Позади Москва - Сергей Анисимов

К участию в операции, непосредственно предшествующей или совпадающей с моментом начала вторжения в Россию, Фил готовился полтора года. Ездил, осваивал местность, осваивал легенду, прорабатывал свою задачу дома и «на месте», в одиночку и в составе группы. О своей задаче – убийстве нескольких конкретных старших офицеров, специалистов по хранению и обслуживанию ЯБЧ[14] – он упомянул довольно равнодушно. На подготовительном этапе Фил все делал правильно, все зачеты сдал и был допущен к фактическому забросу, но задачу не выполнил, даже не приступил к ее выполнению. Потому что обе его страсти оказались сильнее его; в этом он был не виноват. Все свободное время и даже часть рабочего времени за недели жизни в России, оплаченной в конечном итоге налогоплательщиками собственной страны, он проводил, наслаждаясь, предвкушая, готовясь. Проводил или в метро, или над старыми каталогами, над электронными базами данных. Вытащенными из недр Интернета или купленными на станциях того же петербургского метро за довольно небольшие деньги. Содержащие полные сведения об именах, датах рождения и смерти, адресах прописки и фактических адресах проживания всех нас. Анализ этих таблиц был интереснейшим занятием, поглощавшим все его вечера без остатка в течение месяцев. Но в итоге у Фила оказался на руках чудесный список адресов людей, награжденных в свое время редкими наградами Страны Советов или новой Российской Федерации, либо их наследников, даже переехавших по 1–2 раза на другие адреса, считая с момента награждения их отцов или дедушек. Можно было предполагать, что часть адресов все равно окажется «пустой», и это Николай с Филом сочувственно обсудил, но все равно, по крайней мере часть вводных выстраданной им таблицы должна была «сыграть». Он заслужил это. Он хотел эти награды себе. Интересно, что даже самые настоящие медали Олимпийских игр либо любые другие награды Фила не интересовали. Николай упомянул знаменитейший знак «Летчик-космонавт СССР», иметь копию которого было мечтой всех мальчишек его поколения, – тому было наплевать.

Второй неожиданной страстью Фила стал метрополитен. Мы все с детства привыкли слышать о том, какой он у нас чудесный. Нас не удивляют пораженные лица иностранных туристов в подземных вестибюлях многих старых станций в Москве и Петербурге. Разглядывающих стены, потолки, скульптуру и мозаики: рабочих, летчиков, реющие красные знамена, Ленина на фоне толпы, Пушкина на фоне опадающих листьев. Это действительно впечатляет, и такого действительно нет больше нигде в мире. Особые, похожие на парки или музеи станции метро есть в других городах: в Париже, в Стокгольме. Но вот такого больше нет нигде. И на этом профессиональный разведчик Фил свихнулся.

Поняв, что это интересно собеседнику не как аргумент на каком-то будущем суде или для чего-то иного, а для себя, на самом деле уже растормозившийся Фил говорил о метро почти взахлеб. Он не так много знал о станциях и линиях, как о советских и русских орденах. Более того, большинство новых станций его не трогали. Но все это, вместе взятое, реально «снесло ему крышу», если говорить простыми словами. Мечтательно глядя в потолок, не видя лица Николая, он с большим удовольствием, пробивающимся даже сквозь боль, рассказывал – снова о расчетах. О формулах, которые он использовал в приложении к конкретной математической задаче. Скорость движения эскалаторов – она же не имеет никакого значения сама по себе, эскалаторы перемещаются не по горизонтали. У них есть разные режимы движения, люди на эскалаторах могут стоять в один ряд или в два, неравномерно, потому что поезда прибывают на подземную станцию раз в несколько минут. В конце концов, на подъем могут быть включено сразу несколько эскалаторов. Скорострельность пистолетов выбранной им модели. Время на перезарядку. Когда Фил рассказывал, сколько раз представлял себе это: он стоит на выходе с эскалатора метро, и на него один за другим выезжают снизу люди… Его ладони сжимались и разжимались, будто он до сих пор жал на оба спуска. Он убил 15 человек. О расстрелах троллейбусов и автобусов он ничего не знал: он был сам по себе.

Николай отчетливо понимал, что это сумасшедший. Таких даже не сажают в тюрьмы, их как-то лечат, а потом иногда выпускают обратно на улицы. Но хуже понятного ощущения ужаса от контакта с «чужим», с носителем ненормального разума, было ощущение гадливости по отношению к самому себе. Причем у него совершенно не было причин стыдиться того, что он провел среди всего этого столько часов со всеми своими участливыми замечаниями. У него была задача, и он ее весьма полно выполнил, разве что не быстро. Но было поразительно, до остроты стыдно самой «концепции произошедшего». Если бы месяц назад он прочел описание всей этой истории на каком-нибудь интернет-сайте, услышал бы ее отголоски на радио, а затем увидел бы на ТВ, было бы совершенно ясно, что это фальшивка, провокация ФСБ. Такого не бывает. Нет, понятно, что есть увлеченные коллекционеры, что есть психи, что есть вооруженные психи, что есть вооруженные психи среди граждан США. Но вот все это вместе, вся картина вооруженного психа – бойца какого-то из подразделений американской военной разведки, явившегося в питерское метро и начавшего расстреливать людей… На фоне охоты на ветеранские ордена и медали… Все это отчетливо попахивало не просто шизой, но оставляло неистребимый привкус провокации. Он не мог об этом не думать.

