С тобой моя тревога - Константин Волков

— Поднимись, Мокруха! Резать не буду, не бойся. Я завязал! Понимаешь?

— Я понял уже, — зло произнес Дурнов. — И резать меня ты не сможешь. Не рискнешь. Ты же в ударники метишь!

— Все верно! Но по морде я тебе пару раз дам. На память! Один раз — как бывший вор, второй — как будущий ударник. Вставай.

— Не смей ко мне подходить, — завизжал Дурнов и попятился, суча ногами по полу.

— Ты что, гад, из секты неприкасаемых, что ли? — глумливо усмехнулся Одинцов.

— Не имеешь права!

— Это мы сейчас проверим… Вставай!

— Бей так, сволочь!.. Бей лежачего, продажная шкура!

— Ты из дома не выходил вроде сегодня? — спросил вдруг Одинцов, разглядывая сапоги на ногах Дурнова?

— Нет. А что?

— Так вот что… Бить я тебя раздумал пока… Только сифончик я под мостом нашел. Расколол я его… Как бомба, разорвался!.. И фляжку вчера — я унес! Выздоровеешь, занеси горелку. А если нет, тогда бить всерьез начну.

Мокруха слушал и не верил ушам. Тяжело поднялся, пошатываясь, дошел до плаща, засунул руку в карман, в другой. Цыган не шутил. Дурнов опустился здесь же, под дверью, на пол и заплакал, захлюпал носом. Иван взял его под мышки, дотащил до кровати и укрыл с головой одеялом.

Дурнов сбросил одеяло, сел, заорал:

— Зарежь лучше сразу! Как собаку, зарежь!.. Жить не хочу! — Он рванул здоровой рукой ворот нижней рубашки, одна пуговица отскочила под ноги Ивану.

— Не базарь! Меня этим шумом не напугаешь! — сказал спокойно Иван. Он отсчитал деньги, а остальные положил в паспорт и сунул в карман пиджака Дурнова. — Я полсотни взял. Выпивку я тоже учел. Таких, как ты, толченым стеклом кормить, а не икрой!..

Одинцов презрительно сплюнул в сторону Дурнова, огляделся. На столе в бутылке было еще немного водки. Он сунул поллитровку в карман стеганки и не спеша направился к двери.

На улице Одинцов швырнул бутылку в сухой арык.

Глава пятнадцатая

НЕДЕЛЯ САМЫХ КОРОТКИХ ДНЕЙ

«В Москве и Московской области температура в шесть часов утра была минус девятнадцать градусов. Днем ожидаются снегопад, метели. Температура семнадцать, местами до двадцати градусов ниже нуля. Мы передавали последние известия…»

Дорофеев выключил репродуктор, поглядел на окна. За ними виднелись блекло-синее, выгоревшее за лето небо, шиферная крыша столовой, траверзы и электрические провода. На проводах хорохорились воробьи, рядом с ними грелись в лучах утреннего солнца степенные горлинки. А еще дальше стояли оранжево-розоватые горы: на ближних холмах и в предгорьях снег стаял, и только вершины дальних и самых высоких кряжей были увенчаны снежными шапками, нестерпимо сиявшими под солнцем.

Стояла ровная, необычно теплая, даже для жаркого края, погода. Днем ртутный столбик поднимался до шестнадцати градусов. А ведь шла уже вторая половина декабря.

Сергей Петрович придвинул календарь, перевернул страницу. Сегодня девятнадцатое декабря. Долгота дня семь часов одна минута. Интересно! Он перевернул листок и удивился еще больше день не убывал и не увеличивался. И еще листок, и еще! Он придвинул календарь ближе и с возросшим интересом убеждался, листая странички, что день за днем солнце вставало и закатывалось в одно и то же время. Секунда в секунду! И так подряд семь дней.

Неделя самых коротких дней в году!

Но как бы ни были коротки дни, дел и забот разных выпадало и на них не меньше. Рабочий день начинался до восхода и заканчивался при электрическом освещении. Гремя, звеня и громыхая, под окнами медленно проехала машина. Директор догадался: привезли железо и тавровые балки для печи кипящего слоя.

Он встал из-за стола, прошел к окну, заглянул поверх бледно-розовой занавески на площадь. В распахнутые ворота въезжал грузовик. Длинные полосы фасонного железа свисали из кузова до земли. У подъезда стояли рыжая старая «победа» и конторский веселенький автобус. На железнодорожных путях прогремели буфера товарных вагонов, невидимый паровоз тоненько просвистел, и состав медленно тронулся и остановился, будто передумал ехать: в вагоны грузили простой суперфосфат. Директор подумал о том, что надо пройти по цехам. В цехе грансупера шла обкатка технологического оборудования.

В кабинет вошла Нина.

— К вам Грисс, Сергей Петрович!

