Психолог, или ошибка доктора Левина - Борис Минаев

Где это, кстати? В Калуге? В Обнинске? В Туле?

За учебный год они выезжали несколько раз, в школьные каникулы, иногда в выходные, семинары продолжались два-три дня, и что касается его, Левы, он видел смысл их поездок только в самих поездках – было здорово всем вместе трястись в плацкарте или в электричке, орать песни, не спать по ночам, обсуждая прожитый день, приезжать в новые города, толпой жаться от холода на троллейбусных остановках, греть руки Суволгиной, дыша на них, бегать ей за сигаретами, знакомиться, чувствовать себя гостем, москвичом, красивой залетной птицей, уставать от бессонницы, от дороги, даже их не весьма свежий запах в момент возвращения в Москву казался Леве романтичным, и особенно он любил московские вокзалы в момент прибытия поезда – домой, к дому, к себе, в кругу своих, ура, ура…

Но что касается самой психодрамы, то здесь случались моменты весьма небанальные, и один из них Лева частенько вспоминал – кажется, это было в Ленинграде, в пединституте.

… Это было огромное пустое здание, старинное, слегка обветшавшее, огромная пустая аудитория, они ходили в перерывах по коридорам, орали песни и просто кричали всякую чушь, наслаждаясь старым, почти живым эхом, которое отвечало им радостно, как будто соскучилось по таким недоумкам.

Здесь Лева, глядя в полумраке, при свечке, на Иру Суволгину, вдруг так резко вспомнил то, что вспоминать было больно и вспоминать не следовало, – что его неожиданно понесло, и он предложил, раз уж они находятся в таком революционном городе, немного поиграть в революцию.

Затея была воспринята с восторгом, и роли были распределены мгновенно несмотря на внутреннее сопротивление Иры, которое он сразу почувствовал.

Лева выбрал себе роль провокатора.

– Очень интересно, – сказала сухо Ира. – И на что же ты будешь нас провоцировать?

– Ну как на что? – удивился Лева. – На беспорядки, конечно.

– Это как в тысяча девятьсот пятом году? – высунулась одна девочка.

– Конечно, нет, – сказал Лева, чувствуя странное покалывание в груди и стремительно приближающееся чувство восторга. – Как в тысяча девятьсот семьдесят седьмом.

– Это что значит? – не поняла девочка.

– А вот то и значит. Ты лучше меня знаешь свой город. Скажи, как в нем можно устроить такую заваруху, чтобы Ленинград встал на уши?

– А зачем встал на уши? – откликнулся кто-то из второго ряда. Народу вообще на семинаре было много, человек сорок. На группы они еще не разделились.

– Поймите, – тихо сказал Лева. – Приближается настоящая революция. Она уже рядом. Она близко. Если не мы, то кто же сможет поторопить историю? Только наше поколение способно на это…

Саня Рабин неожиданно поддержал его и понес еще более крутой бред.

Он стал тихо говорить о том, что обычные люди, простые, они тоже устали от ежедневного повторения одного и того же, от обыденной заскорузлой суеты, от старых, закосневших отношений в семье, среди отцов и детей, они жаждут какого-то чудесного события, которое избавит их от этого чувства усталости. Саня Рабин выбрал себе роль вождя партии, и все слушали его очень внимательно.

Ира Суволгина попробовала возразить.

– Революция – слишком опасная вещь, чтобы с ней шутить, – сказала она. – Если ситуация в обществе не созрела, прольется много крови. Слишком много крови.

Семинар проходил зимой. За окнами уже давно стемнело. От свечки исходил манящий и довольно опасный революционный импульс. Лева сразу оценил лозунг «из искры возгорится пламя». Единственным альтернативным источником света был фонарь за окном.

– Слишком много крови! – еще раз воскликнула Ира, и вдруг кто-то ее звучно спросил из темноты:

– Ира, а вы кто?

– В каком смысле? – резко переспросила она. И вдруг все, абсолютно все увидели, причем почти в темноте, как она покраснела.

Это был удивительный момент, когда Лева одновременно почувствовал некое мстительное чувство удовлетворения (Ира забыла выбрать роль и, слишком волнуясь, выдала себя) и вместе с тем острой жалости к этому еще недавно горячо любимому существу женского пола.

Обычно Ира легко и свободно выходила из всех нелепых и неправильных ситуаций, жестко вышучивая себя и мгновенно переводя все в выигрышную позицию. Но сейчас она была настолько взволнована (Лева никак не мог понять причину этого волнения), что растерялась на глазах у всех.

