Grace. Автобиография - Майкл Робертс

Маятник снова качнулся в мою сторону с восхождением звезды дизайнера Джона Гальяно. Эксцентричный и непредсказуемый, он переместил свои романтические показы в Париж, в котором решил прочно обосноваться. Ранние коллекции Джона лондонского периода практически не присутствовали на наших страницах: в середине восьмидесятых, когда он только появился на сцене, Анна как раз перешла в британский Vogue и была настроена посвятить журнал целеустремленным и практичным костюмам, а не ностальгически печальным образам, к тому же заляпанным грязью. Первый большой показ Джона – недавнего выпускника Центрального колледжа искусства и дизайна Святого Мартина, который затмил именитых дизайнеров Лондонской недели моды, – как раз был посвящен одежде, ломающей стереотипы. Здесь царствовали длинные, пастельных цветов, ночные рубашки из полосатого фланелета, надетые под огромные бесформенные и дырявые свитера и дополненные пыльными, грязными мужскими ботинками, парой старых сломанных будильников в качестве броши и цилиндрами, усыпанными ветками. По причинам, лучше известным Джону и его музе Аманде Харлек (видимо, вдохновлявшей его на создание образов охотой, стрельбой и рыбалкой), в финале шоу одна из моделей вышла на подиум с большой рыбиной – это была свежая макрель – и швырнула ее в первый ряд, где она шлепнулась на колени миссис Бурштейн, владелицы бутика Browns. Если учесть, что в знак уважения к таланту Гальяно бедняжка недавно заполнила витрину своего эксклюзивного магазина в лондонском Вест-Энде его дипломной коллекцией, этот жест показался, мягко говоря, неблагодарным.

Эти и другие экстравагантные чудачества – взять хотя бы коллекцию Les Incroyables[40], вдохновленную образами французских щеголей XVIII века, – вызывали энтузиазм у британской клубной молодежи, которая с удовольствием оделась в исторические костюмы. Их прозвали «новыми романтиками». Примерно в это же время Вивьен Вествуд запустила собственную линию пиратской мужской одежды, которую я фотографировала для британского Vogue в Америке с Брюсом Вебером. Вивьен настояла, чтобы кто-нибудь из ее людей специально прилетел к нам и показал, как правильно надевать эту одежду. С нами работала группа мужчин-моделей. Все они, как на подбор, обладали внушительными мускулами, а некоторые даже были профессиональными рестлерами. Было ужасно неловко просить их нарядиться в такие женственные костюмы – мне казалось, что я унижаю их этой просьбой.

Джон создавал коллекции с историей, и мне это, конечно, нравилось. На одном из его дефиле в Париже, устроенном по мотивам сказки К. С. Льюиса «Лев, колдунья и платяной шкаф», публика, заходя в зал через дверь огромного деревянного шкафа, попадала на заснеженные крыши лондонских домов, а с потолка сыпались искусственные снежинки. Это было волшебно – и не только потому, что среди зрителей был Джонни Депп, который пришел посмотреть на свою тогдашнюю подругу, модель Кейт Мосс.

Мне запомнилось еще одно шоу Джона 1994 года, когда он снова оказался на грани краха, покинутый очередным спонсором. Всего из нескольких рулонов материи, в основном черной, он создал коллекцию, которую представил на одном из самых впечатляющих дефиле в истории моды. Все происходило на Левом берегу Парижа в пустующем особняке с заколоченными ставнями, который принадлежал подруге Андре Леона Талли, миллионерше Сао Шлюмберже. Она как раз недавно сменила место жительства, переехав в еще более роскошный дворец на Марсовом Поле у Эйфелевой башни. Приглашение, разосланное избранным, было в виде старого ключа. Остальным его передали устно. Лишь единицы имели представление о том, чего ожидать, – хотя в Vogue знали больше других, поскольку Андре и Анна приложили руку к этому действу и у Vogue были эксклюзивные права на первую фотосъемку.

Войдя в дом, мы отправились искать свои места, бродя по пыльным гостиным с опущенными шторами, театральной паутиной, засохшими цветами и рассыпанными кое-где под ногами осколками стекла. Наконец мы наткнулись на беспорядочно расставленные стулья – ветхие, словно из замка Уолта Диснея. Для Vogue были выделены места с видом на главный зал и парадную лестницу, так что мы первыми увидели облаченную в черное модель, которая пробежала вниз по ступенькам на головокружительных каблуках Маноло Бланика. Все супермодели, обожавшие Гальяно, работали на том показе бесплатно. У каждой был один выход: Кристи Тарлингтон на цыпочках прошла через анфиладу комнат в чем-то черном и смутно напоминающем наряд гейши, схваченный на талии гигантским поясом оби; черный наряд Нади Ауэрманн, увенчанный шляпой «колокол», выглядел альтернативной версией «Кабаре»; Линда, Шалом и другие призрачными фигурами проплыли по подиуму. Мы сидели, как завороженные. Потом все высыпали на залитый солнцем двор, уверенные, что это было лучшее шоу из всех, что они когда-либо видели.

Годом ранее меня потрясла еще одна коллекция Джона, показанная в Париже. Ее темой были бутлегеры и пираты. В фантазиях Джона юные девушки, захваченные в плен во время кораблекрушения, умудрились сбежать от похитителей, нацепив первые попавшиеся вещи из пиратских сундуков. Чтобы придать шоу зрелищности, Джон включил в коллекцию кружевное нижнее белье, шаловливые корсеты, которые, казалось, вот-вот сползут вниз, и кринолины. Некоторые наряды были декорированы ржавыми булавками, которые он несколько недель вымачивал в банке с водой у себя в студии. Постановка запомнилась мне тем, что девушки носились по подиуму, а потом мелодраматично падали в обморок то ли от страха, то ли от истощения – не возьмусь утверждать наверняка.

Вскоре после этого шоу я с радостью взяла четыре огромных кринолина Джона на ямайскую сессию с фотографом Эллен фон Унверт, для съемки истории по мотивам фильма «Пианино» Джейн Кэмпион, который имел огромный успех и был отмечен международными наградами. Я взяла и костюмы других дизайнеров – в том числе Вивьен Вествуд, – но только с нарядами Джона возникли проблемы. Для каждого комплекта требовался отдельный чемодан, и паковать их было так сложно, что я боялась, что до места они доберутся безнадежно испорченными. Между тем Джона это нисколько не обеспокоило. Он сказал, что чем больше они пострадают, тем больше он их будет любить.

Мы остановились на вершине холма в Фалмуте, в огромном доме под названием Добрая Надежда. Первым местом нашей съемки стал пляж Тайм-эн-Плейс, где мы познакомились с супружеской парой – хозяевами местного бара, который больше напоминал хижину. Тони, глава семьи, построил его из бамбука и выброшенных на берег обломков (этот навык снова пригодился ему, когда позже я вернулась на Ямайку с Наоми Кэмпбелл и фотографом Хербом Ритцем и нам понадобился умелец, чтобы построить хижину Робинзона).