Братские узы - Денис Лукашевич

Наемник отдернул себя и заставил вернуться к дню сегодняшнему.

— Анджей, ты куда запропастился, едрыть тебя за кочерыжку? — Удивительно, но пообщавшись совсем немного со словоохотливым поляком, он стал перенимать его манеру разговаривать. Надо, надо от этого избавляться!

Анджей не откликался, только шумел ветер в высоких еловых кронах. Странное чувство неусыпной слежки не отпускало и словно бы даже становилось сильнее.

Снаружи было тихо. Даже чересчур. Тишина плотной ватой забила уши: ни птица не крикнет, ни сучек под ногой не треснет. Лишь едва заметным ручейком лилась мелодия. Мотив было не разобрать, но мозг на уровне подсознания откликался на неслышные переливы. Тянулся вперед, в густую лесную чащу.

— Что за черт! — Марко мотнул головой, пытаясь скинуть наваждение, но оно все липло и липло, настойчивыми тонкими пальчиками лезло в голову. — Анджей, ты куда подевался, дубина стоеросовая?!

Никто опять не ответил, да крик вышел каким-то приглушенным, словно сквозь землю. Стало тяжело шевелить челюстью — слова словно вязли на языке.

— Гр-р-р! — Марко едва переступал ногами, его качало и властно тянуло куда-то в лес.

Мелодия теперь не просто звучала — она торжествующе грохотала огромным оркестром, гулким эхом отдаваясь под сводом черепа.

Марко судорожно выдохнул и уцепился за древесный ствол, стараясь унять липкую волну паники, подкатившую к горлу. Главное, не поддаться, сохранить трезвость мысли. Он чувствовал, что хоть малейшая слабина в ментальном щите, выстроенном железной волей наемника, и все — мелодия поглотит разум, подчинит себе и ничто уже не сможет ее заглушить. Когда-то, давным-давно один мудрый и старый человек, пешком пересекший всю Европу от дикой Кастилии и пиренейских колоний иламитского султана до границы с Великим Полесьем, учил молодых, горячих и бойких наемников крепости духа и непоколебимой воли.

Старик, сморщенный, будто печеное яблоко, загорелый до черноты, сгорбленый и хромой с удивительной эффективностью вколачивал в братьев премудростям выживания в пустоши.

— Только воля! — Скрипучий, дребезжащий голос острым сверлом вкручивался в уши, заставлял слушаться и запоминать. — Только ваша воля — ни оружие, ни сила — помогут вам остаться в живых, мелкие негодники! Там где сломается подготовленный клейденский рейнджер-верзила, выстоит задохлик-горожанин, потому что есть такое слово — надо! Надо, и все: хоть ты тресни, но должен добежать, дойти, доползти! Ах, песчаные черти! просто выстоять. Чтобы ваши жалкие тряпочные душонки превратились в стальной стержень!..

За каждую провинность он нещадно колотил их своей клюкой. Братья злились, лезли в драку, но ни один удар не доставал неожиданно юркого старика, умело парировавшего все их ухищрения своим неизменным крючковатым посохом. Оттого они злились еще больше, кипели бессильной злобой.

— Злость — это хорошо! — довольно лыбился учитель, поигрывая посохом. — Правильная злость строит города и побеждает армии. Правильная злость делает вас много сильнее, чем вы есть. Ваша злость правильная?

«Правильная, черт побери, никогда еще она не была такой правильной». Медленно, шаг за шагом, Марко восстанавливал контроль над сознанием, крепил кирпичи воли цементом стойкости, сшивая расползающиеся лоскуты сознания дерюжными нитями злости. До тех пор, пока мелодия не превратилась в тихий гул на краю слышимости, словно муха жужжит в отдалении.

Наконец-то, моонструмец отлепился от дерева и огляделся. Он успел довольно-таки далеко отойти от избушки: она едва проглядывала сквозь темные еловые стволы. Стояла все такая же ватная тишина, лишь иногда скрипела под нога опавшая хвоя. Внимательно оглядевшись, он наконец-то обнаружил следы того, что совсем недавно этим же путем сквозь густую чащу ломился человек. Возможно, даже и сам Анджей. Только страшно одно: кто скрывается там, за пологом переплетенных ветвей, что способен так задурить голову. Мелодия все еще звучала, и вспомнилась недавно рассказанная история про Крысолова. Неужели он? Если так, то Марко не мог дать за свою и Анджееву жизни ни одного, самого мелкого клейденского цехина. Если в Бургундии они улепетывали от страшного Крысолова во все лопатки, то теперь Марко, можно сказать, лез в его логово. Но долг властно звал его вперед, туда, куда вела жуткая мелодия. Правда, теперь наемник шел не одуревшим пугалом, а готовым к сражению бойцом. Пистолет в руку и вперед, в бой. Победа или смерть!

