Убить президента - Лев Гурский

– Павел Семенович, – укоризненно сказала эта охранная лиса. – Мы ведь не дети, в самом деле. Случай-то исключительный, сами понимаете. Мы же с вами знаем, что террористы на сегодня готовят покушение на Президента. И, вероятнее всего, они попытаются осуществить свой план именно на спектакле в Большом… Так неужели мы не оставим наши споры на потом? Россия ведь, можно сказать, в опасности.

Против хитрой митрофановской болтовни я был бессилен, чувствуя, что я его не переболтаю. Теперь я уже не сомневался, что ныне покойного фискала нам подставили точно спецы из Управления Охраны. Надежда была на то, что ФСК сцепится с СБ, а митрофановская братия останется в стороне, чистенькой… Ну ладно, сволочь, подумал про себя я. Пусть пройдет спектакль в Большом, пусть кончится саммит, тогда уж поговорим. И никто тебе не поможет. Ни черт, ни дьявол, ни даже наш дорогой Президент. Буду каждый день капать Марковичу нашему на мозги. Павлик, может, и дурак, но и к дураку, бывает, прислушиваются…

– Ладно, – признал я, сделав вид, что иду на попятную. – Мы прикрываем Президента со всех сторон, берем на себя чердак и подвал… и еще по три сокола будут на каждом этаже, для страховки. Остальное – ваше. Но, имейте в виду, это первый и последний раз.

– Об чем разговор, – сердечно сказал этот хитрый интеллигент. – Все будет в лучшем виде. Ну, а в «Шереметьево»-2 уж вы поработайте, пока мои тут будут разбираться с портьерами и верхними галереями. Их тут, как я заметил, чертова прорва.

– Все, договорились, – произнес я почти так же сердечно, как и Митрофанов. – Прощаемся до вечера?

Митрофанов снова широко улыбнулся, словно я пообещал ему кусок торта или поллитра.

– Ну, конечно, – ответил он. – Я, правда, заеду в «Шереметьево»-2. Но немного позже, проеду через Завидово…

Ну и маршрут, подумал я. Врет, как всегда. Как всегда, вещает лапшу. Вот теперь я позволю себе небольшой реванш. Пора.

– Кстати, Олег Витальевич, – сказал я добродушно, протягивая Митрофанову руку. – Пока я сюда ехал, анекдот вышел забавный. Двух субчиков поймали, которые выдавали себя за агентов Управления Охраны. И документы очень похожи на настоящие…

– Не понял вас, – удивленно сказал Митрофанов.

Я с удовольствием рассказал, как мы отбили милиционера у пары рэкетиров, умолчав, конечно, про фискальное нутро липового мента. На моих глазах господин Митрофанов сначала побледнел, потом посерел, потом побагровел.

– И где они теперь? – произнес он свистящим шепотом. – Куда вы их дели?

– Куда и следовало, – спокойно ответил я. – Намяли бока и сдали в ближайшее отделение. Кажется в 48-е. В чем дело?

– А мент этот где? – не обращая внимания на мой вопрос, нервно спросил Митрофанов. – Его вы, надеюсь, тоже задержали?

– Для чего? – изумился я, прямо глядя на изменившееся лицо Митрофанова. Куда девалось его добродушие. – Милиционер как милиционер, мы его выручили и отпустили. Я даже попросил его отогнать машину, которую мы конфисковали у этих самозванцев.

Митрофанов зверем посмотрел на меня. Видно, он хотел что-то сказать, но осекся. Да и в самом деле, что говорить? Что его охранцы задержали фискала, наверняка потом рассчитывая опять все свалить на нас? Дудки, больше не выйдет.

– С-с-с-пасибо, Павел Семенович, – произнес он свистящим шепотом. Царапина на его лбу побагровела. – Я умею ценить доброту.

– Рад был помочь, – уставным голосом ответил я. – Разве мы можем терпеть, когда самозванцы пытаются бросить тень на наши славные дела?!

Последних моих слов Митрофанов явно не слышал. С перекошенной физиономией он отбежал к группе своих охранцев и принялся, ругаясь, отдавать какие-то распоряжения.

Я почувствовал себя отмщенным. Соколы мои, издали наблюдая за нашим поединком, встретили меня бурными возгласами, когда я присоединился к ним. Никто ничего не понял, но все заметили, как их хозяин уел Митрофанова.

Поручив работу в Большом соколам из группы Антонова и объяснив тому задачу, я вышел через служебный вход. Мои парни следовали за мной, радостно посмеиваясь на ходу.

Возле служебного входа прогуливался, бросая взгляды на автомобили и группы дежурных соколов, какой-то амбал под два метра ростом. Вел он себя довольно мирно, но береженого Бог бережет.

– Что вы тут делаете? Ваши документы? – спросил я, делая знак соколам. Мои мальчики сразу же взяли амбала в плотное кольцо.

