Будет скафандр – будут и путешествия - Роберт Хайнлайн

Обезьяна исчезла.

– Хотите ли вы добавить что-либо, прежде чем будет вынесен вердикт? – спросил голос.

Я уже открыл рот, чтобы сказать: «Нет, кончайте скорее», – как Крошка зашептала мне в ухо. Я кивнул и заговорил:

– Мистер председатель, если вердикт будет вынесен против нас, могли бы вы попридержать своих палачей, пока мы не вернемся домой? Мы знаем, что вы можете доставить нас на Землю за несколько минут.

Голос ответил не сразу:

– Зачем вам это? Ведь я объяснил уже, что судят не вас лично. Было договорено, что вам двоим в любом случае сохраняется жизнь.

– Мы знаем. Но предпочитаем разделить судьбу всех людей у себя дома.

Снова неуверенная пауза.

– Хорошо.

– Достаточно ли фактов для принятия решения?

– Да.

– Каково же решение?

– Человечество будет рассмотрено вновь дюжину полураспадов радия спустя. Но пока человечеству существует угроза от самого себя. Против этой опасности ему будет оказана помощь. В течение испытательного срока за ним будет пристально следить Мать-охранительница. – Голос прочирикал веганское имя Материни. – Территориальный инспектор этого района, которому вменяется в обязанность немедленно информировать Совет о любых зловещих симптомах. Пока же мы желаем человечеству успеха в его долгом пути к вершинам цивилизации. Образцы надлежит возвратить в то пространство-время, откуда они пришли.

Глава 12

Я счел, что сажать корабль в Нью-Джерси, не известив заранее летные власти, неразумно. Вокруг Принстона много важных объектов, нас могут обстрелять чем угодно, вплоть до ракет с ядерными боеголовками, если засекут радаром. Но Материня лишь чирикнула не без снисходительности.

– Я думаю, что все обойдется.

Действительно, обошлось, никто нас и не заметил. Она высадила нас в глухом проулке, распрощалась и исчезла. Законов, возбраняющих ночные прогулки в скафандрах, да еще с тряпичной куклой в руках, не существует, но зрелище это все равно непривычное, поэтому первый же полицейский патруль доставил нас в участок.

Дежурный позвонил Крошкиному отцу, и через двадцать минут мы уже сидели в его кабинете, пили какао и рассказывали.

Крошкину маму чуть удар не хватил. Слушала она нас с раскрытым ртом, то и дело восклицая: «Невероятно, невероятно», пока профессор Рейсфелд не попросил ее либо перестать охать, либо идти ложиться спать. Но она не виновата. Еще бы – дочка исчезает на Луне; все уже уверены, что она погибла, а потом вдруг чудом возвращается на Землю. Но профессор Рейсфелд поверил нам сразу. Так же, как Материня обладала даром «понимания», он обладал даром «восприятия». И когда возникали новые факты, охотно отбрасывал старые теории и представления, которые опровергались новыми данными.

Он тщательно изучил Крошкин скафандр, попросил ее включить поле шлема, направив на него свет настольной лампы, чтобы увидеть эффект светонепроницаемости, и все очень серьезно. Потом потянулся к телефону.

– Нужно срочно вызвать Дарио.

– Прямо среди ночи, Курт?

– Оставь, Дэканис. Армагеддон не будет ждать открытия конторы.

– Профессор Рейсфелд?

– Да, Кип?

– Может, вам лучше посмотреть все остальное, прежде чем звонить?

– Что остальное?

Я извлек из карманов Оскара: два маяка – по одному на каждого из нас, листы металлической «бумаги», исписанные уравнениями, две «счастливые штучки», две серебристые сферы. По пути домой мы остановились на Веге-пять, где провели большую часть времени под своего рода гипнозом, пока профессор Джо с еще одним ученым выкачивали из нас все, что мы знали о земной математике. И вовсе не для того чтобы у нас научиться – вот еще! Они лишь хотели усвоить язык наших математических символов – от векторов до радикалов и замысловатых знаков, применяемых в высшей физике, – чтобы можно было кое-чему обучить нас; результаты были изложены на металлических листах.

Прежде всего я показал профессору Рейсфелду маяки:

– Мы теперь включены в участок Материни. Она велела пользоваться маяками в случае нужды. Материня будет находиться поблизости, не более, чем в тысяче световых лет от нас. Но она услышит наш зов даже если окажется далеко.

– Вот как, – профессор посмотрел на мой маяк. Он был намного аккуратнее и меньше размером, чем тот, который Материня тайком смастерила на Плутоне. – Может, осмелимся разобрать его?

– Он содержит огромный заряд энергии. Взорвется еще, чего доброго.

