Замороженный Мир (СИ) - "Cyberdawn"

А так — выходит, что принята версия “несчастного случая”, что, фактически с гарантией, меня обезопасило. В этом плане, напомнил сам себе я, а так-то я живу не сказать, чтобы в “безопасном” Мире.

И слишком я углубился в размышления, пребывая на “законе божьем”, ответил несколько невпопад, за что святоша повелел “задержаться”. С очевидной целью: надругаться моим филеем над чистыми и невинными ивовыми прутьями.

Впрочем, облегчение от “пронесло” — пусть и не со стопроцентной гарантией, но весьма высоковероятно, меня несколько с очередной поркой смирило.

Да и вопрос образовался, припомнил я, вывалив на святошу вопрос о “духовном пути в жизни” сразу, как мы остались наедине.

— Так, отрок, ты о том думал, вопросом моим пренебрегая? — с прищуром уставился на меня законобожеучитель.

— Над ним самым, господин законоучитель, — честно соврал я. — Достоин ли я, да и вопрос к вам обдумывал.

— Негоже за мысли благостные порке подвергать, — порадовал меня поп. — Но и небрежение в учёбе недостойно! Прочтёшь дюжину молитв на ночь, во искупление небрежения, — цепко уставился он на меня.

— Прочту, господин законоучитель, — покаянно соврал я.

Судя по расслабившемуся рылу, проверял меня своим колдунским полиграфом, паразит такой, отметил я.

После чего, фактически песенным речитативом, выдал поп мне такой расклад:

Итак, в послушники я пойти могу. Отдав всё имущество, включая носильные вещи. “Ибо на церкви святой будет твоё содержание и окормление, негоже в духовный путь бренное влачить”. Последнее мне было не слишком важно, поскольку “проверяемого имущества” у меня может оказаться весьма мало, а “полиграф” я обойду.

А вот далее выходила картина не слишком радужная: пять лет фактического рабства у святош, по окончании которых, “в меру развития духовного, допустят до таинств духовных, альбо смирять себя в послушании поручат ещё полдесятины лет, альбо негодным признают к пути духовному и в мир отпустят”.

Хорошо устроились, кисло подумал я, спросив, а везде ли в Мире столь “разумные и правильные порядки”, поскольку интересно мне, не исказили ли сволочи импортные, тьфу на них, святые божественные законы.

На последнее святоша признал, что импортные — несомненно, сволочи. И даже тьфу на них, факт. Однако до сволочизма искажения “слова господнего” они не докатились.

Елейно поблагодарив и поведав, что буду до экзаменов искать в себе волю и силушку духовную, дабы понять, потяну ли я “тяжкий путь”, я под кивки закономучителя из аудитории удалился, поспешив на следующее занятие.

Мдя, отметил я не самую приятную перспективу. Если не соврал поп, учиться колдунствовать у святош — дело если не бесперспективное, то крайне долгое и неоднозначное. Причём по всему Стегасу, похоже.

Проверить, конечно, не помешает, но вряд ли закономучитель врал: нет смысла и вообще.

И потекла потихоньку учёба. Ну и жизнь вместе с ней не отставала. На квинке зашли мы к портнихе за моим новым барахлом, которое оказалось весьма к месту, поскольку холодало весьма ощутимо.

Да и заказал я Соне шубку, хотя подруга отнекивалась, вполне серьёзно, насколько я могу судить.

Но тут я не только её благодарил, за весьма весомый вклад в моё довольство и комфорт, но и себе приятно делал, так что настоял.

Учился, встречался с Марцилом, но и про “забугорье” решил поинтересоваться. А в итоге получил, пусть и намёками и недомолвками, массу небесполезной информации от Залины.

Итак, выходило, что “на воды в Гаагу” антец поехать может почти невозбранно. Если благонадёжен, ну и если конкретная Гаага его стремления его рожу видеть не против. Что определяли в столичных посольствах.

И, вроде бы, проблем с этим особых не было. Правда, начиная с шестого класса. Остальным “в забугорье”, видимо, было нечего делать. При этом, вопрос “иммиграции”, на который я аккуратно навёл собеседницу, также, на удивление, препятствий со стороны властей не встречал. Однако “были нюансы”.