— Пусть заходит, — разрешил Дорофеев и остался у окна.

Нина скрылась за неприкрытой дверью, и следом вошел шофер. Широкоскулое, усыпанное родинками лицо сосредоточенно-серьезное.

— Что, Василий Александрович?

— Разрешите отлучиться, Сергей Петрович. Съездить на Перевал.

— Сегодня годовщина, да?

— Да… До конца работы вернусь.

— Наверное, закрыт Перевал…

— Я оставлю машину у пионерского лагеря.

— Поезжайте.

Грисс поглядел на свои руки, державшие кепку, потом на Дорофеева.

— Спасибо, Сергей Петрович… Если найдете время, загляните к Андрею Михайловичу вечером… Три года сегодня…

— Зайду… Помянем Лизу.

Дорофеев помнил Лизу Ланцеву, знал ее до того, как она вышла замуж за Грисса. Она приехала после окончания финансово-экономического института по распределению.

«Родители у меня в Китабе. Совсем рядом, за Перевалом дом».

Из автобиографии Дорофеев узнал, что отец ее приехал в Китаб после службы на границе и работает в МТС бригадным механиком, а мать — на винзаводе. Лиза работала экономистом. Грисс приехал позднее ее на полгода, уже зимой.

— Съездите, Василий Александрович, — повторил Дорофеев.

Остался позади широкий бульвар, запахло бардой, когда машина спустилась по улице к спиртовому заводу. Потом слева, над небольшим парком, показались голубые купола и высокие, выложенные глазурованными плитками порталы древних мечетей и медресе. Василий свернул на улицу с густо расположенными магазинами, лавочками, чайханами, шашлычными и лагманными. Жаровни для шашлыка дымились с краю тротуара, на малом огне в огромных медных сосудах исходили паром бараньи туши, испеченные в тандырах — «тандыр-гушт». Над прилавками фруктовых ларьков, над ящиками и тазами с яблоками и оранжевыми гранатами висели подвязанные на шпагатах грозди свежего винограда, гирлянды из сушеного инжира, краснобокие груши «дюшес». В стеклянных банках лежал маринованный «пиёз-анзури» — дикий лук, растущий только по склонам здешних гор.

Василий мчался. Позади оставались попутные машины, едущие в предгорные кишлаки, дорога взбиралась все выше и выше, мотор гудел на пределе. То по правую, то по левую сторону ниже шоссе скакала с валуна на валун горная речка с зеленой водой и белыми гребнями бурунов. И чем дальше он ехал, тем больше было снега. Он лежал на западных склонах, а на южных по полегшей буро-зеленой траве бродили овцы, сторожевые собаки грелись на согретых солнцем камнях. Пастухов не было видно. Потом машина въехала в ущелье и помчалась по склону горы. Вдали показалась огромная орешина, на ней — вывеска местного лесничества. Ближние горы были засажены яблонями, орешинами. Дальше — прямо и слева — чернели заросли вечнозеленой арчи и еще выше — по гребням гор — стояли сосны.

Василий остановил машину на небольшой площадке перед пионерским лагерем с приветливым приглашением «Добро пожаловать!», с горнистом и барабанщиком, улыбающимися с фанерных щитов. Здесь дорога поворачивала круто вправо и уходила вверх. Он вышел из машины. Посреди шоссе стоял знак, запрещающий проезд.

Василий пошел по дороге к Перевалу. Раздался гулкий взрыв, и по ущелью между теснинами прокатилось многократное эхо.

Он шел согнувшись, все выше и выше. Справа высилась отвесная скала, слева был обрыв. Глубоко внизу в узком ущелье пенилась речка. Склоны противоположных гор были освещены солнцем. Чем выше взбирался он, тем толще был слой снега с теневой стороны.

Его остановил человек с красным флажком в руке:

— Дальше нельзя! На Перевале взрывные работы! — Он кивнул на установленный посреди дороги знак.

— Зачем рвут?

— Расширяем дорогу.

— Мне надо! — сказал Василий. — Мне до баранки той, что над обрывом.

— Шофер, что ли? Твой кто-то там?..

— Да!.. — сказал Василий.

— Сейчас отпалку кончат. Как самосвалы пойдут вниз — пройдешь. Расширим дорогу — больше этого не случится.

— На три года раньше бы!

— Помню, — произнес рабочий, сметая флажком сухой снег с валуна. — Когда с женщиной, да? Двое их ехало… в эту пору как раз.

— В эту пору.

— Твоя, что ли?..

— Моя.

Из-за поворота осторожно, будто нащупывая дорогу, выполз, шипя воздушными тормозами, самосвал с красными флажками по бокам.

— Идем! — разрешил рабочий. С Перевала донесся дробный стук отбойного молотка, потом двух, трех. — Ты там не задерживайся. Через час взрывать начнут. — Они пошли рядом по узкой дороге.