Учитель моей дочери - Надежда Мельникова

Тело сковывает ужас. В голове шумит, я тут же чувствую головокружение и резкий запах всех моющих средств сразу. Схватившись за шторку, я беспомощным мешком сваливаюсь в ванную. Начав лапать свою грудь, со страхом осознаю, что она набухла, как было с Маргаритой.

В ушах пульсирует кровь, на глазах выступают непрошеные слёзы. Нам стоило быть аккуратнее, даже спираль не даёт стопроцентной гарантии, она могла сдвинуться. Она могла… Не помню! Я совсем забыла, какой у неё срок годности. Хоть убей, не могу воскресить в памяти, когда конкретно её ставила.

Тихонов не хочет детей, они ему не нужны. Его, теперь уже бывшая, жена говорила, что из-за этого он её бросил. Одна я двоих детей не потяну. Я не справлюсь! Мне придётся сделать аборт и убить своего ребёнка. А я всегда была против этого. По показаниям — да, но не так же. Слёзы льются градом. Этот малыш от Лёши, от моего любимого учителя. Я не могу своими руками уничтожить плод нашей любви. А Лёше это не нужно, ему нравится быть свободным. Он имеет право не хотеть детей, никто не обязан жить по навязанной кем-то схеме. Это его выбор. Да, он должен был быть аккуратнее, но теперь уже поздно. И мне надо было не быть настолько влюбленной идиоткой, а сходить к гинекологу и уточнить. Это конец… Конец всему. Конец нам… Тихонов для этого развёлся, он не желал всего этого. Я так люблю его, но он не хочет детей… Не может, ему это не нужно.

Схватив со стула джинсы и кофту, я кое-как натягиваю одежду и обувь. Пробормотавв дочери нечто невнятное, спускаюсь вниз, в аптеку. Смеюсь, потом плачу и, сжимая тест, снова возвращаюсь в ванную.

Ещё никогда полторы минуты не длились так долго.

Две полоски проявляются почти сразу, они очень чёткие. Сомнений быть не может, и я снова рыдаю.

Когда Лёша приезжает, я уговариваю себя подумать, молчать, быть хитрее, узнать точно, но не могу… Мне надо видеть его реакцию, я не в силах тянуть, я прямо сейчас должна понять, насколько дорога ему и что нас ждёт дальше. Меня как будто подвесили на верёвках, и всё, что мне остается, — это безвольно барахтаться.

Я предлагаю прогуляться, чтобы этого не слышала дочь. Марго смотрит мультик, и мы с Алексеем спускаемся вниз.

Он пытается поцеловать меня, поделиться какой-то новостью, улыбается, выглядит довольным, говорит о курсах и повышении квалификации, а я просто поднимаю голову и, заглянув ему в глаза, тихо произношу:

— Я беременна, Лёш.

Он резко замолкает. Как будто я дала ему пощёчину. Я бы очень хотела не смотреть на него в этот момент, но не могу отвести взгляда, потому что ищу в нём хоть что-то, намекающее на то, что у нас есть будущее. Что он, как и я, хочет семью, и наш общий ребенок — это счастье, подаренное с небес. И это нас объединит, и мы шагнём дальше. Он научится, пусть не любить, но хотя бы беречь Маргариту, как свою.

Но Тихонов отворачивается, отшатывается.

«Он чайлдфри». «Мы развелись, потому что он не хочет детей».

Мне кажется, у меня даже сердце останавливается. Внутри что-то отчаянно пульсирует и бьётся, колет нестерпимой болью. Язык присыхает к нёбу. Горло подёргивает будто наждачкой, ноги становятся ватными.

— У тебя ведь уже есть ребенок, Оль, — произносит Лёша в момент охрипшим голосом.

И всё. Я больше не могу ждать. Стоять напротив него на улице. Я не могу терпеть и даже видеть его. Быстрым шагом возвращаюсь в подъезд, поднимаюсь на свой этаж и закрываю дверь. Но запираться на все замки не имеет особого смысла, потому что за мной никто не идёт.

Глава 20

Однажды я видела, как разрушается карточный домик. В нижней части пирамиды вытянули одну тоненькую карту, и вся конструкция разлетелась.

Так и у меня с Тихоновым: всё поломалось буквально за мгновения. Вот мы любили друг друга каждую свободную минуту, я готова была душу продать дьяволу за его поцелуи и ласки. А вот я уже не подхожу к телефону и не открываю ему дверь.

Лёша пытается объяснить свою позицию в сообщениях, он настойчив и даже навязчив, а я удаляю смс непрочитанными. Только вижу верхние строки и уже не хочу вдаваться в их содержание.

Меня очень сильно тошнит, особенно по утрам, когда, едва оторвав голову от подушки, я стремглав несусь к унитазу. Наверное, поэтому его разговоры о том, что мы и так едва находим время друг для друга и куда нам ещё ребёнок, раздражают меня особенно сильно. Не могу объяснить, что конкретно случилось, возможно, я просто разочаровалась в нём, но это произошло так быстро. Меня словно отрезало от Тихонова.

Беременность — очень хрупкое состояние, во время которого женщина особенно сильно нуждается в поддержке и внимании. Мне хочется тепла, нежности и заботы, а Лёша ведёт себя так, будто с нами случилась трагедия. Поэтому я не хочу с ним разговаривать, он словно выставил меня без одежды на мороз, а сам остался в натопленном доме.

— Оль, мы можем поговорить? Почему ты меня избегаешь? Я ведь ничего плохого не сделал. Надо сесть и хорошенько подумать! — Прихватывает он меня под локоть, пока Маргарита, ослушавшись, носится по холлу как угорелая.

Я хочу её остановить, но слишком сильная слабость не даёт мне этого сделать.

— Лёш, я не хочу разговаривать. Я хочу домой. Мне нужно полежать.

Хорошо бы проверить гемоглобин, я едва волочу ноги в последнее время.

— Я вас отвезу, — уверенно сообщает Тихонов. Смотрю в серые глаза и снова чувствую душевную боль.

Ну не могу я с этим смириться, не так всё должно быть, когда двое, пусть и случайно, создают новую жизнь. У Алексея такое лицо, будто я не плод любви в себе ношу, а смертельно опасный вирус.

Он не успевает за ходом событий. Пытается разговаривать как можно нежнее и аккуратнее, но смысл от этого не меняется. Он хочет вернуть время обратно, чтобы всё было, как прежде. Ему нужна лёгкость. А я уже несусь в этом поезде вдаль и не могу ждать, пока он топчется на перроне, никак не решаясь, что же ему делать. И билеты жалко потерять, и ехать со мной ему совсем не хочется. Не так всё должно быть, и, хоть мне очень больно, пора признать: он меня