Благодетельница (сборник) - Елена Модель

А еще при помощи Илюши Любасик открыла для себя волшебный мир морфия. Долго, очень долго она не хотела притрагиваться к этому зелью. Срабатывал здоровый инстинкт, страх оторваться от реальной жизни и погрузиться в сладкую агонию – мир взлетов, распада и отчаяния, который открылся ее глазам нескончаемой чередой дергающихся тел, лиц с закатившимися глазами и ломок, сопровождавшихся истерическими припадками и мучительными судорогами. Долго, очень долго Люба обходила все это стороной, по краю, пока однажды, поддавшись на ласковый шепот Ильи, не подставила ему руку. Укол оказался больнее, чем она думала, – игла не сразу попала в тонкую вену. Любасик даже застонала от боли.

– Потерпи, потерпи, маленькая моя, – уговаривал ее ласковым шепотом Илюша, точно так, как тогда, в первый раз, шептал ей на ухо Алексей, лишая невинности. – Потерпи…

Люба не успела заметить, как боль переросла в ощущение немыслимого счастья. Такой всепоглощающей, отчаянной радости, которую нужно было удержать во что бы то ни стало, любой ценой. Сначала это ощущение росло, перекатывалось огромными сытыми волнами, выплескивалось через край, и это длилось долго, очень долго, целую вечность, а потом оно стало убывать, уменьшаться – стремительно, быстро. Любасик старалась ухватить его, остановить, но оно все ускользало и ускользало из ее рук, а потом исчезло совсем, и перед нею разверзлась черная, страшная пропасть, в которую так и тянуло ринутся вниз головой. Но Илюша, как заботливый санитар, всегда подхватывал ее на краю бездны и опять ласково шептал:

– Потерпи, потерпи…

Деньги за использованные наркотики автоматически высчитывались из зарплаты, и Любасик радовалась, что все заботы Илюша взял на себя. Он регулярно посылал деньги маме и Леночке, даже тогда, когда Любасик сама забывала об этом, доставал ей недорогие наряды, приносил спиртное. Она была довольна, ей было хорошо.

– Ну что, девчонки, замерзли? – Илюша подбежал сзади, весь заснеженный, с покрасневшим от мороза носом. – Выпить хотите?

– Да чего пить-то на холоде, – лениво отозвалась высокая крепкая проститутка по кличке Лошадь. – Давай по домам расходиться, в такой колотун все равно ни у кого не встанет.

– Да, Илюш, – поддержали другие, – два часа стоим, хоть бы одна тачка подъехала.

– Ну, чего, по домам? – с сомнением пробормотал Илья. – Совсем без выручки расходимся.

– А если мы еще полчасика постоим, то завтра все сляжем. Что, лучше, что ли? – заметила Шонька.

– Да уж, у нас горячий цех, болеть нельзя, – шутливо пригрозил Илья. – Ладно, бабы, давайте сворачиваться, а то я здесь вместе с вами околею. – Илья зазывно махнул рукой и двинулся в сторону парковки, где их дожидалось старое маршрутное такси, на котором девочек развозили по домам.

Проститутки вспорхнули сразу, шумно и весело, как стайка экзотических птиц, и в тот момент, когда они, уже совсем расслабившись, переходили через узкую боковую дорожку, вдруг, откуда ни возьмись, их ослепил свет фар. Илюша остановился, как вкопанный, и сделался похож на пинчера, почуявшего близость кошки.

– Давай назад! – скомандовал он. – Клиент пошел.

– Ну, кого еще принесла нелегкая? – заворчали девицы, нехотя разворачиваясь.

– Господи, на тачку-то посмотри, сейчас развалится!

– Да ему самому впору на панель вставать, – хихикнула Коза.

– Цыц! – прикрикнул Илья. – Клиент есть клиент, живо на работу!

Девочки уже издалека принялись шутливо помахивать полами пальто, выражая пренебрежение к ничтожной жалкой «Оке», в которой сидел молодой, слегка смущенный паренек.

– Ой, какой сладенький, – запели проститутки, подойдя поближе, – маленький какой! А ты в детский садик завтра не опоздаешь?

Парень растерянно хлопал глазами. Было видно, что с ним это в первый раз.

– Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай, – прокричала Лошадь, и девочки разом распахнули пальто.

От неожиданности клиент отпрянул от окна.

– Ой, смотри, испугался, маленький – продолжала глумиться Лошадь, искоса поглядывая, не идет ли Илья. За такие шутки можно было здорово схлопотать. – Ну что, кого из нас тебе на сладкое? Смотри, какие мы все спеленькие.

– Да ладно тебе изголяться-то, – одернула товарку Любасик и посмотрела на парня с ласковым пониманием. – Ты что, не видишь, – зеленый совсем.

Почувствовав поддержку, парнишка сразу приосанился и строго оглядел девиц.

– Вот ты! – он ткнул пальцем в Любу. – Иди сюда.

Люба сделала знак Илье. Тот подбежал к машине, взял деньги и, проходя мимо Любы, ободряюще шепнул:

– Ничего, мать, паренек начинающий, работа не трудная, скоро вернешься, а я тебе ночью гостинцев принесу.

