Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 13 - Вальтер Скотт

Когда граф Хантинглен представил Найджела монарху — ибо почтенный пэр взял на себя выполнение этой церемонии, — король принял юного лорда весьма милостиво и заметил, обращаясь к представившему его графу, что он «очень рад видеть их обоих вместе, стоящими бок о бок».

— Ибо я полагаю, лорд Хантинглен, — продолжал он, — ваши предки и даже ваша светлость и отец этого юноши встречались лицом к лицу со скрещенными шпагами, а это менее дружелюбная поза.

— До тех пор, пока ваше величество, — сказал лорд Хантинглен, — не заставили лорда Охтреда и меня скрестить пальмовые ветви в тот достопамятный День, когда ваше величество устроили пир для всех дворян, враждовавших между собой, и заставили их обменяться рукопожатиями в вашем присутствии…

— Я прекрасно помню это, — сказал король, — я прекрасно помню! Это был благословенный день — девятнадцатое сентября, самый благословенный из всех дней в том году. Вот была потеха, когда эти молодцы, злобно ухмыляясь, пожимали друг другу руки! Клянусь спасением своей души, я думал, что некоторые, из них, в особенности молодые горцы, затеют ссору в нашем присутствии, но мы заставили их подойти к кресту рука об руку — мы сами шли впереди — и выпить кубок доброго вина за примирение, за прекращение родовой вражды и за вечную дружбу. В тот год старый Джон Андерсон был лорд-мэром. Он плакал от радости, а судьи и члены Совета от восторга прыгали в нашем присутствии с непокрытыми головами, словно жеребята.

— Поистине, это был счастливый день, — сказал лорд Хантинглен, — и он никогда не будет забыт в истории царствования вашего величества.

— Я не хотел бы, чтобы его забыли, милорд, — ответил монарх. — Я не хотел бы, чтобы о нем умолчали в наших анналах. Да, да, beati pacific! [46] Мои английские вассалы должны высоко ценить меня, и мне хотелось бы напомнить им, что они обрели в моем лице единственного миролюбивого монарха, который когда-либо вышел из моего рода. Что было бы с вами, если бы к вам пришел Иаков с Огненным Лицом! — сказал он, окинув взглядом присутствовавших. — Или мой прадед, стяжавший вечную славу при Флоддене?!

— Мы отослали бы его обратно на север, — прошептал один из английских дворян.

— Во всяком случае, — сказал другой таким же еле слышным голосом, — нашим монархом был бы мужчина, хотя бы это был всего лишь шотландец.

— Итак, мой юный друг, — сказал король, обращаясь к лорду Гленварлоху, — где вы провели свои отроческие годы?

— Последнее время в Лейдене, с позволения вашего величества, — ответил лорд Найджел.

— Ага! Ученый! — воскликнул король. — И, клянусь честью, скромный и чистосердечный юноша, который, в отличие от большинства наших путешествующих вельмож, не разучился краснеть. Мы будем обращаться с ним должным образом.

Затем, выпрямившись и окинув взглядом всех присутствующих с сознанием превосходства своей учености, причем все придворные, как понимающие, так и не понимающие латынь, с нетерпением стали проталкиваться вперед, чтобы послушать его, просвещенный монарх слегка откашлялся и продолжал свои расспросы следующим образом:

— Хм! Хм! Salve bis, quaterque salve, Glenvarlochides noster! Nuperumne ab Lugduno Batavorum Britanniam rediisti? [47]

Молодой лорд ответил с низким поклоном;

— Imo, Rex augustissime — biennium fere apud Lugdunenses moratus sum. [48]

Иаков продолжал:

— Biennium dicis? Bene, bene, optume factum est… Non uno die, quod dicunt, — intelligisti, Domine Glenvarlochiensis? [49] Ага!

В ответ на это Найджел почтительно поклонился, и король, повернувшись к стоявшим сзади него придворным, сказал:

— Adolescens quidem ingenui vultus ingenuique pudoris. [50] — Затем он продолжал свою ученую беседу: — Et quid hodie Lugdunenses loquuntur? Vossius vester nihilne novi scripsit? — Nihil certe, quod doleo, typis recenter edidit. [51]

— Valet quidem Vossius, Rex benevole, — ответил Найджел, — ast senex veneratissimus annum agit, ni fallor, septuagesimum. [52]

— Virum mehercle, vix tarn grandaevum crediderim, [53] — ответил монарх. — Et Vorstius iste? — Arminii improbi successor aique ac sectator — Herosne adhuc, ut cum Homero loquar, Zwoc eoti kai eпi Хgovi deрkwv? [54]

По счастливой случайности Найджел помнил, что Ворстиус, богослов, только что упомянутый его величеством при расспросах о состоянии литературы в Голландии, вел с Иаковом полемику, которая сильно задела короля, и тот в своей публичной переписке с Соединенными провинциями дал наконец понять, что было бы хорошо, если бы гражданские власти вмешались и приостановили распространение ереси? приняв строгие меры по отношению к особе этого ученого проповедника; однако, несмотря на некоторые затруднения, принципы всеобщей терпимости побудили высокомощных господ уклониться от исполнения этой просьбы. Зная все это, лорд Гленварлох, хотя он стал придворным всего лишь пять минут назад, проявил достаточно находчивости, чтобы ответить:

— Vivum quidem, baud diu est, hominem videbam — vigere autem quis dicat qui sub fulminibus eloquentioe tuoe, Rex magne, jamdudum pronus jacet, et prostratus? [55]

Услышав эту похвалу своему полемическому искусству, Иаков, весьма довольный уже тем впечатлением, какое произвела на присутствующих его ученость, почувствовал себя на вершине блаженства.

Он потирал руки, прищелкивал пальцами, суетился, радостно смеялся, восклицал: «Euge! Belle! Optime!» [56] и, повернувшись к епископам Эксетерскому и Оксфордскому, стоявшим позади него, сказал:

— Вы видите, милорды, неплохой образчик нашей шотландской латыни. Мы хотели бы, чтобы все наши подданные в Англии были так же хорошо знакомы с этим языком, как этот молодой лорд и другие — знатные юноши в нашем старом королевстве; мы также сохраняем подлинное римское произношение, подобно другим просвещенным народам на континенте, и мы можем поддерживать сношения с учеными мужами всего мира, говорящими на латинском языке, тогда как вы, наши просвещенные английские подданные, ввели у себя в университетах, весьма ученых в других отношениях, манеру произношения, напоминающую косноязычную невесту из сказки, которой «пристемили носку»; а такой разговор — не обижайтесь на меня за откровенность — не может понять ни один народ на земле, за исключением вас самих; и поэтому латынь quoad Anglos [57] перестает быть communis lingua [58] — всеобщим драгоманом, или толмачом, между всеми мудрецами на земле.

Епископ Эксетерский поклонился, как бы молчаливо соглашаясь с королевским порицанием, но епископ Оксфордский стоял прямо, не склонный уступать в том, на что распространялась власть его престола, готовый стать добычей пламени костра, защищая как университетскую латынь, так и любой догмат своей веры.

Король, не дожидаясь ответа от прелатов, продолжал расспрашивать Найджела, но теперь уже на родном языке: