Четыре четверти. Взрослая хроника школьной любви - Александр Юк

Даже сейчас, когда Монмартик рассказывал, вспоминая, пот выступил на его лбу. Маша прильнула к нему, обнимая и прижимая к себе его лохматую голову:

– Ты самый мужественный человек, какого я знаю. Раз ты все-таки вернулся, – Маша поцеловала его в губы. – Покажи мне, где твое место? Проводи меня.

– Идем. – Женя обнял ее за талию.

Но они не сдвинулись. Они замерли сами, подобно роденовским парам, боясь нарушить унисон соприкасающихся сердец.

– Вот, это главное, – Женя подвел ее к стоящей в стороне от остальных накрытой полупрозрачным полотнищем двойной скульптуре. – Это последняя работа.

– Что, больше не будет? – она попробовала пошутить. – У этого есть название?

– Она называется «Зеркало любви».

Он потянул за край, и, подобно соскальзывающей с невесты фате, воздушная ткань мягкими складками стекла на пол. Монмартик медленно провернул круглый крутящийся пьедестал, на котором немолодая и не слишком красивая женщина, поправляющая прическу, смотрелась в большое, во весь ее рост, зеркало. По сути, от самого зеркала была лишь богатая витиеватая рама, за которой стояло зеркальное отображение героини. Вторая, из зазеркалья, вначале показалась ей точной копией первой, но что-то, чего Маша никак не могла уловить, изменилось в ее облике. Она уже не казалась такой тусклой, осунувшейся, задавленной жизнью, в глазах и уголках губ спряталась усмешка, и то ли от этого, то ли по какой-то другой тайной причине женщина помолодела, стала хороша собой. Ее одежды теперь были прозрачнее и уже не скрывали изящную и весьма эротичную фигуру. Если первая воплощала собой усталую обреченность обыденности и посредственности, за которую не зацепится беглый взгляд, то ее отражение было исполнено женственности и очарования, хотя лицо и фигура избежали пластической хирургии.

– Это уже третий вариант. С самой героиней проблем не было, а вот ее отражение долго сопротивлялось. Никак не удавалось вытащить из рудниковых глубин ее души на поверхность эту полуулыбку, чтобы Она засветилась изнутри.

Маше никак не верилось, что Монмартик, ее Женя, создал этот шедевр.

– Женечка, ты – гений. Поверь мне!

– Я знаю, – без тени смущения согласился Монмартик.

Маша хмыкнула:

– Ты от скромности не умрешь.

– Не представляю более нелепой смерти, чем умереть от скромности. Я хотел показать тебе «Зеркало любви» сейчас, потому что через неделю скульптура уезжает в Нью-Йорк. Вчера Кац получил официальное письмо оргкомитета выставки. Он направлял туда фотографии.

– Ты поедешь в Америку?

– Поедет скульптура. Меня никто там не ждет. Тем более что на выставку работа будет вывозиться от имени Каца.

– Каца?! С какой стати? При чем здесь Кац? А ты? Это же твое произведение?

Монмартик грустно усмехнулся:

– Я невыездной.

– Почему? Сейчас такого не бывает. Не те времена.

– Те, те… Я тогда наломал дров. После моей выставки. Я узнал, кто это был. И сделал с ним то же самое, что он с моими произведениями.

– Оторвал ему руки?

– Это было бы, конечно, правильнее. Я вылил ему банку чернил на голову.

– Класс! А кто это был?

– Граф.

– Наш Граф?! Но почему он?..

– Я и сейчас не могу этого понять. Когда-то он считался моим другом. Мы пришли сюда, в физмат, из одной школы. Это он привел меня когда-то к Кацу. Александр Самуилович набирал детей с шести-семи лет, а мне было одиннадцать. Граф к этому времени уже прекрасно рисовал. Он блистал в студии и считался лучшим по классу живописи. Скульптура ему давалась хуже. За три года я обошел их всех. Граф реагировал на это довольно болезненно, к тому же мы несколько раз сталкивались с ним по целому ряду морально-этических вопросов. И все же я не ожидал такой его реакции.

Женя замолчал. Маша его не торопила.

– Не знаю, как Маме-Оле удалось отстоять меня тогда, чтобы меня не исключили из школы. На директрису нажимал графский папаша, а ей не хотелось с ним связываться. Это я понял. Мне вменили разгром выставки и хулиганское поведение в отношении «товарища по классу» и поставили пару по поведению. Хуже того, мне припомнили шарж на президента и воспользовались тем, что Граф в это время только-только начинал формирование на базе школы ньюкомсомольских отрядов «Идущих рядом». У нас в крови поиски политических врагов народа. После этого произошел целый ряд случайностей. Из всех работ студии лишь мои были забракованы, когда шел отбор для выставки в Петербурге. Скульптура, которую послали на фестиваль искусств в Прагу, застряла на таможне. Потом разобрались, что это не вывоз произведения искусства из страны, но фестиваль уже закончился, и мы долго пытались понять, где же искать наш груз, чтобы вернуть его назад. Этим летом Кац лично вывозил мою «Девушку с запрокинутым лицом» в Израиль.

– Где ты получил третье место? – Маша вспомнила свою первую встречу с Монмартиком. – Это ж здорово?

– Нет, это неважный результат. Подростковый конкурс. Понимаешь, я не готовился специально. Мы отправили то, что оказалось закончено к данному моменту. «Девушка с запрокинутым лицом» – давнишняя ученическая работа. «Зеркало любви» на голову выше. Правда, американская выставка это тоже не верхняя планка, но гораздо серьезнее. Мне нужно туда попасть любым способом. Я никогда не прорвался бы под своим именем. А Каца все знают.

– Я говорю не о тебе, а о Каце. Это подло – присваивать себе чужие работы. Даже работы своих учеников.

– Прекратим этот разговор, – жестко остановил Монмартик.

Он накрыл скульптуру тонкой тканью, словно боясь, что лишний взгляд изменит что-либо в замысле автора.

Третья четверть

– Ну, все, давай прощаться.

Женя притянул ее к себе, и она недовольно подставила щеку для поцелуя:

– Еще двенадцать минут до отхода поезда. Ты куда-то спешишь?

– Да. Я не могу опоздать.

– Конечно. Я все понимаю. – Маша поджала губы.

Через сорок минут с того же Ленинградского вокзала отходил поезд на Псков. Мама-Оля добро на поездку все же вымучила. Сборная команда из класса уезжала на зимние каникулы: в Псков и Великий Новгород. Маша – чуть севернее – в Петербург. Ерунда – три сантиметра на карте. «Дан приказ ему на запад. Ей в другую сторону…» Она не могла поехать с ними. Монмартик оказался прав: «Упущенные возможности не повторяются». Маша должна была сменить маму, которая уже больше месяца безвыездно ухаживала за бабушкой. Бабушке было значительно лучше, но о выписке никто не помышлял. Маша предложила себя сама. Родители не просили. Они считали, что ей надо отдохнуть. Полугодие Маша вытащила на все пятерки, зато чего ей это стоило. Но от того, что это была ее личная инициатива, тоска не становилась меньше. Женя мог, конечно, обидеться, что она не едет с ними. Пусть. Это его проблемы. Если мозгов хватит, то поймет, что она не имела право поступить по-другому.