Очищение - Олег Верещагин

Под навесом мирно качались на веревках два десятка высохших и обклеванных птицами трупов с табличками на груди: «Наркоторговец… Спекулянт… Рэкетир… Работорговец…» – исполненными с высокохудожественным вкусом в церковнославянском стиле. Самым старым трупам было с год, а последнее время желающих присоединиться к «крыше» не возникало ни у кого. Прямо возле передних столбов навеса с десяток чумазых мальчишек, вольготно устроившись в весенней теплой пыли, играли в карты – картина в этих местах тоже исчезающая, наверное, «одиночки-забреданцы». Дальше начинались гомонящие торговые ряды – вкривь и вкось, в этом никто порядок не пытался навести.

Романов бросил повод одному из троих следовавших за ним тенями порученцев, подошел к глазеющим на спешивающихся всадников мальчишкам. Всякий раз, видя таких, он думал: кем они были раньше? Но это от него не зависело и этого не вернуть… А вот кем они станут…

– Родители есть? – спросил он свысока, крутя нагайку у сапога. Мальчишки запереглядывались, один за другим мотали головами. – Жень, эти с нами обратно поедут, – сказал он Белосельскому. – Найди транспорт какой, и отправляйтесь, не ждите… – И обернулся – один из мальчишек, лет восьми, дернул его за полу куртки. – Что?

– Дядь, можно я сестру с собой возьму? Я без нее не хочу. – Мальчишка вытер слегка веснушчатый нос рукавом большущей куртки. – Она тут, рядом. Я без нее…

– Бери, – буркнул Романов и зашагал через базар.

Торговля шла бойко. Торговать тут разрешалось любыми вещами и продукцией, кроме горючего, спиртного, наркотиков, драгоценностей и золота, – главное, чтобы не было никакой перепродажи. Она, как и взимание в любом виде каких-то процентов или попытки что-то монополизировать, была запрещена – под страхом смертной казни. Часто попадались небольшие лавочки, выглядевшие солидно и как-то… как-то оптимистично. В них, как правило, торговали разной едой и одеждой-обувью-самошивом.

«Я думаю – «торговали», но это некорректно, – сердито размышлял Романов. – Тут не торгуют, тут меняются!» Почему-то это страшно раздражало и казалось унизительным. Он не понимал сам, что его так раздражает в процессе обмена, но от этого ощущения избавиться никак не мог. Что-то надо делать с денежной системой. Найти человека, который сможет ее выстроить, отладить и запустить – но без разных-всяких инфляций и не понятных никому индексов. Надо, надо, надо… Именно за этим он и шел сюда – отдать распоряжение, важное распоряжение перед походом, чтобы не тянуло за душу…

У конторы «смотрящего рынка», Самарцева (в прошлом – лидера одной из ОПГ и крупного бизнесмена, ныне – витязя, хотя и не из Большого Круга), скучали посетители. Унылые, видно было, что пришли они сюда, как говорится, не своею волею… Романов легко взбежал на крыльцо, отсалютовал в ответ на салют двоих часовых, принявших при его появлении строевую стойку. На бегу швырнул фуражку на столик и махнул экс-банд-бизнесмену перчаткой:

– Привет.

– Во, – Самарцев удивленно оглядел Романова с ног до головы. – Ты вроде бы уехал. Мой затемно умчался.

Старший сын Самарцева уже полгода был кадетом, порученцем у Русакова, – не все среди кадетов были теперь сиротами. Парень мог бы служить у отца, но не захотел, чтобы говорили: «под крылышком»…

– Уедешь с вами, – вздохнул Романов. И в тот же момент был буквально сметен с пути – в кабинет решительно вошла одетая в невообразимые лохмотья, далеко и мощно пахнущая псиной женщина неопределенного возраста. На седых патлах (волосами это назвать было сложно) косо держалась шляпа с обвисшими полями. Лицо женщины выражало непреклонную решимость. Что интересно, Романов, собравшийся было ясно и коротко расставить все по своим местам, заметил на лице Самарцева отчетливую робость – смотрящий как-то даже слегка подсполз под стол.

– Я по делу, – сухо сказала женщина.

– Чайку? – Голос Самарцева был – кто бы мог подумать?! – заискивающим! Совершенно откровенно заискивающим!

– Некогда чаи распивать, товарищ нарком!! – возвысила голос женщина, и Романов заинтересованно сел на край стола: начало было крутым. – Иначе гибель и разорение!! Согласно вашему распоряжению корма были доставлены, но вы не можете не понимать – хватило их ненадолго! Между тем я уже переговорила с товарищем Севергиным, и он подтвердил, что моя работа имеет важнейшее перспективное значение!

– Корм будет доставлен, – быстро и убедительно (Романову показалось – сейчас он прижмет руки к груди) заявил Самарцев. – Будет. Завтра же утром, в нужном количестве, Евдокия Андреевна. Слово чести. Чайку?