Люба согласно кивнула и села в машину. В салоне было холодно. Люба поплотнее запахнула шубу.

– Отопление не работает, – виновато произнес парень.

– Ничего, – ответила Люба, выпуская изо рта ледяное облачко.

«Ока» надсадно тарахтела, тужилась. Водитель двигался вместе с автомобилем назад, вперед, вбок, как будто это была не машина, а строптивая кобыла, которую ему приходилось объезжать. Ехали долго, по каким-то темным незнакомым улицам. Сначала Люба следила за дорогой, потом совсем сбилась и стала смотреть в затуманившееся лобовое стекло. «Как он едет, – равнодушно думала она, – ведь ничего же не видно». Наконец, они остановились в открытом дворе, со всех сторон окруженном стройкой.

– Вылезай, – сказал парень, смущенно пряча глаза.

«Дурачок, стесняется, – подумала Люба даже с какой-то нежностью. – Может быть, в первый раз, совсем еще пацан». Люба с трудом выбралась из тесной машины и направилась в сторону дома.

– Эй, ты, – услышала она за своей спиной, – не туда.

Люба удивленно обернулась – это был единственный жилой дом в ее поле зрения.

– Нам туда, – парень указал на деревянную времянку на краю стройки, в которой горел свет.

– Не, я туда не пойду, – запротестовала Люба. – Ты бы меня еще в нужнике трахнул.

– Ну, пожалуйста, – захныкал парень, – дома родители, а там никого нет.

– О господи, ну что с такой зеленью делать! Ну ладно, пошли. – Люба заковыляла на каблуках по обледеневшим комьям земли, разбросанным вокруг стройки.

Дверь во времянке была не заперта, внутри стояло несколько топчанов, прикрытых грязными рваными одеялами, стол, сколоченный из нетесаных досок с остатками воблы на газетах. Пустые бутылки, грязные стаканы валялись попросту на полу.

– Да ты меня за кого принимаешь? – возмутилась Люба. – Чтоб я в этой помойке… – Она брезгливо огляделась по сторонам. – Да сюда нормальный человек даже собаку на случку не приведет. А ну, пошли отсюда! – Любасик решительно обернулась – в помещении никого не было.

Так! Это еще что за фокусы? Она подошла к двери и сердито толкнула ее ногой. Дверь оказалась заперта снаружи.

– Ах ты, маленький сукин сын! – закричала она, изо всех сил дергая дверную ручку. – А ну, открой немедленно!

Но за дверью стояла гробовая тишина, ночь, ни звука. Люба остановилась посреди времянки, и страх, как огромный хищный зверь, навалился на нее, не давая продохнуть. Ей было ясно: она в западне, сейчас произойдет что-то ужасное. Казалось, время остановилось. Электрическая лампочка болталась на шнуре прямо перед ее носом, и Люба смотрела на нее не отрываясь, как завороженная, как будто в этом маленьком источнике света было ее спасение.

Сначала она услышала скрип снега, движение множества ног по ледяному покрову ночи, потом тихие, сдержанные голоса. Слов она не могла понять: говорили на каком-то незнакомом языке. Затем щелкнула задвижка, дверь дернулась и распахнулась. В комнату стали заходить люди. Их было много, очень много – человек десять, а может и больше, Люба никак не могла сосчитать. Все мужчины – черные, бородатые, чужие. Они все прошли мимо Любы, даже не взглянув на нее, и, расположившись вокруг стола, закурили. В помещении сильно запахло анашой. Время от времени мужчины перебрасывались какими-то фразами и смеялись гортанным диким смехом. На Любу они не обращали никакого внимания, так что ей стало казаться, будто все это сон. Что и мужчин этих нет, и ее самой нет в этой страшной времянке, и что стоит только сделать пару шагов, дойти до двери – и она сможет вырваться из этого сновидения целой и невредимой. Люба даже сделала робкий шаг в сторону двери. Но едва она шевельнулась, как все головы разом повернулись в ее сторону. От страха Люба попятилась и рухнула на жесткий топчан. Один из мужчин встал, пересек комнату и, прокаркав что-то на своем языке, вдруг смачно плюнул Любе в лицо. Он был человеком, этот кавказец, а человеку для того, чтобы изнасиловать женщину, нужно ее презирать. Поэтому он плюнул ей в лицо. Следом за ним поднялись и все остальные. Нехотя, как будто приступая к тяжелой обязанности, они окружили Любу плотным кольцом и принялись выкрикивать что-то, нервно размахивая перед ее носом руками. Руки мелькали все ближе и ближе. Потом она услышала звуки ударов, но боли почему-то не чувствовала – видимо, страх действовал как анестезия. Потом мужчины схватили ее за руки, за ноги, за голову. Они наваливались на нее один за другим, все больше зверея от общей ненависти, раздирали ножами белье, оставляя порезы на теле. Один то и дело проводил лезвием по ее горлу, дико выкатывая глаза и улыбаясь. Сначала Любе было страшно, очень страшно, но не больно. Потом она поняла, что живой ей отсюда все равно не выбраться, и страх пропал, зато появилась боль. Болело все – изнутри и снаружи, а они все лезли и лезли, подзадоривая друг друга. «Скорее бы конец», – подумала Люба и потеряла сознание.