Русалки — оборотни - Антонина Клименкова

— Упырь покусал, как есть.

— Ужасть-то!..

— А розовенький какой был, хорошенький. Пудов сала этак…

— Полно вам городить! Нешто не видите — бока ходют! Дышит, знать, не помер совсем-то.

— А ведь и правда, гляньте-ка! Ишь, еще и храпит.

— Да это он вишни пьяной обожрался, вот и дрыхнет!

— Слава те господи… Дайте ему пинка кто-нибудь!

Столь бесцеремонно разбуженный, зверь вскочил на ноги и, ничего не соображая, пустился во все копыта — прямо на толпу. Народ шустро расступился, и зверь, ломая посадки и ограждения, удрал.

— А чей же он был? — спохватились.

— Мой, — грустно подал кто-то голос.

— Ну со свиньей почти все ясно, — произнес Серафим Степанович несколько позже, после чаепития. — Захотел полакомиться, полез в чужой сад, наелся палой вишни. Ягоды от жары испортились, забродили. Поросенок спьянился и тут же улегся спать. Кровь на загривке — это, скорей всего, все тот же вишневый сок.

— А дыры? — напомнил Феликс.

— Мог случайно напороться на острые ветки, — предположила Глаша мимоходом — она помогала Полине Кондратьевне убирать со стола.

— Непохоже, — сказал Феликс, поставив чашку и взяв из блюда с пирожками большую двузубую вилку.

В задумчивости покрутил ее в руках, сделал движение, будто с силой протыкает воздух. Смерил пальцами расстояние между зубцами. Совпадало идеально.

— Ты хочешь сказать, будто кто-то, — решил внимательно наблюдавший за действиями помощника старец, — шел себе по саду, увидел валяющуюся под деревом свинью и захотел ее попробовать на вкус. Достал из кармана вилку и просто ткнул?

— Боров был пьян и ничего не почувствовал, — усмехнулся Феликс.

— Чепуха какая! — нахмурилась подошедшая Полина Кондратьевна. — Кому это могло взбрести в голову? И зачем?

— Чудищу-вампиру, — сказала Глаша.

— Сумасшедшему лунатику, — парировал Феликс.

Глаша опять надула губы.

Следующей ночью на русалочьем берегу вновь горел костер. Искры взвивались в синюю высь, нимфы в невесомых одеждах кружились хороводом. От мельтешения девичьих ножек вокруг огня, от звонкого смеха у Винченце разболелась голова. Он вообще сегодня был не в духе и уже жалел, что позволил баронету уговорить себя сюда прийти. Сам баронет, впрочем, теперь тоже пребывал не в восторге от собственной настойчивости — сидел надутый, как индюк, ни слова впопад не сказал. А все потому, что прекрасная госпожа русалок глаз с итальянца не сводила, все только с ним говорила, а на бедного баронета внимания не обращала. В другой бы раз Винченце подобная ситуация позабавила: с одной стороны, ревнующий юнец, а другой — льнущая, точно тенета, девица. Но почему-то сегодня это его раздражало.

Устав петь и плясать, русалки взялись играть в салочки. Со смехом подняв упирающегося Артура и завязав ему глаза шелковым платком, заставили водить.

Наблюдая за неуклюжими передвижениями «ослепленного» приятеля по лужку, попытками поймать, широко растопырив руки, визжащих, хохочущих ундин, Винченце ощутил щекой, точнее ухом, жаркое дыхание. Посчитав, что они остались наедине, юная хозяйка озера придвинулась вплотную и затуманенными очами принялась разглядывать точеный профиль итальянца, заодно обжигая горячими вздохами. Он чуть отодвинулся, смерив красавицу взглядом. Она растолковала этот взгляд по-своему и придвинулась опять. Даже сквозь ткань одежды он кожей чувствовал жар, исходящий от прислонившегося бедра. Отступать дальше было некуда — ствол мореного дуба, на котором они расположились, кончался резко и весьма колючими щепками.

— Синьорина, от ваша настойчивость я рисковать упасть, — тихо сказал он, пытаясь отыскать проблеск здравомыслия в бездонных бирюзовых глазах.

— Я сама готова упасть! — сообщила она глубоким голосом. — Упасть в ваши объятия… Подхватите? — почти умоляюще добавила она.

— Боюсь, не удержу, — усмехнулся Винченце.

От его улыбки русалка совершенно потеряла голову — закатив глаза, сложила губки бантиком, подалась вперед. Винченце успел ее остановить, взяв круглое личико в ладони, чуть отстранился. Русалка удивленно распахнула глаза. Он быстро положил руку ей на лоб, поцокал языком, покачал головой:

— Плохо, синьорина, нехорошо, — сказал он. — У вас температура, жар. Видимо, вы простуживаться.

