В первый раз... - Елена Алексеевна Шолохова

в корпус. Вот-вот настанет такой долгожданный миг, а ей от отчаяния хотелось разрыдаться. Ведь даже не попрощались! Знала бы она, что там, на костре была их последняя встреча, она бы хоть насмотрелась вдоволь…

– Ира! – снова окликнули её.

На этот раз Серёжа из первого отряда. Может, осмелиться и у него спросить? Она остановилась, подождала, когда он подбежит к ней.

– Ир! Короче, Вадька просил передать тебе привет. Вот.

Ира стояла, ничего не понимая. Зачем просить кого-то? Почему самому не передать свой привет?

– А где он сам?

– Домой уехал. Рано утром. Ещё до линейки.

– Как? Ведь отъезд только через час…

– Да за ним батя на своей тачке приехал. Короче, привет тебе от него. И вот это… на память.

Сережа сунул что-то ошарашенной Ире в руку и побежал.

Домой уехал… уехал домой. Отчаяние улеглось, но там, где минуту назад оно билось, металось, выло, образовалась холодная пустота. Она разжала ладонь – это оказалась цепочка с монеткой.

36

Первые дни после лагеря тянулись мучительно и долго. Ничто не радовало: ни родные стены, ни долгожданное «что хочу, то и делаю», потому что, как назло, делать ничего не хотелось, ни новый магнитофон – единственная пока кассета с мамиными любимыми песнями быстро надоела, и Ира снова достала с антресолей проигрыватель и пластинки.

Потом мама затеяла ремонт, и волей-неволей пришлось отвлечься. Вместе с Ирой они переклеили обои, покрасили подоконники, рамы, батареи. А с побелкой вызвался помочь отец.

Он вообще стал к ним частенько наведываться, и когда приходил, мама непременно готовила что-нибудь эдакое. Ира сначала злилась на мамину непринципиальность:

– Пусть его та кормит! И вообще, зачем он сюда ходит?

– Не надо, Ира, – просила мать. – Ты уж как-нибудь прости отца. Тебе же самой легче будет. Ты думаешь, легче становится тому, кого прощают? Нет, легче становится тому, кто прощает сам. Вот увидишь.

Ира от таких высказываний сердилась ещё больше, но потом привыкла. Да и рассудила, что пусть лучше мать будет радостной, чем гордой и грустной. А с отцом она прямо-таки светилась вся.

В августе бабушка привезла Юрку. Того было не узнать. За лето он вымахал и загорел, как головёшка, научился играть в пристенок и "ножичек", а еще набрался всяких деревенских словечек. Мать в ужасе восклицала, что в школе его за такие диалекты обсмеют. На что Юрка задиристо отвечал:

– Пусть попробуют. Меня в деревне таким приёмчикам пацаны научили. Покажу им как смеяться, – и воинственно тряс кулаком.

Однако через неделю-другую к маминому облегчению все эти словечки сами собой выветрились.

А потом началась школа, и завертелось: уроки, собрания, мероприятия. Лишь ночью, перед сном, Ира вспоминала Вадима: как лучисто он улыбался или, наоборот, как тяжело, серьёзно смотрел на неё в тот последний вечер. Вспоминала и теребила его цепочку, которую теперь все время носила на шее. И порой не могла сдержать слез и тихонько плакала.

Ушедшего всегда жаль, но особенно остро жаль того, что могло сбыться и не сбылось. А Ире теперь казалось, что могло, очень даже могло, но увы…

* * *

В конце сентября, который почти все дни радовал теплом и солнцем, зарядили дожди. Ира первое время щеголяла без зонта, но быстро простудилась. По-настоящему не разболелась, но без конца шмыгала носом.

– Мам, можно в школу не пойду?– взмолилась она.

– Как это? – возмутилась мать. – Ты и так не на лучшем счету!

– Ну пусть ребёнок отдохнёт денёк, – подал голос отец – он пил чай на кухне. Даже не поленился, вышел в прихожую, держа в руке свою огромную, наверное, на целый литр, кружку. – Ничего страшного не случится, напишем Людмиле Константиновне записку.

Он был в домашних штанах и старой майке. И это в полвосьмого утра!

Ира в изумлении уставилась на отца – что за вид? Выходит, он сегодня ночевал у них? Тайком?

– Можешь пару часиков поваляться, – разрешил он, шумно прихлёбывая чай. Ещё и подмигнул заговорщически.

Мать спорить с отцом не стала, сразу сдалась, а Ира, наоборот, вдруг разозлилась: она его вообще ни о чём не спрашивала. И как будто ей неясно, что он просто пытается задобрить Иру, мол, на её стороне, весь такой свой, понимающий, а от этого только хуже. Если б он открыто сказал: «Да, я виноват перед вами, перед тобой, прости», Ира бы, может, простила, но вот эти обходные пути и игры в доброго папу она на дух не переносила. Теперь – особенно.

Метнув в отца красноречивый взгляд, она схватила сумку, куртку, зонт, и, ни слова не говоря, пулей вылетела за дверь. Выскочила из подъезда и едва не столкнулась с женщиной в зелёном плаще. Та неуверенно топталась под окнами, не решаясь зайти в подъезд, как будто кого-то ждала.

– Извините, – буркнула Ира, подняла глаза и остолбенела.

Это была она! Та самая женщина, ради которой отец их бросил. Только сильно изменилась. Ире она запомнилась яркой, цветущей. А сейчас женщина казалась осунувшейся и какой-то выцветшей. Даже рыжие кудри потускнели. Хотя, может, всё дело в погоде?

Она, похоже, тоже узнала Иру. Смутилась, потом развернулась и быстро пошла прочь. Через минуту она уже смешалась с потоком людей, спешащих на работу.

Все уроки Ира только и думала об этой встрече. Что эта женщина делала возле их дома в такой час? Караулила отца? Совсем обнаглела! И почему она так выглядела? Как будто даже постарела. Или заболела. И самое главное – почему отец ночевал у них? И ведь вёл себя не как гость, а по-хозяйски. Он что, собирается…

– Кузнецова! – окликнула Иру Людмила Константиновна. – Хватит в облаках витать!

Ира встрепенулась, подобралась, но через пару минут под монотонный говор учительницы снова впала в раздумья, да так, что не сразу услышала, что Людмила Константиновна её снова одёрнула.

– Я гляжу, тебе, Кузнецова, скучно? Видать, ты всё сама знаешь, раз считаешь, что учителя слушать необязательно. Ну тогда иди отвечай.

Ира нехотя поплелась к доске, заранее зная, чем всё закончится.

– Записывай термохимическое уравнение реакции: цэ плюс о два равно цэ о два плюс четыреста десять килоджоулей. Записала? Теперь рассчитай, какое количество теплоты выделится при сгорании одного килограмма угля.

Ира ненавидела такие моменты – стоять на виду у всего класса и бессмысленно пялиться на цифры и буквы, значение