Странники войны: Воспоминания детей писателей. 1941-1944 - Наталья Громова

Более простые и сердечные отношения, существовавшие между людьми во время войны, сказались в том, что по возвращении интерната в Москву я довольно долго прожила в семье литератора Эгарта (мама была на фронте) и спала в одной кровати с его дочерью Фридой. Мама почти не была знакома с ее родителями, но Фрида была в Чистополе ее воспитанницей, и этого оказалось достаточным, чтобы меня приютить.

На протяжении долгих лет, прошедших после войны, даже прожив уже почти два десятка лет в Израиле, у меня сохранились прежние теплые чувства к городку на Каме и к моим дорогим друзьям по интернату.

Виталий Хесин Воспоминания в письмах

Я родился в 1935 году в Ленинграде в знаменитом Доме писателей.

В 1941 году был эвакуирован с детским садом Литфонда в «Берсут», а затем в Чистополь. О своей жизни в «недетском» возрасте писать не хочу. Она интересна только мне и моим близким. Больше никому. Если ограничиться двумя фразами: 11 лет после окончания Нефтяного института (ныне «Академия») работал на заводах под Волгоградом, потом 22 года – в Москве, в Институте Научной Фотографии. В марте 1991-го года эмигрировал в США.

Моя мать, Хесина Ася Савельевна, была со мной в эвакуации. В Чистополе работала кассиром, отвечала за все деньги, присылаемые эвакуированным писателям.

Отец, Хесин Григорий Борисович, был директором Всесоюзного управления по охране авторских прав (ВУОАП, ныне ВААП). Параллельно с 1942 по 1946 год был директором Литфонда. Репрессирован с 1950 по 1956.

Пользовался популярностью и уважением среди писателей и композиторов.

Письмо первое

Елене Борисовне Левиной

Пишу письмо, о котором мы говорили по телефону. Думаю, что мои весьма скудные воспоминания об эвакуации в Берсут и Чистополь, учитывая мой тогдашний возраст, вряд ли могут представлять интерес, но поступай так, как сочтешь нужным.

Мне было шесть лет и два месяца, когда началась война, и восемь с половиной, когда пароход «Габдулла Тукай» с большими приключениями доставил нас из Чистополя в Москву.

А уезжали поездом 6 июля 1941 года вместе со всеми писательскими детьми. Родители снабдили нас с Тамарой (старшей сестрой. – Н.Г.) целым чемоданом продуктов, но в дороге его содержимое полностью реквизировали, чтобы поровну разделить на всех детей. Помню, как я переживал, даже плакал, так как там было много вкусных вещей.

А еще помню, какой был переполох, когда обнаружили, что пропал девятилетний Валечка Никулин, а он, маленький и худенький, забрался на самую верхнюю полку и там заснул.

Из пребывания в Берсуте в памяти осталась только многопролетная почти вертикальная лестница, спускающаяся к берегу Камы, теннисные мячики, которые я с азартом забрасывал на покатую крышу и ждал, когда они ко мне вернутся… и Тимур Гайдар, несомненно, обладавший чертами лидера и воспринимаемый нами как герой знаменитой повести его отца.

В Чистополе детский сад первоначально располагался в здании пожарной каланчи, а потом нас объединили с интернатом и выделили несколько комнат большого дома по улице Володарского.

Виталий Хесин. 1939

Я – шестилетка – попал в среднюю группу, в которой воспитательницей была Ирина Семёновна Ойслендер, жена поэта-фронтовика Александра Ойслендера. А в старшей оказались дети 1933–1934 годов рождения. Воспитательницей там была властная, крикливая, но очень внимательная к детям Клара Георгиевна Добрер.

Из своей группы помню Ёлу Ивич, Витю Ойслендера, Шурика Парнаха, Игоря Аврущенко. Алёна Закс, которая тоже была в детском саду, может дополнить этот список.

Самым, как сейчас бы сказали, «проблемным ребенком» был Юзик Гройсгинер, приемный сын арестованного в декабре 1938 года журналиста Михаила Кольцова. Жена Кольцова, немка по национальности, дала испанскому мальчику свою фамилию, и под ней он и был в детском саду. Мне он запомнился тем, что во время прогулок учил меня ругаться матом, предлагая громко на всю улицу выкрикивать слова, значения которых я не понимал.

Когда в начале 80-х годов меня в Москве разыскала уже совсем старенькая Клара Георгиевна (оказалось, что мы живем по-соседству в районе Речного вокзала), она рассказала, что ей по возвращении из Чистополя выпала тяжкая миссия отвозить Юзика в детский дом в Голицыно. Он всю дорогу плакал и повторял: «Где моя мамочка? Где моя мамочка?» А мамочка тоже была арестована и скорее всего погибла.

