Канал имени Москвы. Лабиринт - Аноним

Слуга молча поставил дивный фарфоровый чайничек на серебряный поднос и, не спросив разрешения, положил свои громадные руки на шею хозяина. Принялся массировать. В его руках таилась какая-то волшебная сила.

– Не уклоняйся от ответа, – попросил брат Дамиан.

Руки ни на миг не останавливались. Как бы невзначай:

– А разве брат Зосима их не признал?

– Не то чтобы… Хитрые они, шельмы, по части маскарада.

– Ну и вы им отплатили тем же, – равнодушно напомнил Калибан.

Не хочет. Не идёт на доверительный разговор. Пока. Что ж, брат Дамиан может и подождать. Только теперь недолго, Калибан, недолго. Суд над фаворитами луны назначен на утро. И Совет братства потребовал открытого процесса. С чем Светоч Озёрной обители вынужден был смиренно согласиться. И даже ничем не выказал внутреннего негодования. Хотя в последний раз ему навязали чужую волю. Он хорошо подготовился: после этого процесса (открытого!) всякая ересь, что бурно проросла молодыми побегами, будет вытравлена калёным железом.

– Брат Зосима видел только одного, с кем договаривался. Вроде он… Тогда ж к чему им было скрывать про записи брата Фёкла?

«Он не глухонемой», – заявил Калибан про второго, сказавшегося больным, воришку, как только увидел Озёрных братцев. В арсенале брата Зосимы были средства, которые не только глухонемого – мёртвого заставят говорить. Но смущать Возлюбленных братьев на открытом процессе следами пыток… Брат Дамиан об этом только намекнул.

«Время водою струится из вечности», – сказал Калибан, и глаза его так же были непроницаемы. Находчивый, шельмец. Монахи, из самых усердных, накладывали на себя подобную епитимью. «Причащение оглушением». В Храме из живого тела Лабиринта каплями вытекала столь же живительная вода. Если встать под этот скудный поток в специальном месте, где даровалась возможность связать покрепче члены и всё тело да жёстко зафиксировать голову, то капельки воды падали ровно на темя. В одну точку: кап-кап-кап… Неспешно, очищая от дурных помыслов и пагубных страстей. Вроде бы невелик подвиг, но через несколько часов каждая падающая капля становилась как удар молотом. Кап-кап-кап. Многие из усердных братьев избавились от нашёптываний лукавого, оглушение возвращало их чистыми. Лишь некоторые сходили с ума. Воришки долго, на всех допросах скрывали свои имена, что в Пироговском братстве никого не удивило, но после очищения под благим потоком тот, что взялся говорить за обоих, с кем в качестве «коллекционера» сторговался брат Зосима, признался, что брата (якобы глухонемого) с рождения нарекли Брутом.

«Надо же, – почему-то подумал брат Дамиан, – как сына и убийцу Цезаря».

Своё имя он тоже назвал. Слаб он оказался и выглядел, если уж начистоту, не очень. Усердные Возлюбленные братья выдерживали гораздо дольше. А ведь поначалу, когда за деньгами явился, дерзил, и даже когда сообразил, к чему дело клонит, не прекращал своих мерзких ухмылок. А вот раскис…

Брат Дамиан его по-отечески обнял:

– Что ж тогда темнил? – ласково спросил он. – Я ведь только хочу помочь.

И тот разревелся, как неряшливая плаксивая баба. Брат Дамиан смотрел на него с участливым любопытством – он уже не раз видел эти слёзы, и всё время они не переставали удивлять его. Вот она, тайна человеческой природы: героическое выдерживать гораздо проще, и с такими, как этот (кем он там себя воспринимает – дерзким неуловимым вором, фаворитом луны?!), все пыточные приспособления брата Зосимы могут не дать результата. Но достаточно лишь сломать их физиологию…

– Где они? Записи? – кротко спросил брат Дамиан.

И тот заговорил. Запел. А ведь ещё недавно делал вид, что совсем не представляет, о чём речь. Даже искренне убедил себя в этом (вот ещё одна из загадочек человеческой природы – мы можем убедить себя в чём угодно) настолько, что брат Дамиан даже вынужден был попросить его: «Не старайся казаться тупее, чем есть на самом деле…»

Запел. Бумаги были. Были! И часть груза упала с сердца Светоча Озёрной обители. Знать они про них ничего не знали, но помирающий монах так вцепился в свои записи, что пренебречь ими они не смогли. А вдруг и вправду ценность какая? Только там галиматья одна, всё грязно, перечёркнуто… Но не наше, мол, дело, хранили они их столь же бережно, как и Книгу («Видать, не зря, коль такой переполох из-за проклятых каракулей!» И снова слёзы… теперь брат Дамиан смотрел на него с отвращением), даже собирались их «коллекционеру» предложить. Но мерзкая водная тварь, тень из глубины, неожиданно напала на их лодку, когда до Пирогова было рукой подать, прямо перед входом в канал. Никогда их не трогала, а тут едва не опрокинула лёгкое судёнышко. Ну и смыло много чего, не только проклятущие бумаги, хорошо, хоть Книгу удалось сберечь. Поэтому и вынуждены были темнить.

Брат Дамиан слушал, кивая. И вдруг спросил:

– Как звать тебя, напомни?

Тот всхлипнул:

– Хомой кличут.

– А по батюшке?

Всхлипнул, посмотрел прямо, не то что с вызовом, но опять эта его мерзкая ухмылка:

– Я, добрый человек, батюшки своего никогда не знал, – сказал искренне. Замялся. И быстро попросил: – Отпустил бы ты нас. А мы тебе ещё хорошую службу сослужим.

«Вот прямо завтра и сослужишь», – подумал брат Дамиан. Но осторожность никогда не лишняя, и вслух он сказал:

– Совету решать. Со своей же стороны постараюсь помочь.

2

– А что тебя беспокоит, Калибан? – неожиданно спросил брат Дамиан. – Вижу ведь, что беспокоит.

Сильные руки слуги перестали мять шею, на миг остановились.

– То же, что и всех, – отозвался Калибан. – Люди говорят, что проклятые голоса с Пустых земель звучат всё громче. Доносит ветер… Люди ждут, ищут знаков.

Тепло от его неподвижных рук… брат Дамиан вдруг подумал, что если этим огромным ручищам захочется резко дёрнуть его за голову, то хрупкая шея Светоча Озёрной обители будет сломана в мгновение ока.

– Продолжай.

– Каждое утро находится кто-то, кто уже видел Четырёх чёрных псов на восходе. – Голос звучал ровно, но чуткое ухо брата Дамиана всё же улавливает тень усмешки.

– Вот как… но ведь такое уже было.

– Во времена Праотцев. – Теперь голос слуги совершенно бесстрастен.

«Только с тех пор Он устал. – Вялая, неприятная мысль. – И признаков всё больше».

– Ничто не повторит Золотых времён. – Голос Светоча Озёрной обители звучит сухо, надломленно. – Но это не отменяет нашего усердия.

Руки уродца снова задвигались.

– Ну, и что там со знаками? – напомнил брат Дамиан.

– Их нет, – ответил уродец.

– И знаешь почему? Не время ещё.

Светоч Озёрной обители поморщился. Хотел бы он так думать. Но вчера на закате что-то очень не давало ему покоя. Может, эта неопределённость с воришками, с записями брата Фёкла, а может, эта волшебная злобная фея, что ускользала сейчас в сторону Москвы…