– Да, весьма вероятно, – профессор с сожалением протянул маяк мне обратно.

Объяснить, что такое «счастливые штучки» невозможно. Они похожи на маленькие абстрактные скульптурки, которые следует воспринимать не только зрительно, но и осязательно. Моя казалась обсидиановой, но была теплой и мягкой. Крошкина больше походила на нефрит. Для получения желаемого (и желанного) эффекта следует приложить ее к голове. Я дал свою профессору Рейсфелду, и на лице его появилось благоговейное выражение. Я знал, какой эффект они производят: любовь и ласка Материни окружают тебя, тебе тепло, ты ничего не боишься и чувствуешь себя понятым.

– Она любит тебя, – сказал профессор. – Эта «штучка» предназначалась не для меня. Извини.

– О нет, она любит и вас тоже.

– Что?

– Она любит всех маленьких пушистых беспомощных щенков. Потому-то она и Материня.

Я даже не понял, как это сорвалось у меня с языка, но профессор не обиделся.

– Так ты говоришь, она сотрудник полиции?

– Скорее – детской комнаты. С ее точки зрения мы живем в трущобном районе, отсталом и весьма опасном. Иногда ей приходится прибегать к мерам, которые ей не по вкусу. Но она – хороший работник, а кто-то ведь должен выполнять и неприятные обязанности. Она не увиливает от исполнения своего долга.

– Да, она увиливать не будет.

– Хотите попробовать еще?

– Тебе не жалко?

– Нет, что вы, она же не снашивается. Он приложил «штучку» к виску, и на лице его снова появилось теплое счастливое выражение. Посмотрев на Крошку, уснувшую, уткнувшись носом в тарелку с кашей, он сказал:

– Знай я, что с одной стороны о дочке заботится Материня, а с другой ты – я бы и беспокоиться не стал.

– Мы действовали коллективно, – объяснил я. – И нипочем не справились бы без Крошки. Она – девочка с характером.

– Порой даже с избытком его.

– Иногда именно избыток и необходим. Вот эти шары содержат информацию. У вас есть магнитофон, профессор?

– Разумеется.

– Их надо переписать на пленку, потому что они разового действия. Молекулы после прослушивания снова приходят в хаос.

Затем я показал профессору математическую бумагу. Я пытался прочесть ее сам, но меня хватило всего на две строчки, а потом я сумел лишь узнать кое-где отдельные знакомые знаки.

Профессор Рейсфелд прочитал наполовину первую страницу и поднял голову:

– Пойду-ка я позвоню.

На рассвете взошел кусочек старушки-Луны, и я пытался определить, где находится станция Томба. Крошка спала на диване отца, закутанная в его банный халат и сжав в руках мадам Помпадур. Профессор пытался отнести ее в постель, но она проснулась и заупрямилась так, что он уложил ее обратно. Профессор жевал пустую трубку и слушал, как шарообразная кассета мягко шептала в его магнитофон. Время от времени он кидал мне какой-нибудь вопрос, и я отвечал, очнувшись от дремоты.

В противоположном углу кабинета сидели у доски профессор Гиоми и доктор Брук, стирая написанное, испещряя доску новыми формулами, споря без остановки над листами металлической бумаги. Брук был похож на водителя грузовика, а Гиоми – на разъяренного Иунио.

Оба были взволнованы, но доктора Брука выдавало лишь подергивание щеки; а Крошкин папа объяснил мне, что тик доктора Брука является верным признаком предстоящего нервного расстройства, но не у него, а у других физиков.

Два утра спустя мы все еще находились в кабинете. Профессор Рейсфелд побрился, чем резко отличался от остальных. Я соснул немного и один раз ухитрился даже принять душ.

Я хотел уехать домой сразу, как только передам им все материалы, но профессор Рейсфелд попросил меня задержаться, потому что должен был приехать Генеральный секретарь Федерации.

Я остался. Домой звонить не стал – что толку расстраивать родителей лишний раз? Я бы, конечно, предпочел сам поехать в Нью-Йорк к секретарю, но профессор Рейсфелд пригласил его сюда; я начал понимать, что самые важные люди не могут не считаться с его приглашениями.

Мистер ван Дювендюк оказался стройным высоким человеком. Пожав мне руку, он спросил:

– Насколько я понимаю, вы сын доктора Сэмюэла Рассела?

– Вы знаете моего отца, сэр?

– Встречались когда-то в Гааге.

Доктор Брук повернулся ко мне, – а когда Генеральный секретарь вошел в комнату, всего лишь небрежно кивнул ему:

– Ты парень Сэма Рассела?

– И вы его знаете тоже?

– Еще бы. Он же автор блестящего труда «К вопросу о статистической обработке неподробных данных».