– Я… – сказала она, на ходу пытаясь подобрать слова. – Я… Надежда Константиновна Крупская…

Первым заржал Костромин, а потом все остальные. Хохот был такой, что в зал вбежала бабушка-вахтерша и испуганно воззрилась на толпу десятиклассников, сидящих при свечке.

– Ну ладно, ладно, перестаньте, – задыхаясь от смеха и от слез одновременно, сказала Ира Суволгина. – Раз вы вошли в такой раж, давайте делиться на группы.

Они включили свет, быстренько разделились на группы.

И разошлись по маленьким аудиториям.

Группа Рабина отвечала за оборону тех колонн демонстрантов, которые должны были двинуться на Смольный. По памяти, с помощью местных экспертов, группа нарисовала примерную схему города и принялась расставлять пулеметные звенья, выбирая наилучшие места, чтобы все просматривалось и простреливалось, а также точки для снайперов, чтобы гасить огонь правительственных войск, уничтожая командиров и их заместителей.

Саня Рабин с детства обожал военизированные игры, Лева это знал, поэтому термины тот подбирал легко, играючи, от чего все приходили в полный восторг, скажем, словосочетание «правительственные войска» все подхватили с такой страстью и радостью, что Лева, заглянувший в аудиторию на минутку во время перекура их группы, тоже чутьчуть испугался, хотя и продолжал внутренне торжествовавать свою маленькую победу над Ирой Суволгиной, над ее внезапно проснувшимся и непонятным ему взрослым страхом.

Ему, конечно, тоже захотелось заорать: «Правительственные войска мы остановим вот здесь, на перекрестке, в узком месте!» – было в этом что-то очень красивое, как в имени Че Гевары, но все же была во всем этом и какая-то полная ненормальность.

– Вы чего, военный переворот готовите, я не пойму? – сурово спросил он у Рабина.

Тот отмахнулся: типа, иди вон, не мешай, а одна девочка завизжала на Леву с яростью настоящей революционерки:

– Да, если понадобится, будет и переворот, и все что хотите! Главное – обеспечьте нас оружием, товарищ Левин!

– Я не могу вас обеспечить оружием! Сейчас у партии нет денег! – отрезал он и выскочил в коридор, прохладный, нормальный, скучноватый коридор с портретами членов Политбюро и большим портретом Ушинского посредине.

– Вот черт! – сказал Лева в полном восторге и тряхнул головой. – Вот черт!

Он помчался к себе.

Его группа занималась, пожалуй, самым важным – она писала прокламацию, типа воззвание.

Именно от этой прокламации, как от искры, обязано было разгореться все остальное пламя, и тут каждое слово было на вес золота.

Лева был очень доволен собой, потому что вовремя уловил импульс, исходящий от Иры (она же Надежда Крупская), и сразу сказал своим ребятам:

– Слушайте, только давайте без политики. Абстрактно.

Текст получился такой.

«Братья и сестры!

Товарищи!

Нет сил больше терпеть угнетения и страдания, которые обрушиваются на рабочих и служащих от неправильной политики руководства страны. Настало время для решительных действий. Сплотим ряды и выступим на защиту своих интересов. Наша революция – мирная, бескровная и абсолютно законная. Наши требования (тут возникла дискуссия, но Лева быстро ее погасил, предложив такую мягкую и необидную формулировку):

– новое общество без насилия;

– широкие права учащимся;

– выборы в парламент ежегодно;

– долой власть бюрократии и плутократии».

Ну и так далее в том же духе.

Группа Костромина деловито и спокойно разрабатывала план захвата городских коммуникаций: электросеть, телевышка, зачем-то стадион, вокзалы, аэропорт, далее по списку…

К Колбасиной Лева заглянуть уже не успел, пошел к Ире, там шла дискуссия на тему о том, стоит ли вообще поднимать волнения, не лучше ли сосредоточиться на позитивной работе: организовывать молодежные клубы по интересам, ввести в школах как обязательный предмет психологию и так далее.

Ребята там сидели тихие и скучные, понимая, что происходит что-то не то.

Лишь одна девочка все время поднимала руку и говорила:

– Нас не поймут! Нужно выступить единым фронтом!

Когда все снова собрались в большой аудитории, Лева вдруг вспомнил, что он провокатор, сделал самую гнусную рожу, на какую был способен и сказал:

– Да! Но ведь мы забыли о самом главном нашем оружии!

– О каком? – заволновался Саня Рабин.

– О революционном терроре! Надо убить кого-то, чтобы общество всколыхнулось…

Ира сидела ни жива ни мертва.