Колхоз. Назад в СССР 3 - Павел Барчук

давай, делай скидку на чистосердечное раскаяние. Вида́л, как старались! Не́чего! Понял? А то сейчас начнется. Того же Николаича спроси, так он на год вперед дело́в разыщет.

— Ладно, ладно… — Участковый похлопал деда Мотю по плечу. — Молодцы! Собирайтесь. Можно и отдохнуть теперь. Андрей, а куда родители твои уехали? Я чего-то не понял?

— Да не знаю. — Переросток пожал плечами. — Батя сказал, дела срочные. И сам отпросился с завода, и мамку отпросил.

— Дела… Я утром в Воробьевке их видел. Они ждали кого-то. Сказали, мол, машина должна приехать за ними. Это что ж за дела, интересно? А? Наши люди в булочную… Дальше помнишь?

— Помню. Не дурак. — Братец насупился. — Но мне батя не отчитывался. Я, Ефим Петрович, не дожил ещё до того момента, когда родители разрешения спрашивают.

— И не доживешь уже. — Матвей Егорыч, собирающий рядом с Андрюхой кисти и валики в пустое ведро, толкнул братца локтем. — Ежели дураком к таким годам остался, так надёжи мало.

— Матвей! Что ж ты парней все время поддеваешь?

Как интересно выразился Ефим Петрович. Поддеваешь… Я бы сказал, что дед Мотя нас кошмарит, поддрачивает, глумится, имеет мозг. А он "поддеваешь"... Дипломат, блин. Мент, что с него взять?

— Ясно… — Участковый почесал затылок, — Да я так. Ради интереса. Любопытно стало, что за дела могут быть у Виктора.

— Ага. Любопытно …— Засмеялся Матвей Егорыч. — Тебе аж дурно, что ты в родном селе о чем-то не в курсе.

Я, кстати, тоже задумался. На самом деле, куда это дядьку понесло? Сказать бы, семейные дела, так у нас-то, вроде, и родни больше нет. Хотя, раз взял с собой Настю, может, ее родственников касается? Я про тетку вообще ни черта не знаю. Наверное, приличные люди ее родные, если их не видно, не слышно. Это моя мамочка наследила, хрен отмоешь.

Однако, мысль, куда уехали Виктор и Настя, как-то быстро выветрилась из моей головы. Я про неё тут же забыл. Просто Ефим Петрович с сожалением в голосе сообщил, срок нашей ссылки окончен. Типа, мы — молодцы и он готов пойти на послабления. Особенно, если все выводы о плохом поведении в процессе покраски школы были тоже сделаны в правильную сторону.

От радости, что больше не придется испытывать все прелести рабочего процесса, я больше ни о чем в тот момент не думал.

Зато, когда мы уже двигались с Андрюхой к дому, распрощавшись с Матвеем Егорычем и участковым, вспомнил о реакции Переростка на вопрос, который задал деду днём.

— Слушай, а что это за кривляния были? Когда про сына Егорыч рассказывал? Ты дёргался, будто тебя током шибает.

— Эх… да больная это тема для него. — Братец "цикнул" и сплюнул в сторону.

— О, блин… Умер, что ли? — Стало как-то неудобно. Конечно, о семье деда Моти ничего не знаю, но все равно разбередил такую глубокую рану.

— Кто?— Андрюха бестолково вытаращился на меня.

— Сын. Или там ещё кто-то? В принципе варианта два. Либо сын, либо дочь. Виктором девку вряд ли бы назвали. Несмотря на неординарный характер Матвея Егорыча.

— Типун тебе на язык. Нет. Не умер. Хотя… Может, оно и лучше было бы… — Переросток снова "цикнул" и снова плюнул.

— Да е-мое… Что ты, как верблюд. Харкаешь. Хорош! Бесит аж. Что случилось-то?

— Да краски этой надышался. Или на язык попала. Когда дед Мотя валиком размахивал. Весь день во рту, будто кошки насрали.

— Андрюх… Очень переживательная история, но я, вообще-то, имел ввиду, что случилось с сыном Матвея Егорыча?

— А-а-а-а-а-а… Так ты ж говоришь непонятно. Инженер он у него. Был. Вернее, и сейчас есть. Наверное… Не скажу точно, чего именно инженер, но, вроде, очень серьезный специалист. Сложилась какая-то рабочая командировка за границу и Виктор попросил политического убежища у англичан. В Лондон его страна отправила, доверие оказала, а он… Ну, в общем, предатель. Жена и сын потом тоже ухитрились выехать. Подробностей особо никто в деревне не знает. Матвей Егорыч на эту тему вообще не разговаривает. Это — странное сегодня случилось, что он случай из их прошлого рассказал. Вообще вспомнил о сыне. Лет пять не вспоминал. Понял? Отказался дед Мотя от Виктора. Сказал, мол, предателей в его роду отродясь не бывало. Так что, ты больше не спрашивай. Даже если сам Матвей Егорыч на эту тему заговорит. Понял?

— Да понял, понял… Слушай…Прям отказался? Вообще? Сын же. Как так-то?

— Ну, да. Когда стало известно, сразу отказался. Матвея Егорыча в райцентр вызывали. Точнее, приехали даже на машине. Такие люди… Мужики в костюмах… Странные. Рожи какие-то серые. Ничего примечательного. В толпе увидишь, внимания не обратишь. Ну, и потом, когда дед вернулся, Зинаида Стефановна криком кричала. Соседи отпаивали лекарствами. Думали, сляжет вконец. Фельдшер прибежал, укол ей делал какой-то. А дед Мотя смотрел, смотрел на всю суету, а потом кулаком по столу долбанул. Встал, посмотрел на нее и говорит:"Сын твой, Зина, умер. Вот сейчас, сию секунду умер. Чтоб имени его в этом доме не вспоминала. Нет больше Виктора." И все. Вышел. Мы его три дня не видели. Вроде, на станции у кума самогонку пил. Так говорят. И все. А ты понимаешь, в чем дело… Внук ведь их единственный тоже, получается, там. То есть, по логике Матвея Егорыча, сразу двоих он похоронил в тот день…Так что не надо, Жорик. Правда. Дед Мотя уважаемый человек. Несмотря на всю его показную дурь, отличный мужик. Умный. Ветеран. Ты представь, он кровь проливал, а тут такое...

— Да я понял. Не знал же. Чего заладил?

За разговорами мы не заметили, как оказались у дядькиного дома.

Едва открыл калитку, сразу ёкнуло сердце. Хотя, пока ещё не понимал в чем причина. Ее, эту причину сердечного волнения, увидел только, когда мы прошли дальше, к летнему столу. Видимо, сработал инстинкт. Подобное случается, если рядом притаилась смертельная опасность. Картина маслом, как говорил один киношный персонаж. Вот в данную секунду так оно и было. Картина маслом...

Я даже протер глаза. Не в переносном смысле. Реально протер. Обеими руками. Тщательно. Зажмурился, в надежде, что мне мерещится. Не помогло.

На столе стоял самовар. Я даже не знал, что он вообще в этом доме существует. Рядом — тарелочки с печеньем и конфетами. Чашки, само собой, тоже были. Причем, не те, из