След тянулся сквозь самый густой бурелом, словно поляк, подобно медведю-шатуну, ломился за добычей, которая определила бы его дальнейшую судьбу. Словно от этого зависела жизнь и смерть. В некотором роде так оно и было.

Конечно, по всем правилам стоило остаться на страже, дождаться брата с Войцехом, и только потом отправиться в погоню, особенно после того, как Марко чуть не лишился здравого ума под воздействием колдовской мелодии. Но кроме этого, наемник ясно осознавал, что если чуть промедлить, посомневаться, то вряд ли что уже спасет Анджея.

С каждым шагом сопротивляться мелодии становилось все тяжелее и тяжелее. С огромным усилием Марко впечатывал ботинок в податливый дерн, также тяжело поднимал ногу и делал следующий шаг. Перед глазами плыло: ветви, раскрашенные в багрянец и золото листья смешивались в умопомрачительный хоровод, плясавший вокруг наемника. Пару раз он останавливался передохнуть, пытаясь восстановить ускользающий контроль над собственным телом. Тогда становилось легче — пляшущие пятна вставали на свои места и превращались из фантастической галлюцинации в обыкновенный лес. Передохнув, Марко плелся дальше. Лишь пальцы, будто сведенные судорогой, продолжали сжимать рукоятку «кобры». И это позволяло держаться, словно маяк, не дающий кораблю наткнуться на скалы чуждого контроля.

Марко шипел и плевался, но шел. Огромных трудов требовало не сломаться, не поддаться под усыпляющие уговоры мотива, и не броситься сломя голову сквозь густой подлесок, ломая колючие кусты, спотыкаясь о заросшие мхом павшие деревья, скатываясь в неглубокие, заполненные гниющей листвой и темной водой овраги. Через которые, судя по следам, и пролегал путь обезумевшего Анджея.

Где-то в отдалении сухо треснуло ветка, и Марко, не разбирая дороги, бросился на звук. Поскользнулся, скатился в овраг, опять вскочил, побарахтавшись в гнилой воде, на четвереньках вбежал по отвесному склону и замер, разглядывая открывшуюся перед ним картину.

На небольшой поляне, у павшего дуба-великана, гордо подбоченясь, стоял Белый. Только потом, спустя несколько секунд, Марко понял, что ошибся. Хотя сходство было очевидным, существо, представшее перед ним, было похлипче и помельче мута. Черты лица помягче и помельче, да и не было того безумного огонька, что горел в невыносимо-голубых глазах. Но точно такая же кожа, сияющая мраморной белизной. Лицо, словно вырезанное умелым скульптором из куска мрамора. Идеальные пропорции, но, судя по всему, мут был все еще подростком. Не хватало в нем мужской размашистости Белого. Как не было и аскетичной худобы Пса — о чем Марко знать уже не мог.

Альбинос, одетый в простые, хоть и изрядно испачканные портки и долгополую рубаху, доходящую ему до коленок, выглядывавших сквозь прорехи, наигрывал на дудочке, ловко перебирая тонкими пальцами. Картина выглядела бы умилительно, если бы не одна деталь: прямо перед ним на коленях стоял Анджей. По чумазому лицу текли нескончаемым потоком слезы умиления, а руки, покрытые запекшейся кровью из сотен царапин, тянулись к муту, словно перед ним стоял сам пресвятой Конрад, вознесший осененную святым духом длань для божественного благословения.

Прекратив играть, альбинос хищно улыбнулся: бледные губы обнажили завидный ряд острых треугольных зубов. Марко даже выдохнул от облегчения, когда исчезла страшная музыка, да только Анджей продолжал раскачиваться на коленях и невнятно бормотать что-то о святом семействе и мессии, сошедшим на землю.

Мут поднял руку, словно и в самом деле благословляя поляка, да только не в молитвенном жесте было сложена его ладонь. Крысолов — а то, что он является именно им, Марко уже не сомневался — растопырил пальцы и изогнул их на манер кошачьей лапы, изготовленной к удару. Блеснули на солнце будто отполированные когти — и как только их не было видно раньше?

И Марко уже не сомневался, поднял пистолет, прицелился, стараясь не дышать, но альбинос словно почуял наставленное на него оружие. Приподнял голову — сузились черные глаза. Наемник нажал курок. И в тот же момент его словно ударили, врезали кулаком в лицо, сминая скулы и нос, дробя челюсть. Марко отлетел назад, скатился вниз и замер, стараясь посчитать языком количество выбитых зубов. Как ни странно, но все они были на месте.

Наверху, за косогором кто-то протяжно, застыв на одной ноте, голосил. Наемник, старясь беречь онемевшее от невиданного удара лицо, вновь вскарабкался вверх. Осторожно выглянул.