Тьма над Лиосаном - Челси Ярбро

— Ваш брат был рожден для нее, — возразил Сент-Герман. — И что же из этого вышло?

— Брат присягал королю, — непреклонным тоном ответила Ранегунда.

— А потом поклялся служить Христу, — сказал Сент-Герман. — То есть сменил одного хозяина на другого.

— Он достойный человек, — не сдавалась Ранегунда. — Он несет ответственность за грехи всего человечества.

Гизельберт много раз говорил это ей, и с большой гордостью, но в ее устах излюбленной фразе брата явно чего-то недоставало.

— Это ничуть не умаляет ваших достоинств, — сказал Сент-Герман.

— Но… — Ранегунда вдруг осеклась, затем продолжила совсем другим тоном: — Мне кажется, вы исхудали.

— Да, — подтвердил Сент-Герман.

Так бывало всегда, когда ему приходилось питаться лишь кровью животных.

— Я велю принести вам… поесть.

Ранегунда отдернула руку. Ее вновь охватило смятение, за которым пряталось странное ощущение, определить которое она не могла.

— Только не козу, и не с Ниссе, и лучше не на глазах у высокого гостя, — бросил отрывисто он и, заметив недоумение в серых глазах, счел нужным добавить: — Я готов к ответу на все вопросы, но было бы предпочтительнее потянуть с объяснением. Как и с хлопотами о моем хлебе насущном.

— Потянуть? — повторила она, закрывая за собой дверь, чтобы приглушить звуки гульбы. — Почему?

Сент-Герман покачал головой.

— Не хочется вас огорчать. Но будьте уверены, все мои странности ничуть не касаются ни крепости, ни деревни.

К частоколу вот уже две ночи приходили олени, и он приучал животных к себе, намереваясь с их помощью в дальнейшем поддерживать свою жизнь.

— Но… — Ранегунда зашла ему за спину и положила руку на твердое словно камень плечо. — Но должен же быть способ восстанавливать ваши силы. Ведь сейчас лето — время нагуливать вес, чтобы легче перенести зиму.

Сент-Герман медленно повернулся и нашел в серых глазах наряду с тоской беспросветного одиночества столько гордого мужества, что ладони его словно сами собой охватили ее лицо.

— Вы восстановите их, Ранегунда. — Его поцелуй был свежим, как дуновение ветерка; затем он потупился и опустил руки. — Я должен бы извиниться за свою вольность, но… не хочу. И не стану.

Она осталась спокойной и, погасив в глазах изумление, задала свой всегдашний вопрос:

— Почему?

— Потому, что меня влечет к вам, — ответил он, прислоняясь спиной к проему между двумя узкими окнами.

Она издала смешок, короткий и нервный.

— Вот как? Неужто иноземцам нравятся женщины с оспинами на щеках?

— Да, если иноземец — я, а женщина — вы, — был ответ.

Лицо Ранегунды опалило внутренним жаром, а ноги внезапно ослабли. Ей пришлось собрать в кулак всю волю, чтобы не упасть.

— Вы не должны говорить со мной так.

— Знаю. — Он усмехнулся. — Я иноземец, но правила пристойного поведения у всех народов не очень-то отличаются друг от друга. Я понимаю, что не вправе говорить вам того, чего не мог бы сказать вашему брату. Но в данном случае для меня это неприемлемо и… и несносно. И чем дальше, тем больше — вот вам мой ответ.

— Вы опять заинтриговали меня, — сказала Ранегунда, пытаясь взять светский тон, но с губ ее вновь сорвалось: — Почему?

Сент-Герман коротко и невесело рассмеялся.

— Это еще одна вещь, о какой предпочтительнее молчать.

Как ей сказать, что ему было бы много легче держать себя в рамках, если бы он мог заставить себя по ночам наведываться в ее спальню?

— Все дело в том, что вы не одного со мной племени, — с уверенностью объявили ему.

— Да? — Сент-Герман не мог двинуться с места.

— У вас есть обычаи, какие нам кажутся странными, но вам тем не менее приходится их соблюдать. — Ранегунда сосредоточенно сдвинула брови. — Ведь именно потому вы сами убиваете предназначенных в пищу животных? Так у вас принято, это вам свойственно, как и ваша всегдашняя скрытность. Разве я не права?

«Тайн и у нас много, — подумалось ей. — Взять, например, амулеты на дуплистых деревьях. Кто-то ведь все-таки их оставляет. Но кто?»

— Тут не столько общих причин, сколько личных. — В ответе звучал намек на язвительность. — Но что-то в таком духе… да.

Ранегунда жестом дала понять, что объяснение принято, и вздохнула:

— Я не собираюсь расспрашивать дальше, если наш разговор чем-либо вам неприятен.

— Меня в нем ничто не может задеть, — сказал Сент-Герман. — Я опасаюсь, что он может сделаться неприятным для вас. И все же готов продолжить беседу. Что еще вас интересует во мне?

Она призадумалась и откинула со лба завиток волос.

— Боюсь, перечень окажется слишком длинным.

— Должны ли вы возвратиться на плац? — спросил он. — Ничто для меня так не ценно, как общение с вами, однако…

Ранегунда не дала ему договорить.

— У меня нет необходимости делить с маргерефой стол. Он усадит рядом с собой Пентакосту и даже не поинтересуется, куда я девалась. Они отобедают, потом отправятся осматривать бревна и частокол, а вернутся лишь к мессе. До тех пор я могу делать все, что хочу. — В серых глазах мелькнуло лукавство. — А хочу я… Ну нет, скажу по-другому. Мне гораздо приятнее быть не с ними, а здесь.

— Благодарю. — Сент-Герман помолчал. — Тогда продолжайте.

— Почему вы так странно поцеловали меня?

— Я уже вам ответил.

Ранегунда порозовела опять.

— Но это ведь невозможно. — Категоричное утверждение прозвучало вопросительно-жалобно.

— Что невозможно? Любить вас? — Сент-Герман наконец отошел от стены. — Это вздор, Ранегунда.

Они стояли лицом к лицу, но не осмеливались коснуться друг друга.

— Вы хотите, чтобы я уменьшила размер вашего выкупа? — спросила наконец с вызовом Ранегунда.

— Вы без колебаний можете удвоить сумму, какой бы она ни была. И это не праздное предложение. Я очень богат. В Риме знают об этом.

— Тогда вы стремитесь через меня взять здешнюю власть в свои руки, — последовало новое обвинение.

— В таком случае мне разумнее было бы обхаживать вашего брата, — спокойно парировал Сент-Герман. — Раз его мнение является для вас окончательным, зачем мне посредник? — Он резко тряхнул головой, отметая ее возражения. — Я не собираюсь как-либо сковывать вас. И не представляю угрозы для жителей крепости и деревни. У меня нет союзников, стремящихся чем-нибудь здесь поживиться. Я не намереваюсь отдать ваши земли датчанам, разбойникам или пиратам и не хочу возродить тут культ старых богов. Также я не пытаюсь сделать вас своей данницей и не стремлюсь заронить в вас чувство, будто вы чем-то обязаны мне. Это я ваш должник. И всегда им пребуду.