– Дела! Ждут дела! – Женщина сделала широкий мощный жест. – Я полностью полагаюсь на ваше слово, товарищ нарком! Спешу откланяться!

И она, на самом деле не без величественности кивнув, удалилась, оставив после себя мощный запах собак.

– И? – с интересом спросил Романов, слезая со стола.

– Уф, – Самарцев вытер лоб – не наигранно, реально. – Это Безумная Евдокия. Ну, зовут ее и правда Евдокия Андреевна, но так как-то лучше. Больше подходит. Она за кормом для животных приходила.

– За чем? – не понял Романов, но тут вспомнил: – Стой! Погоди… это питомник, что ли, про который…

– Да, он самый и есть! – Самарцев опять вздохнул. – Николай, она натурально чокнутая. Все кругом падало, как кубики детские, а она в пустой деревне кошечек-собачек выхаживала. Когда она в первый-то раз ко мне явилась – я ее вообще «шлепнуть» хотел, не разобрался…

– Понимаю, – угрюмо буркнул Романов. Он хорошо помнил зимнюю историю, как одна такая любительница собачек кормила своих питомцев человечиной и перед повешением орала, что «они же были голодные, как вы не понимаете?!». Ее жуткую людоедскую свору Романов перестрелял лично, не поленился. Отвратительней была разве что группа сумасшедших баб, примерно в то же время объявивших о создании Комитета солдатских матерей. Впрочем, этих просто разослали на тяжелые работы по разным концам территории.

– Лучше б шлепнул, – горько вздохнул Самарцев. Но на этот раз уже не всерьез.

– Она правда ненормальная? – Романов оглянулся через плечо. – Поговорить с ней хотел… – Он покусал губу. Не хотелось распространяться о том, что на работах в питомнике – рядом с животными – зачастую «оттаивали» даже те из малолетних мучеников-беженцев, от которых прямым текстом отказались лучшие врачи-психотерапевты.

– Совершенно, – подтвердил Самарцев. – Полный неадекват; говорят, она и до войны такой была, но не так резко. Когда о животных говоришь – все в норме. В остальном восприятие мира настолько своеобразное, что… – Он не договорил и развел руками сокрушенно. – Но питомник она содержит. Севергин на самом деле просил о кормах заботиться.

– Я вот тоже кое о чем попрошу, – вздохнул Романов.

Самарцев даже с каким-то пристуком поставил подбородок на сплетенные пальцы. Прищурился выжидающе-внимательно:

– Слушаю…

Когда Романов вернулся к Думе, на аллее уже пятью колоннами были выстроены все отряды. Собрались и просто люди, посмотреть – немного людей, что, впрочем, не было удивительно, практически все заняты какими-то делами. В основном среди провожающих были члены семей бойцов, у кого эти семьи были, – не отпустить их с работ было бы жестоко и глупо.

День настал на самом деле солнечным, но все еще держалась прохлада. Дул ветерок – какой-то нейтральный, не теплый и не холодный. Во главе колонн в руках у прапорщиков вздрагивали в его потоках дружинные стяги на прочных текстолитовых древках.

Черный кельтский крест, «СВД» и рогатина Русакова.

Золотой витязь Севергина.

Красный рубежник Батыршина.

Синяя сварга Юрзина.

И личный штандарт Романова, черно-желто-белое знамя с поражающим чудище серебряным всадником.

Женька подскакал навстречу Романову, явно красуясь в седле, – и было понятно почему: краем глаза Романов заметил среди провожающих ту самую девчонку. Из больницы. Отсалютовал, привстав в стременах.

– Готово все. – Мальчишка раскраснелся, глаза поблескивали легкой сумасшедшинкой. Он был без фуражки, короткий, только-только отросший ежик волос непокорно-сердито топорщился над головой.

Романов кивнул. Выехал перед строем, надеясь, что смотрится нормально, – он сам себе казался в седле ужасно неловким. Хотелось сказать что-нибудь зажигательное, возможно, даже историческое. Чтобы прямо с ходу – и на страницу учебника, пусть еще и ненаписанного.

Но на ум лезли деньги с передержкой и недавний спор с Самарцевым…

Романов кашлянул.

– Мы едем, потому что надо помочь людям, – сказал он. Получилось громко, потому что на аллее установилась мгновенная тишина. – Это не повод с экономической, политической, военной, вообще никакой точки зрения, мы сами еще не встали на ноги, со всех точек зрения мы должны сидеть смирно и копить силы. Мы просто едем помочь людям. Таким же, как мы. Только больше напуганным. Больше потерявшим. Не имеющим даже нашей небольшой надежды и уверенности. Когда надежду и уверенность делишь на всех – они растут. Мы поделимся нашими надеждой и уверенностью. И к черту экономику, политику и военное дело. Мы едем помочь людям. Я все сказал.