Прекрасные создания - Кэми Гарсия

Она исчезла в кустах, шагая по гравийной тропе. Могу представить скольких трудов стоило проложить ее там. Она шагала по тропинке в темноте, гравий хрустел под ее ногами. Я шел по траве сбоку от тропы, чтобы такой же хрустящий звук не выдал меня с головой. Я себе говорил, что стараюсь не шуметь, чтобы увидеть, зачем Амма тайно шла домой ночью, но на деле я просто боялся, что она поймает меня за слежкой.

Легко было догадаться, как Заводь Бредущего получила свое название — приходилось буквально брести вброд через черную воду запруд, чтобы дойти туда, по крайней мере, именно этим путем вела меня Амма. Если бы не полнолуние я бы давным-давно свернул себе шею, пытаясь следовать за ней через лабиринт покрытых мхом дубов и зарослей кустарника. Вода была где-то рядом, я чувствовал влажность в воздухе, жаркую и липнущую к коже.

Вдоль берега болота линией лежали ровные деревянные плоты, сделанные из бревен кипариса, связанных канатом между собой, — бедняцкая переправа. Плоты лежали у берега, как такси на парковке в ожидании людей, желающих перебраться на тот берег. Я видел в лунном свете, как Амма ловко балансирует в центре одного из плотов, оттолкнувшись от берега с помощью длинной палки, которую сейчас она использовала как весло, чтобы добраться на другой берег.

Я сто лет не был в гостях у Аммы, но такой путь я бы точно запомнил, видимо, раньше мы добирались каким-то обходным путем, но в темноте мне было его не найти. Я видел только то, что бревна каждого плота заметно прогнили, и каждый из них выглядел таким же хлипким, как и соседний. Так что я просто взял один из них.

Управлять плотом было гораздо труднее, чем мне показалось, когда я наблюдал за Аммой. Каждые несколько минут слышался всплеск, когда хвост аллигатора, нырнувшего в глубину, ударял по воде. Хорошо, что я отказался от мысли переходить вброд.

Я в последний раз оттолкнулся своим шестом от дна заводи, и мой плот ткнулся в берег. Когда я шагнул на песок, я увидел дом Аммы, маленький и скромный, в одном из окон горел свет. Ставни на окнах были выкрашены в тот же светло-голубой цвет, что и ставни нашего дома. Дом был построен из бревен кипариса, будто являясь частью болота.

Что-то еще было в воздухе — сильный запах, сильный и оглушающий, как запах лимонов и розмарина, и настолько же маловероятный по двум причинам сразу: во-первых, южный жасмин цветет весной, а не осенью, а во-вторых, он вообще не растет на болоте. Но это был именно он. Запах был отчетливым. Было в этом что-то невозможное, как и во всей этой ночи.

Я наблюдал за домом. Ничего не происходило. Может она просто решила пойти домой. Может быть мой отец знал, что она собиралась уйти, и я зря бродил тут посреди ночи, рискуя стать ужином для аллигаторов.

Я уже собрался топать обратно через заводь, жалея, что не додумался по дороге сюда набросать для себя хлебных мякишей, когда дверь открылась вновь. Амма стояла в свете дверного проема и складывала что-то в свою плоскую сумочку из белой дорогой кожи. На ней было ее лучшее лавандовое платье для церковных служб, белые перчатки и соответствующая причудливая шляпка с цветами на полях.

Она опять направилась к болоту. Она, что, собирается в этом всем лезть в воду? Уж насколько мне не понравилось добираться до дома Аммы ее способом, все это меркло по сравнению с перспективой тащиться по болоту в джинсах. Грязь была настолько плотной, что мне казалось, что я каждый раз вытаскиваю ногу из цемента, чтобы сделать следующий шаг. Я не понимал, как Амма преодолевает это в ее одежде и в ее возрасте.

Амма, похоже, отлично знала куда идет, она остановилась на островке, заросшем сорняками и травой по пояс. Ветви кипарисов так тесно переплелись с ветвями плакучей ивы, что образовали над островком полог. По моей спине побежали мурашки, не смотря на жару в тридцать градусов, после всего, что я видел сегодня, было в этом месте что-то жуткое. Туман, поднимающийся с воды, стекал с краев островка, как пар, выпирающий из-под крышки кастрюли с кипятком. Я подобрался поближе. Амма вынимала что-то из своей сумочки, белая кожа поблескивала в свете луны.

Кости. Вроде куриных.

Она прошептала что-то над костями и положила их в маленький мешочек, очень похожий на тот, что она дала мне, чтобы подавить силу медальона. Еще раз порывшись в сумке, она вытащила из нее чудное маленькое полотенце из серии тех, что вешают в дамских комнатах, и начала стирать им грязь со своей одежды. Вдалеке мелькали светлые неяркие огни, будто светлячки в темноте, играла медленная страстная музыка, и слышался смех. Где-то, не так далеко отсюда, на берегу заводи танцевали и смеялись люди.

Амма подняла голову, что-то привлекло ее внимание, но я ничего не слышал.

— Будь так добр показаться. Я знаю, что ты здесь.

Я в ужасе замер. Похоже, она меня заметила.

Но она говорила не со мной. Из удушающего тумана вышел Мэйкон Равенвуд, куря сигару. Он выглядел расслабленным, как будто только что вышел из шикарного авто с личным водителем, а не преодолевал вброд мутную, черную, противную воду. Одет он был безукоризненно, на нем, как и всегда, была хрустящая белая рубашка.

На нем не было ни пятнышка. Мы с Аммой по колено были в грязи и в болотной траве, а Мэйкон Равенвуд был безупречно чист.

— Почти вовремя. Ты же знаешь, у меня нет в распоряжении всей ночи, Мельхиседек. Я должна вернуться. И мне вовсе не нравится, что меня вызывают сюда, к черту на кулички. Это просто грубо. Не говорю уже о том, что неудобно, — она фыркнула. — Некомфортно, как ты бы сказал.

Н.Е.К.О.М.Ф.О.Р.Т.Н.О. Одиннадцать по вертикали. Я проговорил все слово про себя.

— У меня у самого был крайне насыщенный событиями вечер, Амари, но эта ситуация требует нашего немедленного внимания, — Мэйкон сделал пару шагов вперед.

Амма отшатнулась и ткнула своим пухлым пальцем в его сторону:

— Стой, где стоишь. В такую ночь мне вовсе не нравится стоять здесь с тебе подобными, совершенно не нравится. Ты сам по себе, я сама по себе.

Он невозмутимо отступил назад, выпуская в воздух кольца дыма:

— Как я уже сказал, отчетливые изменения требуют нашего внимания, — он выдохнул дым, — Луна; чем она полнее, тем дальше от Солнца, цитируя наших добрых друзей — священников.

— Смени свой высокомерный тон, Мельхиседек. Из-за чего такого неотложного ты вытащил меня из кровати посреди ночи?

— Среди всего прочего медальон Женевьевы.

Амма буквально взвыла, прижав шарф к носу. Очевидно, что она даже слышать не могла слово «медальон».

— И что там с этим? Я же сказала тебе, что я его обезопасила. Я сказала ему вернуть его обратно в Гринбрайер и закопать там. В земле оно вреда не причинит.