И вздохнул:

— Немудрено, хоть лето, а вы такой тонкий сорочка носиться. Нехорошо. Вам надо в постель полежать, горячий молоко попить. Non son cose dascherzare![48] И вот еще… — Он снял с головы опешившей ундины пышный венок и вытащил из него пучок лесных трав: — И вот эту флору советую позаваривать. Полезно для организма.

Его слова услышали оказавшиеся поблизости нимфы, не на шутку встревожились и, тоже пощупав лоб госпожи, пришли в ужас.

— Батюшки светы! — всплеснула руками толстенькая, — А то и впрямь занедужит?! Да что ж нам барин-то скажет?..

Заслышав тревожную весть, остальные русалки бросили игры и столпились вокруг разом помрачневшей хозяйки. Наперебой стали предлагать разные меры и способы лечения, нимало не заботясь спросить саму виновницу переполоха, отчего да по какой причине она так раскраснелась.

Покинутый посреди лужка Артур стянул с глаз повязку, тщетно пытаясь что-то разобрать в поднявшемся гомоне.

Пряча улыбку, Винченце незаметно отступил в тень.

Но девушкам все же удалось прийти к общему решению. Слабо сопротивляющуюся госпожу усадили в лодку и спешно отчалили. Что не мешало бы попрощаться, спохватились уже на воде.

Помахав уплывающим вдаль нимфам, Винченце повернулся к приятел ю. Тот стоял в растерянности, не догадываясь опустить руку.

— Пожалуй, нам тоже пора домой, — притворно зевнув, заявил итальянец.

Уловка удалась, баронет тут же начал тоже зевать во весь рот, хоть секунду назад о сне и не помышлял.

— А с ней ничего серье-о-о-озного? — выговорил он через силу.

— Думаю, все обходиться, — кивнул Винченце. — Пару ночей дома посидит и переправится.

Пара ночей Артуру показалась вечностью. С тоской оглянувшись на озеро и печально вздохнув, побрел к дожидавшимся под деревьями лошадям.

В удручающем молчании они выехали на тропу. Пару раз Артур хотел было заговорить, но вспоминал что-то и, нахмурясь, закрывал рот. У его приятеля эти душевные страдания вызывали лишь усмешку.

Однако полночь едва минула, и возвращаться в усадьбу было, пожалуй, рановато.

— О, Dio mio! — вскричал вдруг Винченце, спрыгнув с лошади, буквально припав к земле в двух шагах от тропинки.

— Что такое? — воскликнул в испуге Артур, осадив от неожиданности вставшего на дыбы коня.

— Это же Rumex hydrolapathum![49] — с благоговением выдохнул Винченце, рухнувший на колени перед невзрачным растением.

— Тьфу ты! — плюнул баронет с облегчением. — Я-то думал, ты с лошади свалился. Ну и что это за гидра с лопатой? Дорогая?

— Ужасно! — кивнул Винченце. — Раньше на черный рынок в Персия за один корень давать три шкура леопард. Но выкапывать из земли это нельзя! Это крайне редкий трава, ты понимать? Это почти не остаться в мир! Почти все вытоптать…

Артур слез с лошади, подошел, присел рядом на корточки. Внимательно, с уважением посмотрел на щавель. Правда, ничего особенно замечательного не заметил. Тем более луна скрылась за облаком, и видно было, скажем прямо, не очень.

— Вроде бы такой травы везде полно, — с сомнением изрек наконец баронет.

— Non? Vero! Не говори так! — оскорбился Винченце, — Вот видишь эту розетку листьев? Только у hydrolapathum они такой формы. А форма черешков! Ты где-нибудь встречал подобные?..

Артур скис. Он уже знал на личном опыте, что о своем любимом гербарии приятель может петь соловьем хоть круглые сутки.

— Ну раз его сорвать нельзя, поехали домой, — сказал он, улучив паузу в ботанической лекции. — Или до утра любоваться будем?

— Посмотри на эти метелки соцветия. На рассвет они распахиваться, — мечтательно произнес Винченце. — Я хочу очевидствовать этот редкий зрелище.

Что приятель и вправду собирается весь остаток ночи просидеть над получахлой травой, разглядывая мелкие, не блещущие изысканной красотой зеленоватые цветочки, баронет ничуть не усомнился. Составлять компанию в подобном скучнейшем занятии ему совсем не хотелось, потому он легко согласился отправиться домой, оставив друга наслаждаться чудесами природы в одиночестве.

Едва поступь копыт стихла за стеной деревьев, Винченце, как есть, с колен на четвереньки, нырнул в близко растущий кустарничек. Выбрался с другой стороны зарослей, обрывая по пути листочки с пучка каких-то сизоватых стебельков, бережно сунул собранную «бутоньерку» за пазуху. После, даже не взглянув в сторону «редчайшего» щавеля, взял лошадь под уздцы и увел ее с тропинки. Направился он опять-таки не к усадьбе фон Бреннхольцев, а совсем даже наоборот — снова вернулся к озеру. Остановился на краю рощицы, глазами отыскав что-то на берегу, снисходительно улыбнулся.