Студёная любовь (СИ) - Билык Диана

Тряхнув головой, я сжал зубы до скрипа. Это сможет объяснить только король Криты. Вот почему они с матерью в гляделки играли, когда я вернулся из академии!

Неужели папа не просто так меня сюда отправил? Именно на Ялмез. Или дело все-таки в невесте?

— Можно я еще посплю, Син? — взмолился Ялик, потирая между собой ладони, зябко потряхивая плечами. — Зф-ф-ферский холод. Даже на се-ввере Криты таких морозоф-ф не помню.

— Когда ты там был последний раз? — я скептически выгнул бровь, а друг лишь отмахнулся. Не был никогда, я знал наверняка.

Ялик, потихоньку оправившись после черноты, тоже стал выбираться наружу, бесконечно кутаясь в дубленку и ворча, что из-за меня нормально не высыпается.

Рыжий ленюх. Ему только есть и спать. Хотя выглядел помощник неважно, если честно. Чайные глаза потемнели, тело исхудало, проявив костлявую нескладную фигуру помощника, рыжие волосы напитались темноты и отдавали багрянцем.

Орин же напротив помолодел, окреп и спокойно ступал на сломанную ногу, что чудом срослась. Он помогал по хозяйству девушкам, ухаживал за лошадьми и взялся чинить старую котельную, чтобы наладить подачу горячей воды в спальни, и жаровни, чтобы для готовки не использовать ценную магию. Я даже не ожидал такого рвения к хозяйству от холодного и молчаливого возницы, потому не настаивал на его присутствии около себя в виде охраны. Уж тут мне точно никто не угрожает.

— Будешь шевелиться, не замерзнешь, — я бросил взгляд на рыжего помощника, что подпрыгивал на месте, пытаясь согреться. Ял замер и посмотрел на меня, будто впервые увидел.

— Син…

— Все! — рявкнул я. — Давай работать. С тобой дело быстрее пойдет.

Обогнув колесницу, я все еще не чувствовал, как рубашка на горловине стала дубовой, а планка покрылась льдинками.

— Ты точно ф-ф-в порядке? — в глазах друга появилось удивление. Он только сейчас заметил, что я остриг волосы?

— Хватит болтать, Ял. Я не собираюсь торчать в этой дыре вечность. Давай перенастроим панель… там в две руки удобней.

— Да она в-все рав-ф-фно безнадежна, — рыжий опустил голову и пнул носком сапога железную лошадь. Та не ответила, лишь загудела.

А я понял эти слова по-своему. Любава безнадёжна, и мои усилия бесполезны.

Колючий кол вошел в грудь и замер.

— Тебе стоит погреться, Син, — протараторил испуганно Ялик, все еще разглядывая мое лицо.

Он подошел ближе, а я вдруг понял, что не чувствую мышц, пальцы на руках окоченели, а говорить стало трудно. Друг подставил плечо и, сопя, быстро потащил меня ко входу. Я шел, подволакивая ноги, но уже не реагируя на происходящее. Мне было все равно.

— Ты меняешься слишком быстро… — как-то тревожно пробормотал Ял. — Посмотри, — в большом холле замка он повернул меня к стене, что была от потолка до пола покрыта зеркальной пластиной. И я уронил челюсть. Прядь, что побелела еще в академии, разрослась, как зараза, и теперь полголовы, вместо моих темных волос, покрывали снежные, кристально белые пряди. Глаз с левой стороны утратил янтарное тепло, погас и укрылся блеклой мутностью.

— Позовите Любаву! — крикнул рыжий в пустоту коридоров, но я вцепился мерзлыми пальцами в его локоть и сильно тряхнул.

— Нет! Хватит.

— Ты… — его глаза забегали, — но ты… в-в-выгоришь, Син. Замерзнешь.

— И мрак с ним, — я скрипнул зубами и, придерживаясь за стену деревянными от холода пальцами, побрел в сторону своего крыла.

— Так нельзя. Я не знаю, что у в-ф-фас тут произошло, но она должна понимать, кто ты. Должна…

Я дернулся и зло оглянулся на рыжего. Тот отшатнулся, будто кошмар увидел.

— Спать со мной?! — я не кричал, но ярость клокотала под горлом, как огненная змея.

— Если это единственное, что помогает… — не до конца восстановившийся парень тоже придерживал стену рукой и повел плечом, мол, а что делать.

— Я лучше умру, чем стану принуждать кого-то любить себя.