Самым необходимым для “потенциального диссидента” было отсутствие долгов, как перед гражданами Анта, так и, само собой, перед государственным аппаратом. И диссидентствовать предлагалось без имущества. Вот вообще без, носильные вещи, один комплект, ну и не более пятидесяти ауресов деньгами.

— А если у покидающего наше благословенное отечество, будет, к примеру, имущество в зарубежных странах? — уточнил я.

— Так если дома или иная недвижимость, пусть дарственную пишет на казначейство, — отвечала дама. — А если счёт в банке или иное что — так же переписывает и поручительство выдаёт. Такие вещи не скроешь, — веско выдала Залина.

— Мудрые и верные законы в нашем благословенном Анте, — выдал я под кивки собеседницы. — Так и надо.

А вообще, невзирая на весьма жёсткую “обдираловку” — несколько более либерально, чем я предполагал, признал я.

А ещё, за три беседы, что у нас были, Залина несколько прояснила ряд моментов.

Итак, по закону, конечно, высшие сословия были “чем выше, тем неподсуднее”. Однако от совсем оголтелого произвола их удерживало как некое “общественное мнение”, так и социальные связи. С заметным удовольствием просвещающая меня тётка (чуть мысленно не оговорился “тёща”, мысленно хмыкнул я) приводила не один и не два примера, когда представители третьего, а один пример был пусть и давним, но второго класса, аж “стрелялись от позора”.

Ну, положим, стрелялись эти ворюги и сволочи не от позора, рассуждал я, а от “общественного мнения”. От позора они бы делишки свои гадкие не творили. И картина выходит вроде и попригляднее, чем казалась, хотя… На соплях всё, да и всё равно по-дурацки. Тот же дохлый Щебетен в свидетелях.

Кстати, насчёт последнего, точнее, не его мёртвого трупа, а наследничка. Ралил ни черта не появлялся в гимназии почти месяц. Более того, по слухам, предавался весьма самоотверженному загулу, с пьянством и блядством. Что хоть несколько осуждали, но из гимназии, например, даже не пробовали выпнуть. Сословие оберегало, а меня пошлют и за неделю прогулов, отметил я.

Ну а в остальном — всё более или менее соответствовало моим планам. Зима Терска наступила и была, прямо скажем, лютой. За полчаса можно было отморозить до бесчувственности нос и лицо, так что добирались мы с подругой до мест назначения почти бегом, да и выбирались, помимо гимназии и едальни, только по реально важным надобностям. Да и камин топился теперь, не переставая, несмотря на осуждающее покачивание головой старичка-домовладельца на “расточительство”.

И вот, бегу я, значит, в один ненастный вечер, в продуктовую лавку. Надо было нам домой некоторые продукты прикупить, а Сону я уговорил остаться, нечего ей лишний раз морозиться. Бегу, тороплюсь, потому что реально холодно, мимоходом сожалею об “отмороженной” резистентности отрицательным температурам, ну и не особо обращаю внимание на окружающий меня пейзаж. И вдруг, на подбеге к лавке, получаю мощный такой, весьма ощутимый поджопник. От земли меня не оторвавший, но бросивший мордой на стену лавки и ощутимо к данной стене челом приложивший.

Ну и пал я, естественно, на снег, быстренько приходя в себя, оглядываясь и начиная злопыхать. Потому как ко мне вальяжно топал расхристанный, явно пьянющий Ралил, игнорирующий расстёгнутой шубой мороз. Шёл с дебильной улыбкой, а неподалёку его ожидала некая весьма закутанная и подрагивающая ледь, обозримые части которой указывали на то, что она лядь.

Мизансцену окружающего пейзажа дополняли пара явных покупателей, с интересом взирающих на происходящее, ну и на периферии, из мобиля со знаком полиции, ме-е-едленно выковыривался городовой, в таком количестве мехов, что более походил на медведя.

— И что ты мне, ик, оторвать хотел, плесень подзаборная?! — вопросил пьяный Ралил. — Понял, на кого руку поднял, гря-а-А-А-А!!!

Последнее вокальное упражнение было связано с тем, что галоша, принявшая на морозе крепость камня, со всем моим усердием размазала яйца мажора по промежности. Ну, вряд ли всмятку, прикидывал я, поднимаясь и вытирая кровавые сопли со своей морды, но в мешочек — вполне возможно.