Из детей старшей группы помню Свету Иллеш – дочь видного венгерского писателя-антифашиста Бела Иллеша, Женю Шифферса, в будущем известного ленинградского театрального режиссера, способного рисовальщика Эдика Тарпана (умер в пятнадцатилетием возрасте от менингита), Илюшу Москвина, Фиму Котока.

С Фимой я дружу уже шестьдесят девять лет. Он – доктор филологических наук, в течение десяти лет преподавал в Тель-авивском университете. Живет в Израиле.

В этой группе тоже был «трудный мальчик» – Додик Курелла. В памяти остался один трагический случай, виновником которого, кажется, был именно Додик. Воспитательница (не Клара Георгиевна, другая, старше ее по возрасту) решила перевести стрелки часов, висевших под самым потолком, поставила стул на стол и взобралась на эту верхотуру, а Додик слегка подвинул пирамиду, в результате чего воспитательница упала и сломала руку.

Тамара и Виталий Хесины. 1939

Разумеется, у Тамары, которой было двенадцать лет, когда началась война, воспоминаний больше, и они более четкие и достоверные. Она, в частности, хорошо помнит, как несколько интернатовских девочек пришли к поэту Николаю Асееву и начали ему выговаривать, что он плохо обращается со своим папой. У старика действительно был жалкий вид, когда он с судками приходил в интернат за обедом, и, возможно, от него и узнали, что сын и жена сына к нему плохо относятся. Все тогда были тимуровцами, старались поступать только по совести и требовали наказывать тех, кто с их точки зрения вел себя «не по-коммунистически».

Тамаре не хотелось, чтобы поэт, хорошо знавший нашего папу, узнал ее, и она взяла у подруги Иры Ржешевской пальто и шапку, считая, что таким образом выдаст себя за нее. Николай Николаевич, конечно, ее сразу вычислил, но на его возглас: «Как, и ты, Тамара Хесина, здесь?» – ответила убежденно и гордо: «Я никакая не Тамара, я – Ира Ржешевская!» Изменилось ли его отношение к отцу после их визита, она не помнит.

А с Ирой Ржешевской произошел такой случай. Кормили в интернате неважно. На обед обычно давали жиденький суп, а на второе – котлету, чаще всего картофельную. И вот Ира решила не есть котлету за обедом, а, положив ее на ломтик черного хлеба, отнести в комнату и там, когда еще чуть-чуть проголодается, в тишине насладиться лакомством. Поднимаясь по лестнице, бережно несла драгоценность на ладони, предвкушая предстоящую трапезу, когда сбегавший вниз мальчишка случайно толкнул ее, и лакомство, описав дугу, шлепнулось на грязно-мокрый пол рядом с уборной, двери которой выходили как раз на лестничную площадку. С Ирой случилась истерика. Она рыдала так, как будто потеряла близкого человека, и вся комната ее утешала.

И свою истерику Тамара запомнила на всю жизнь. Перед Новым годом в интернате обычно устраивался карнавал. Девочки и мальчики облачались в разные костюмы, делали маски, красили лица краской. Все уже спустились в подземное помещение, где обычно устраивалось торжество, а она замешкалась и спускалась в одиночестве. И вдруг видит: навстречу ей идет… покойник. Во всем белом, с колпаком, надвинутым по самую шею (прорези для глаз и рта, как у куклуксклановцев), и с горящей свечой в руке. Она так испугалась, стала дико кричать, что испугался и покойник. Он сдернул колпак, схватил ее за руку и потащил в комнату со словами: «Тамара, Тамара не бойся… Да это же я – Тимур». Это действительно был всё тот же Тимур Гайдар, придумавший себе костюм привидения.

Тамара хорошо помнит похороны несчастной Фридочки Годинер. Когда гроб опускали в могилу, одна из веревок лопнула, гроб перевернулся и тело выпало. Вадим Билль-Белоцерковский, не раздумывая, прыгнул в яму и сделал всё, как положено. Я знаю, что родная сестра трагически погибшей девушки, Стэра, которую я тоже хорошо помню и по детскому саду, и по пионерскому лагерю, в 80-е годы была тесно связана с известным еврейским общественным деятелем Михаилом Членовым. При желании через него можно ее разыскать.

А еще Тамара вспоминает, что их комнату под номером шесть, которую в шутку называли «палатой № б», считали элитной, и мальчики дружили в основном с ними. Когда мама Димы Шведова праздновала дома день рождения сына, она пригласила девочек из интерната. На столе стояли закуски, которых они не видели с довоенных дней. Восторг был неописуемый.

Очень коротко о родителях.

Папа был назначен директором Литфонда весной сорок второго, то есть к организационным мероприятиям, связанным с эвакуацией, он отношения не имел.