Маисовый колос - Густав Эмар

— Министр иностранных дел аргентинской конфедерации, — договорил дон Мигель.

— Как ты хорошо затвердил титул его превосходительства, Мигель!

— У меня память лучше вашей, сеньор секретарь.

— Что это... намек?

— Пожалуй, да. Я хочу напомнить вам, что вы обещали показывать мне все бумаги, которые будете писать у дона Фелиппе, или хотя бы только передавать их содержание.

— Я сдержу свое обещание, Мигель. Но, сказать по правде, я никак не могу понять, какой тебе интерес узнавать государственные тайны?.. Берегись, Мигель! Вмешиваясь в политику, ты рискуешь подвергнуться тому самому, от чего я чуть было не погиб в тысяча восемьсот двадцатом году. Дело было так: раз я иду из дома одной из моих крестных, уроженки Кордовы — города, в котором, кстати сказать, делаются лучшие пирожные и варенья во всем мире... В этом же городе мой отец учился латыни. Ах, если бы ты знал, какой ученый человек был мой отец! Том Гомера у него был весь истрепан от постоянного чтения. Я еще помню, как однажды, когда мне было лет шесть, я швырнул этим томом прямо в чернильницу, доставшуюся моему отцу в наследство от его прадеда, который был...

— Вы мне уж не раз рассказывали эту историю.

— Ты не хочешь продолжения моего интересного и очень поучительного рассказа, Мигель? Ну, как тебе угодно... Но скажи мне, почему тебе интересно знать политические тайны дона Фелиппе?

— Да так... из любопытства, сеньор...

— И только?

— Конечно... Ведь вы знаете, что я так сержусь, когда мое любопытство не удовлетворяется, что готов порвать все отношения с людьми, отказывающими мне...

— Мигель!

— Да, да, ничего не поделаешь, уж таков мой характер. Притом между порядочными людьми принято оказывать друг другу услуги за услуги, не так ли? — с легкой насмешкой в голосе добавил молодой человек.

— Само собой разумеется, — подхватил старик, беспокойно ерзая в кресле.

— Значит, и вы с этим согласны, сеньор секретарь? — продолжал дон Мигель. — В доказательство этого возьмите в руки перо, а мне дайте чистый лист бумаги.

— Мне взять перо, а тебе дать бумаги?

— Ну, да. Разве это так трудно?

— Конечно, нет! Но... разве мы будем писать, Мигель?

— Да, то есть вы будете писать.

— Каким же образом я буду писать, если у тебя будет бумага, а у меня перо и притом ты сидишь на другом конце стола? — недоумевал дон Кандидо.

Дон Мигель молча улыбнулся, быстро сворачивая бумагу. Окончив эту операцию, он взял ножик и нарезал пачку маленьких квадратиков, величиной немного меньше визитной карточки. По счету этих квадратиков оказалось тридцать два. Отобрав восемь штук, молодой человек положил их перед доном Кандидо, который глядел на него во все глаза, решительно не понимая, что все это значит.

— Что же мне делать с этими бумажками? — спросил он, осторожно дотрагиваясь до них кончиками пальцев, точно боясь, что они могут укусить его.

— А вот я вам сейчас скажу, — ответил дон Мигель. — Что, это перо хорошее? — прибавил он, взяв в руки тонко очиненное перо.

— Самое лучшее, какое только у меня есть. Оно очинено для самого тонкого почерка, — с важностью сказал бывший учитель каллиграфии, поднося перо к глазам.

— Хорошо. Напишите теперь на каждом квадратике английским почерком цифру двадцать четыре.

— Двадцать четыре? Ах, какое это скверное число, Мигель!

— Почему?

— Потому что это число составляло максимум ударов линейкой, которыми я наказывал своих ленивых учеников. Некоторые из них, впрочем, оказались впоследствии людьми с большим достоинством и занимают теперь высокое положение в обществе. Мне часто думается, что при случае они могут отомстить мне, хотя...

— Пишите же, сеньор, пишите: двадцать четыре, — нетерпеливо перебил дон Мигель.

— Цифрами?

— Цифрами, цифрами.

— Больше ничего?

— Больше ничего. Пишите!

— Двадцать четыре... двадцать четыре... двадцать четыре... — бормотал старик, набрасывая на бумажках красивые цифры. — Готово! — сказал он, тщательно выведя цифру на последнем квадратике.

— Хорошо. Теперь напишите на обороте каждого квадратика слово «Кочабамба».

— Кочабамба?!

— Ну, да. Разве вы плохо слышите, или я неясно говорю? — нетерпеливо спросил дон Мигель.

— Нет, я прекрасно слышу и хорошо тебя понимаю, мой дорогой Мигель, но название этой улицы у меня связано с воспоминанием о том доме, в котором мы сейчас были, а также и о том нечестивом, кровожадном, вероотступном, свирепом монахе, кото...

— Пишите же: Кочабамба, любезный учитель.

— На всех квадратиках?

— На всех, на всех!

— Кочабамба... Кочабамба... Кочабамба... Ну, вот тебе все восемь Кочабамб. Еще что при...

— Возьмите самое толстое перо.

— Зачем? Это перо лучше, чем...

— Говорят вам, берите самое толстое!

— Хорошо, хорошо, не сердись! Ну, вот самое толстое, им можно линовать.

— Отлично. Вот вам еще восемь квадратиков. На каждом из них напишите на одной стороне ту же цифру, а на другой — то же слово, только испанским почерком и потолще.

— То есть ты хочешь, чтобы я изменил свой почерк? Я ведь всегда пишу английским и...

— Вы иногда умеете угадывать удивительно верно, мой достойный друг!

— Но, Мигель, это очень опасная штука. В тысяча восемьсот...

— Сеньор дон Кандидо, угодно вам писать дальше или нет?

— Разве я могу отказать тебе в чем-нибудь, мой дорогой друг и покровитель? Напишу и на этих бумажках.

— Есть у вас какие-нибудь цветные чернила? — спросил дон Мигель, когда старик написал, что было нужно и на следующих восьми квадратиках.

— Есть, как не быть! И при том превосходные, великолепные, блестящие чернила огненно-красного цвета.

— Прекрасно. Пишите ими на этих восьми квадратиках.

— То же самое?

— То же самое.

— Каким почерком?

— Французским.

— Самым скверным из всех почерков в мире!.. Ну, вот, готово.

— Теперь пишите то же самое на последних восьми бумажках.

— Какими чернилами?

— Обмакивайте в черные чернила то перо, которым писали красными.

— А каким почерком?

— Женским.

— Это будет потруднее, но напишу... Ну, вот и эти готовы! Значит, всего тридцать два квадратика?

— Верно, тридцать два, по двадцать четыре.

— И тридцать две Кочабамбы?

— Совершенно верно... Спасибо вам, дорогой друг, — проговорил дон Мигель, тщательно пересчитав квадратики и пряча их в свой бумажник.

— Это, наверное, какая-нибудь игра в фанты, Мигель? А? — полюбопытствовал дон Кандидо.

— Может быть, — улыбнулся дон Мигель.

— Или за этим скрывается что-нибудь более серьезное... любовная интрижка, например, мой плутишка? А?