Бессмертная жизнь Генриетты Лакс - Ребекка Склут

26

Нарушение неприкосновенности частной жизни

Вопреки своим страхам, Дебора не умерла, когда ей исполнилось тридцать лет. Она продолжала растить детей, работая в разных местах — парикмахершей, публичным нотариусом, техником по смешиванию компонентов на цементном заводе, продавцом в бакалейном магазине, водителем лимузинов.

В 1980 году — через четыре года после развода с Гепардом — Дебора забирала свою машину у механика по имени Джеймс Паллум, который по совместительству работал на местном сталелитейном заводе. Они поженились в 1981 году, когда Деборе исполнился тридцать один, а Паллуму — сорок шесть лет, и вскоре после этого Господь призвал его в проповедники — по вечерам. До этого у Паллума были некоторые стычки с законом, однако рядом с ним Дебора чувствовала себя в безопасности. Он разъезжал по Балтимору на «Харлее» с ножом в кармане и всегда держал под рукой пистолет. Однажды он спросил у Деборы, отчего она не познакомит его со своей матерью, и вместо ответа она положила на кровать статью из Rolling Stone. Прочтя ее, Паллум посоветовал Деборе нанять адвоката, на что она заявила, чтобы он не лез в чужие дела. В конце концов они открыли маленькую уличную церковь, и Дебора на какое-то время стала меньше переживать о клетках матери.

Захария вышел из тюрьмы, отсидев лишь семь лет из своего пятнадцатилетнего срока. Он получил сертификат монтажника-наладчика воздушных кондиционеров и работал водителем грузовиков. Однако он по-прежнему боролся с собственной гневливостью и пьянством, и в тех редких случаях, когда ему удавалось найти работу, он быстро терял ее. Ему было не по карману снять жилье, и поэтому большинство ночей он проводил на лавочке на Федерал-хилл в деловой части Балтимора или на ступеньках церкви напротив дома своего отца. Порой Дэй выглядывал из окна спальни и видел, что его сын лежит на бетоне. Однако, если он приглашал Захарию в дом, тот огрызался и отвечал, что на земле приятнее. Захария винил отца в смерти Генриетты, ненавидел его за то, что мать похоронена в безымянной могиле, и никогда не мог простить ему, что он оставил детей на Этель. В конце концов Дэй перестал приглашать Захарию в дом, даже если иногда это означало пройти мимо спящего на тротуаре сына.

Однажды Захария увидел объявление о том, что больнице Хопкинса требуются добровольцы для медицинских исследований, и понял, что может стать объектом исследования за небольшую плату, еду, а иногда даже кровать, в которой можно поспать. Когда ему были нужны деньги на очки, он разрешил исследователям заразить его малярией ради изучения нового лекарства. Он нанялся добровольцем в исследование алкоголизма, чтобы оплатить новую программу переквалификации, затем подписался на изучение СПИДа, что дало ему возможность около недели спать в кровати. Захария бросил это дело, когда исследователи завели речь об инъекциях, ибо думал, что они заразят его СПИДом.

Никто из врачей не знал, что они проводят исследования над сыном Генриетты Лакс, потому что он сменил имя. Захария и Дебора всегда считали, что в больнице не отпустили бы его, узнай они, что он — один из Лаксов.

Самую большую сумму денег, которую когда-либо приходилось видеть детям Лаксов, принес Дэй, получив компенсацию по групповому иску против производителя бойлеров в связи с вредом для легких рабочих из-за воздействия асбеста на сталелитейном заводе Bethlehem Steel. Дэй получил чек на 12 тысяч долларов, и он дал по 2 тысячи каждому из своих детей. Дебора на свою долю купила небольшой участок земли в Кловере, чтобы когда-нибудь переехать туда в деревню и жить рядом с могилой матери.

Тяжелый период в жизни Сонни только усугубился: теперь основной доход ему приносила спекуляция продовольственными купонами в ночном магазине Лоуренса. Вскоре Сонни оказался в тюрьме за торговлю наркотиками. Судя по всему, Альфред, сын Деборы, пошел по той же дорожке, что и его дяди: к восемнадцати годам его уже несколько раз арестовывали за небольшие правонарушения, такие как взлом и проникновение в помещение. Поначалу Дебора неоднократно выручала его из беды и забирала под залог, однако потом стала оставлять его в тюрьме в воспитательных целях, говоря ему: «Ты тут останешься до тех пор, пока размер залога не сократится настолько, что ты сможешь сам его заплатить». Впоследствии, когда он поступил служить в морскую пехоту и вскоре ушел в самоволку, Дебора выследила его и заставила явиться в военную полицию. Она надеялась, что, побыв в заведении общего режима, он никогда больше не захочет оказаться в тюрьме. Однако дела пошли только хуже — Альфред начал воровать и приходить домой «под кайфом», и в конце концов Дебора поняла, что ничего не может с этим поделать. Она сказала ему: «В тебя вселился дьявол, парень, эта наркота, на которой ты сидишь, сделала тебя чокнутым. Я тебя не знаю и не хочу больше тебя здесь видеть».