– Ну, лучше тебе?

Майор разглядывал его, уперев руки в бока и раскачиваясь на пятках.

– Нормально.

– Сильно, я гляжу, на тебя это подействовало.

Отрицать было глупо: он действительно расклеился. Чертов разговор с чертовым психом сам по себе был большой проблемой, но хуже всего были сомнения. Сложно было представить, как можно организовать такую провокацию – если это провокация. Но выглядело произошедшее очень и очень грязно. А он в этом участвует.

– Выпить хочешь?

Не дожидаясь его ответа, майор отошел к своему столу, достал из тумбы стола початую бутылку обычного вида, не вычурную. Какой-то из местных коньяков: или дагестанский, или азербайджанский, несколько звездочек. Быстро разлил по мелким стопочкам: себе на палец, Николаю чуть больше. Принес, подал. Николай выпил, стараясь не принюхиваться: запах и вкус коньяка никогда не доставляли ему никакого удовольствия. Считается, что это приходит с возрастом, но, в общем-то, было понятно, что он до этого не дотянет. Но показательно и интересно, что глоток помог, внутри на секунду стало жарко, и потом его буквально на глазах начало «отпускать».

– Что теперь?

На его вопрос майор не ответил: немного наклонив голову вбок, он прислушивался к собственным ощущениям. Это выглядело забавно, и Николай едва сдержал улыбку. Нет, это даже интересно, что 25 граммов коньяка сработали так быстро и точно, оттянув муть, заглушив гадливость в душе. Может быть, у него есть зачатки будущего алкоголика?

– Знаешь, Везучий… Из всего тобой написанного ЯБЧ оказываются на самом последнем месте. Вот что значит непрофессионал.

Это он произнес с ясно различимым удовлетворением. И такое же удовлетворение появилось на его лице, когда Николай согласно кивнул.

– Я еще сколько-то лет назад был уверен: ну да, это мы с грузинами или чеченами воюем танками и самолетами, по-маленькому. И с какой-нибудь даже Турцией примерно так же будет. Десять бригад туда, десять бригад сюда, сверху бомбардировщики и вертолетный десант, а в море ракетные катера влево-вправо носятся… А вот когда до настоящего дойдет, до Третьей мировой, вот тогда все будет не по-детски! Вот тогда от горизонта до горизонта – ядерные грибы, между ними все залито в три слоя зарином и зоманом, и между всем этим, в тумане, двигаются танки и шагают толпы солдат в противогазных масках и в костюмах химзащиты. Во картинка! И ни-фи-га…

После этого слова он отвернулся к закрытому сплошной шторой окну, и Николай как по команде поглядел в том же направлении. Штора была из плотной ткани, длинная, до самого пола, и в многочисленных складках. Вроде бы такие шторы резко затрудняют использование направленных микрофонов.

Страна проигрывала войну. На всех фронтах, что бы ни говорилось по радио и что бы ни изображалось в «Анализе и комментариях» в те часы, когда еще велась телетрансляция. «Картинки», подаваемые в качестве иллюстративного материала к такому «анализу», были в этом отношении важнее. Если на них появлялся пылающий сверху донизу «Страйкер», то это была не слишком качественная съемка сверху медленно движущейся камерой: или с вертолета, или даже с БПЛА. Разбитый вдребезги «Апач» демонстрировали несколько раз на разных каналах, но было видно, что это один и тот же «Апач», снимаемый теперь с разных ракурсов. В каждом случае с гордостью показывали эмблему: не слишком-то крупную, но яркую и запоминающуюся, белая голова орла (наверное, орлана) в кружке, увенчанном двумя золотыми крыльями, и яркая красная молния по вертикали. Но таких крупных планов было мало, в основном сожженную технику если показывали, то издалека, проводя камерой по покрытому дымом горизонту. Складывалось такое ощущение, что ее мало. А убитых и пленных вражеских солдат или, например, летчиков не показывали вообще, и у Николая было очень нехорошее предчувствие в отношении того, почему именно это делается. Не потому, что их не было – они абсолютно точно были, с первого же дня войны, а сейчас счет уже наверняка шел на сотни. Но мировые СМИ, активно ретранслирующие видеосюжеты «с другой стороны» и в целом ничего не имеющие против вида сожженных или уткнувшихся мордами в кюветы мертвых «Росомах», «Брэдли» и «Абрамсов», комментировали факт ПОКАЗА в телеэфире вражеской воюющей страны своих собственных солдат пленными и убитыми очень остро. На полном серьезе оценивая этот факт как «военное преступление, за которое виновные понесут ответственность»[15]. Поэтому на всякий случай их не показывали ни по Первому, ни по РТР.