то, что врачи называют «маской смерти». Писатель будто знает, что их понимание мира и они сами скоро погибнут, в лучшем случае без остатка растворятся в остальном народе, и Платонов плачет, оплакивает и их, и тех, кого они убили во имя своей правды. Он плачет обо всем том горе, которое они принесли и сами претерпели, об их надеждах, их упованиях и их заблуждениях.

Разговор о происхождении, родословии платоновского народа, наверное, стоит начать со следующей вставки. В любой истории, но в русской особенно, велик контраст между жизнью светской и жизнью в Боге. Хотя между ними нет непроходимой стены, в них живут два совсем разных народа. В каждом, конечно, много колеблющихся, и страшные бедствия – катастрофы, голод, вражеские нашествия – с невероятной силой гонят людей из их обычной жизни (она на