Примерно в то же время кто-то сообщил Деборе, что она, как ближайший родственник Генриетты, может запросить в больнице Хопкинса копию медицинской карты своей матери, чтобы узнать о причине ее смерти. Однако Дебора этого не сделала, ибо страшилась того, что может узнать, и того, как это на нее подействует. Затем в 1985 году издательство одного из университетов опубликовало книгу Майкла Голда, журналиста из журнала Science 85, о кампании Уолтера Нельсона-Риса по прекращению заражения других культур клетками HeLa. Называлась книга «Заговор клеток: бессмертное наследие одной женщины и вызванный им медицинский скандал».

Никто из членов семьи Лакс не помнит, как они узнали о книге Голда. Однако, когда Дебора раздобыла экземпляр, она со всей возможной скоростью пролистала всю книгу насчет матери. Она нашла фотографию Генриетты, где та стояла, положив руки на бедра, на внутренней передней стороне обложки и ее имя в конце первой главы. Дрожа от возбуждения, Дебора прочла вслух абзац:

Все это были клетки одной американки, которая за всю свою жизнь, возможно, не бывала нигде дальше нескольких миль от своего дома в Балтиморе (Мэриленд)… Ее звали Генриетта Лакс.

Далее в десятистраничной главе Голд часто цитировал медицинские записи Генриетты: пятна крови на нижнем белье, сифилис, быстрое ухудшение состояния. Никто из членов семьи Генриетты никогда не видел этих записей, не говоря уже о том, чтобы давать разрешение больнице Хопкинса на передачу их журналисту для публикации в книге, которую будут читать во всем мире. Затем, пролистнув несколько страниц, Дебора внезапно наткнулась на подробности кончины своей матери: мучительная боль, жар и рвота; скопление токсинов в ее крови; запись врача: «Прекратить все препараты и лечение, кроме обезболивающих»; а также описание, как выглядели останки Генриетты во время вскрытия:

Руки умершей женщины были заведены вверх и назад, чтобы патологоанатом мог вскрыть грудную клетку… на теле был сделан продольный разрез сверху вниз посередине и была широко вскрыта [полость тела]… серовато-белые шарики опухолей… заполняли труп. Это выглядело так, как будто тело внутри было усыпано жемчужинами. Нитки жемчужных бусин опутывали поверхность печени, диафрагмы, кишечника, аппендикса, прямой кишки и сердца. Плотные скопления покрывали верхнюю часть яичников и фаллопиевых труб. Хуже всего выглядела область мочевого пузыря, покрытая плотной массой раковой ткани.

Прочтя этот абзац, Дебора не могла уже убрать это из своей головы. Дни и ночи напролет она плакала, представляя, какую боль должна была испытывать Генриетта. Стоило ей закрыть глаза, как она видела тело матери, разрезанное посередине, с криво поднятыми руками и полное опухолей. У нее началась бессонница, и вскоре Дебора обозлилась на больницу Хопкинса столь же сильно, что и ее братья. Ночами вместо сна спрашивала себя: «Кто дал журналисту медицинские записи моей матери?» Лоуренс и Захария думали, что Майкл Голд имел какое-то отношение к Джорджу Гаю или к какому-нибудь другому врачу из больницы Хопкинса, иначе как еще у него могли оказаться медицинские записи их матери?

Годы спустя, когда я позвонила Майклу Голду, он не мог вспомнить, откуда взял эти записи. Он лишь сказал, что «долго и с пользой беседовал» с Виктором МакКьюсиком и Говардом Джонсом и был совершенно уверен, что именно Джонс дал ему фотографию Генриетты. Однако в отношении записей он не был так уверен. «Они лежали у кого-то в ящике письменного стола, — сказал он мне. — Не помню, был ли это Виктор МакКьюсик или Говард Джонс».

Когда я разговаривала с Джонсом, он ничего не помнил о Голде либо об его книге и отрицал, что он или МакКьюсик когда-либо давали кому-нибудь медицинские записи Генриетты.

Для журналиста не считалось незаконным публиковать медицинскую информацию, полученную из какого-нибудь источника. Однако если он при этом не связывался с семьей, о которой шла речь в его материале, чтобы задать дополнительные вопросы, подтвердить информацию и сообщить им о готовящейся огласке их частной информации, то такая публикация пользовалась дурной славой. На мой вопрос, пытался ли Голд поговорить с семьей Лакс, он ответил: «Думаю, я написал несколько писем и сколько-то раз звонил, но все адреса и номера телефонов, по-видимому, были старыми. И если быть честным, эта семья на самом деле не находилась в центре моего внимания… я лишь подумал, что они могли бы добавить кое-какие интересные подробности к научной истории».