— Но ты наследник! — возмутился рыжий. — Будущий король Криты. Дев-ф-фушка должна…

— Я. Сказал. Хватит! — Ярость кусалась, заплетала холодные лозы вокруг шеи, не давала дышать. На последнем выдохе смог выдавить: — Иди к себе, Ял. Не лезь в это.

Рыжий отстранился, сначала засомневался, но потом сорвался с места и с не присущей для него скоростью помчал по коридору.

Время трещало, обвивало лодыжки холодными жгутами, будто пыталось задержать или остановить.

Время забирало жизнь. Тик-так. Тик-так… тик…

До комнаты я дошел, едва чувствуя тело. Губы ссохлись или смерзлись, уже и не поймешь, лицо и спину стянуло, словно на мне тяжелая кольчуга. Дыхание замедлилось, кровь холодила вены, я чувствовал, как она медленно перекатывается под кожей и вот-вот остановится.

Если я умру, умрет и Белянка…

Как же ее оторвать от себя и не причинить вред?

Ввалившись в комнату будто пьяный и едва не растянувшись на пороге, я закрыл дверь на ключ.

Озноб пробивал насквозь, рассекая позвоночник снизу вверх и обратно, а легкие не раскрывались, словно внутри мехов теперь колючки.

Наверное, я добирался сюда слишком долго, почти сразу кто-то робко постучал.

— Уходи… — прижавшись лбом к полированному полотну, я шевельнул губами.

Знал, что это она. Услышал. Почувствовал.

Весна, сладость на языке, а на берегу теплого озера, прячась от зноя в тени деревьев, звенят чашечки ландышей. Снежные хлопья, летящие с неба, не обжигают кожу, а исчезают в темно-синих потоках.

Меня уносило невероятной иллюзией в вязкий сумрак, где я с трудом мог шевелиться или говорить.

— Открой, Синарьен, — невеста царапнула по двери, но голос был отдаленным, сжатым, словно ей неприятно.

Не-невеста теперь…

— Зачем? — выдохнул я со свистом, подрагивая от холода.

Она не ответила, лишь снова стукнула костяшкой по двери, неуклюже, неуверенно, а я заулыбался очевидности, отчего мерзлые губы потрескались до крови.

— Ты пришла не ради меня, а чтобы не умереть.

— Тебе проще убить нас обоих? — сначала взвилась Любава, но после запнулась и надолго замолчала.

Я не удержался на каменных ногах и, прижавшись спиной к двери, сполз на пол.

— Я давно мертв, Любовь. Года три уже.

— Почему три? — прошептала она, а после умоляюще протянула: — Но я ведь еще жива…

Я прыснул, облизал пересохшие губы, что тут же покрылись корочкой льда.

— Значит, тянуть до последнего, отворачиваться, а потом делать из меня изверга тебе проще? В тот вечер ты ласкала меня, изводила, провоцировала, а потом я виноват?!

— Ты напал на меня. Я… испугалась.

— Ты хотела меня не меньше.

— Нет!

— Правильно, лучше врать себе, я тоже так делаю, — откинул затылок назад, отчего в голове взорвались белые искры. — Лучше беги, Белянка, пока я еще при разуме.

— Я… — ее голос жутко дрожал, смешивался с сипотцой, — не уйду.

Холодная боль сминала сознание, я уплывал в темноту и едва различал силуэты комнаты, сидя какое-то время без движения.

И когда уже ухватиться было не за что, впереди, в полном мраке, возник танцующий огонек. Вытянув руку, я бережно коснулся его пальцами, но не дотянулся. Тряхнул головой. В ушах зазвенело. Между ребер заныло.

Тихий вздох пролетел под щелью двери, и в холодной груди нерешительно затрепетало тепло.

Волны жара наплывали медленно, боязливо. Я пошевелил пальцами. Они потеплели. Осторожно повернувшись плечом к двери, прошептал:

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь тебе помочь, — тихим шелестом ответила Любава.

Тихий стон коснулся моих ушей, и я потянулся к ручке. Вставать было сложно, ноги все еще деревенели, но я смог щелкнуть замком и даже повернуть темную головешку, но толкнуть полотно не получилось. Словно с другой стороны двери кто-то придерживал.

Не справившись с головокружением, я рухнул навзничь. Было ощущение, что тело от падения разлетится на куски, как лед.

Дверь распахнулась. Холодный сырой воздух из коридора коснулся щеки.

Дверь захлопнулась, щелкнул замок, сквозняк отступил.