Лис - Михаил Нисенбаум

просторам общего, все еще неизученного мира, и интерес вызывали не только Танины слова (что уже само по себе поразительно), но и его собственные. С Таней Королюк быстро выяснил, какой он превосходный рассказчик и острослов. Прежде, беседуя с Аней или с Витой, он ощущал свое многословие и, что уж греха таить, занудство. Теперь они болтали наперебой и не могли ни наговориться, ни наслушаться.

В компьютерном салоне было светло, как в операционной, а продавец держал себя разом угодливо и надменно. На столах выстроились ряды мониторов, часть которых была включена. На экранах росли и сплетались в узлы какие-то то ли стебли, то ли трубки. На стене висел рекламный плакат – голый младенец тянулся к компьютерной клавиатуре, а надпись гласила: «Первый лэптоп, устроенный как первый лэптоп».

В салоне Таня избрала роль восторженной дурочки, которой любое слово продавца кажется поэзией и откровением. Королюк помалкивал, слушал стрекозье дыхание кулеров, обводил завороженным взглядом метаморфозы на мониторах, втягивал ноздрями космический аромат новых компьютеров.

Продавец, ровесник Павла и Татьяны, сыпал техническими терминами, которые уже своей непонятностью сулили какие-то неслыханные возможности. «Видеокарта» отзывалась бесконечными коридорами с помаргивающей где-то вдали неисправной лампой, «килобайт» – курлыканьем заработанных очков, «материнская плата» – зеленью компьютерных ландшафтов. После получаса этого полуимпортного щебета Таня не торгуясь заплатила сумму, составляющую совокупную студенческую стипендию половины курса, и новый с иголочки компьютер цвета слоновой кости был упакован в две коробки, со щегольским нахлестом перехваченные скотчем.

Пашу отправили ловить такси. Стоя на обочине, он томился бессильной злобой: его денег едва хватало на пару трамвайных поездок. А сколько выйдет до Котельнической набережной? В десять раз больше. То ли из-за нехватки нужной суммы, то ли после недосягаемого компьютерного салона, бог знает отчего, в машине Павел Королюк умолк и только кивал непрерывно щебетавшей Татьяне, стараясь не глядеть на нее. Он чувствовал себя не рыцарем, не ухажером, даже не товарищем, а только грузчиком, подъемной силой, мальчиком на побегушках. Сияние дорогих мониторов, пачка денег, каких он ни разу в руках не держал, уверенный тон соученицы – сейчас он видел их непреодолимое и, пожалуй, обидное неравенство.

Даже когда после погрузки в машину Таня незаметно сунула Павлу купюру, чтобы он мог расплатиться с таксистом, Королюк почувствовал, как в огонек его обиды капнули масла. Выходит, Вяхирева заранее решила, что у него нет и не может быть денег!

Машина легко прорывала сети дождя, асфальт блестел и плясал от воды, на редких зонтах выпирали от ветра тонкие ребра. Пикап шипя разрезал гирлянду луж, распуская на обе стороны широкие мутные усы, юркнул в переулок и покатил между высокими домами, особняками, церквами в гору. Когда, спускаясь с холма, машина стала тормозить, в дымных нетях проступили водянистые очертания башен и шпилей Котельнической высотки. Королюк принялся вглядываться в растущую и отвердевающую по мере приближения махину. Настроение его опять улучшилось, словно ему на помощь спешил верный могущественный друг. Но, когда не доезжая, пикап нырнул мимо каменного подола во двор и причалил к одному из подъездов той самой высотки, потрясенный откровением Павел Королюк понял, насколько неслучайно все, что происходило до сих пор и происходит в эту самую секунду. Его любимая – теперь он знал это наверняка – девушка живет в его любимой высотке. Обе они были прежде легендой, недостижимой мечтой и обе – одновременно! – входят в жизнь как самые главные ее участницы.

Глава 9

Одна тысяча девятьсот девяносто девятый

Уже неделю Нуанг Кхин не знал покоя. Нужная улыбка исправно включалась при встречах, но не держалась на лице. Предстоящее заседание Ученого совета было самым важным событием года. Кхин судил по тому, что его два раза вызывал к себе проректор по общим вопросам Кожух и трижды – проректор по учебной работе Остроградский. Никогда за все десять лет работы ему не предлагали лично приглашать всех членов Ученого совета, никогда не спрашивали про подготовку документов. Но главное – прежде все поручения исходили от ученого секретаря и начальника отдела аспирантуры. И если явкой, протоколами и боржомом для президиума интересуются проректоры, значит, что-то должно случиться. Что именно произойдет в понедельник, Нуанг Кхин не знал.

Вскоре важность момента ощутили и другие. Кхин придумал брать с кафедральных лаборантов расписки о явке заведующих и профессуры – что-то вроде повестки. Если лаборантка не желала расписываться или пыталась шутить, Кхин с перекошенным лицом шипел, что «неявка будет серозная наказания выговор вплодо очисление». Готовые расписки здесь же, при лаборантке, он аккуратно подшивал в папку, на которой красными чернилами было выведено: «Специальный контроль проректора».

– А если кто-нибудь заболеет? – тревожно спросила Женя с кафедры административного права.

– Лутте пускай не болеет, – грозно отвечал Кхин. – Дыля здоровя лутте будет.

Но как бы сильно ни беспокоился кхмер, председатель профкома Уткин беспокоился сильнее. Он понимал, что после заседания жизнь института будет перекроена до самых оснований. Не сразу, незаметно, но с абсолютной неизбежностью перемены коснутся всех, кроме разве что сантехников, уборщиц да общежитского персонала. Голосование о переходе в статус университета уже было – еще в те времена, когда преподавал Бесчастный. Тогда ректор проиграл и проглотил свою неудачу. Сейчас и эпоха другая, и спрос другой. Если в понедельник поворота не случится, радикально изменится его, Уткина, собственная жизнь. Все дни и вечера, когда не нужно было преподавать, он тратил на дипломатические визиты, переходя из кабинета в кабинет. Остап Андреевич, тревожно шевеля бровями, рассказывал, что ему удалось нащупать нити назревающего заговора. Среди части преподавателей растет недовольство старыми порядками. Многие считают, что нужно выбирать заведующих на кафедре тайным голосованием, без рекомендации ректора и Ученого совета. Остапу Андреевичу показывали, не выпуская из рук, новый устав института, и инициативная группа заговорщиков уже пробралась в Госкомвуз, и только ректор в силах защитить нынешнюю профессуру и администрацию. Все знали, что Уткин интриган и действует в интересах ректората и в своих собственных, конечно. Но слушали внимательно и с настороженным одобрением, ведь только так можно было заранее угадать, что замышляется в верхах. Собственно, подобным образом в советские времена слушали выпуски новостей: не веря диктору ни секунды, пытались вычислить скрытые мотивы сказанного.

В каждой комнате Уткина спрашивали, какие именно преподаватели угрожают институтскому спокойствию. Уткин отвечал вопросом: а вы про Тагерта слышали? про кошмар, который на кафедре иностранных языков творится? Многие слышали про Тагерта, эта фамилия уже связывалась с крамолой, о каком бы сценарии злодейства ни шла речь. Но картина, которую прежде нарисовала Марфа Александровна Антонец, оказывалась только маленьким фрагментом огромной мрачной панорамы. Теперь выяснялось: никому не известный латинист обманул не только беззащитную даму. Он и ректору, своему многолетнему благодетелю, плюнул