Тот нисколько не испугался.

– Я есть иностранный дипломат, – твердо сказал амбал, доставая паспорт. – Российську мову не розумию.

Судя по документам, это и вправду был дипломат – атташе по культуре посольства Республики Украина.

Скорее всего, хохол разбирался в культуре так же, как я или Мосин, и был из посольской Безпеки, что-то здесь вынюхивая. Однако формального повода задержать его у меня не было.

– Значит, не розмовляете? – спросил я, возвращая атташе его документы. – Може розумиете, тильки трохи?

Лицо атташе приняло официальную мину.

– Абсолютно, – нагло ответил он. – Неспособный я к языкам.

Глава 55

ДРОЗДОВ

Я отключил все телефоны, кроме спецсвязи, чтобы хорошенько собраться с мыслями. Первый раз в жизни все было непонятно – все, от начала до конца. Понятно было в Афгане. Плохо, но ясно: здесь свои, здесь чужие, посередине «зеленка». Приказы были подлые, но тоже ясные – морщимся, но выполняем. Жизнь тогда была простая, как партия в шахматы: черные ходят так, белые эдак. Джамаль берет наших заложников, мы сжигаем три его кишлака. Или мы захватываем его караван – Джамаль нападает на наши патрули. В Афгане я убедился, что все разговоры про азиатское коварство и про «Восток – дело тонкое» – бред спецов из дипломатических академий. У Джамаля коварства было не больше, чем у меня. Просто на каждый ход каждой стороны следовал ответ. Если ходы были подлые, ответы были такие же подлые. Если мы шли на уступки – та сторона делала то же самое. Иногда в Афгане мне казалось, что я воюю с зеркалом. И что там, на другой стороне, сидит полковник Дроздов, только в чалме, и повторяет все мои жесты. Иногда мне чудилось, что всю войну можно прекратить за двадцать четыре часа. Разъехаться в разные стороны, и все бы улеглось само собой. Однако мы с Джамалем на черно-белой доске были только фигурами, а не игроками. У него был совет полевых командиров, у меня – Генштаб и Политбюро…

Я машинально помассировал плечо. Афганская рана давно не болела, но вспоминал я о ней часто. След от воспоминаний был более заметен, чем след от пули.

В августе и в октябре понятно было не все, но многое. Приказы батьки Язова нужно было исполнять, но можно было не торопиться. Стрелять таманцам не хотелось, и мне тем более. Путч этот мог и должен был прекратиться без применения оружия. Какая-то из сторон должна была уступить, и не в наших правилах было торопить события. В августе я стоял на окружной дороге и покуривал перед толпой промокших демократов, построивших на шоссе свои смешные баррикады. Сигарета то и дело намокала и гасла, и я зажигал новую. Если бы не проливной дождь, наше стояние на дороге было бы даже приятным. Мокрые демократы на пути были хорошим поводом, чтобы не двигаться с места. Поводом, а не причиной – но им это знать было не обязательно. Мокрые демократы были злы и решительны. Толстая дама, кидавшая мне в лицо обрывки какой-то бумаги, кажется, твердо намеревалась лечь под танк. По-моему, она даже не представляла себе, что это удовольствие ниже среднего. Если не верит, пусть спросит у Джамаля.

В том августе был еще жив Игорь, и еще не ушел из дому…

Отставить, приказал я сам себе. Тебе еще предстоит сегодня Солнцевское кладбище, а пока отставить. В таком состоянии ты не то что танками, детскими самокатами не сможешь командовать. Вчера ты и так поймал жалостливый взгляд адъютанта, когда он глядел на твои руки с планшетом. Эти трясущиеся руки хороши были в том давнем августе, и не у тебя.

Если тебя начинают жалеть твои адъютанты, надо срочно подавать в отставку или стреляться.

Я внимательно посмотрел на свои руки, держа ладони перед собой. Нет, теперь все было в порядке. Во всяком случае, по рукам генерала Дроздова не должно быть видно, что он чувствует.

А также по лицу или по голосу. Надеюсь, полчаса назад, когда мне по спецсвязи позвонил Президент, голос меня не выдал. Голос не выдал, что генерал Дроздов ничегошеньки не понимает. Голос генерала-дуболома, который к месту и не к месту вворачивает фразу насчет армии, которая не пойдет против своего народа. В устах генерала-дуболома эта фраза должна была звучать убедительно. Правда, сам генерал Дроздов в этой фразе, простите, сомневался. На самом деле армия пойдет куда угодно, если на то будет приказ. Иначе это не армия, а сброд. Другое дело, отдадут ли приказ. Я не отдам, за других не ручаюсь.

Впрочем, Президент как раз допрашивал меня, а не других.

По его словам выходило, будто в Москве зреет заговор против законной власти и он, Президент, хотел бы быть уверенным в Дроздове и таманцах.