Убийство церемониймейстера - Николай Свечин

Лерхе чуть подумал и спросил:

– Это Арабаджев?

– Да.

– Я так и предполагал. Но как вы его разоблачили?

– Мне помогла госпожа Голендеева.

– Мария Евдокимовна? – поразился Лерхе. – Как она влезла в это дело?

– Вас спасала.

– Поясните!

Лыков описал подвиги вдовы, несколько преувеличив их значение. Закончил он так:

– Госпожа Голендеева не решилась вам написать. Сказала: я виновата перед ним, но как сейчас будет выглядеть мое раскаяние? Ну, вы понимаете…

– Понимаю.

– Я сообщил больше, чем требуется умному человеку. Решение за вами.

– Мне надо подумать. Так, значит, она сразу отвергла подозрения в мой адрес?

– Да. Я предупредил Марию Евдокимовну, что, если заказчик убийства вы, она помогает отправить вас на каторгу. Но она отрезала: «Викентий Леонидович невиновен!» И оказала дознанию важное содействие.

Лерхе веселел на глазах.

– Кстати, – продолжил Алексей, – на место церемониймейстера осталось теперь лишь два претендента: вы и Дуткин. Ваши шансы повышаются.

– Я решил отказаться от придворной карьеры!

– Что так?

– После нашей первой беседы меня вызвал Ламздорф. Граф всегда симпатизировал моей скромной персоне. И вот, узнав от вас, что я подал прошение министру Двора, он посоветовал отозвать его. И не уходить с дипломатической службы. Своим добросовестным трудом, сказал Владимир Николаевич, я заработал себе право на хорошую должность. И предложил место второго секретаря в Риме!

– Да, граф вас очень хвалил. И сокрушался, что вы сами портите свою карьеру излишней скромностью. Я чуть было не сказал ему: так сделайте за него первый шаг! Рад, что Ламздорф умеет услышать несказанное.

– Получается, Алексей Николаевич, что я должен быть вам благодарен!

– За что? – удивился сыщик.

– Вы так провели дело, что я получил долгожданное место. А возможно, и жену. Хотя, должен признаться, вы сильно не нравились мне в наши предыдущие встречи…

– Рад за вас, Викентий Леонидович. Понимаю, неприятно слышать, что тебя подозревают в соучастии в убийстве! Но у меня такая служба. Кто-то же должен найти злодея. А приобретениями этими вы обязаны не надворному советнику Лыкову, а своим порядочности и трудолюбию.

Они расстались по-дружески, и вскоре в кабинет явился Дуткин. Он похудел, на висках открылась седина. Прежнее добродушное выражение лица исчезло. Финансист смотрел теперь настороженно, словно ожидал новой обиды.

Лыков вручил ему отобранные в интересах дознания фотопортреты. При этом пояснил:

– Клотильда Лавинэ убита и тайно погребена в Даниловских каменоломнях.

– Как! Бедная… Но зачем?

– Чтобы лишить вас алиби в ночь убийства Дашевского.

Илиодор Иванович долго думал, потом до него дошел смысл сказанного.

– Против меня действительно был заговор? Как вы и предполагали?

– Да. Настоящие преступники хотели навести подозрение полиции именно на вас. Опрометчивое письмо, сложные отношения с убитым… Отсутствие алиби стало бы для вас приговором.

– Боже… Как же я страдал в вашей темнице!

– Но теперь все благополучно разрешилось. С вас сняты подозрения, подписка отозвана. Когда у вас отпуск? Съездите куда-нибудь, в Париж или Ниццу. Отдохните, укрепитесь духом. А осенью напомните о себе министру Двора. Вы остались единственным кандидатом на место церемониймейстера!

– А Викентий Леонидович?

– Он решил отказаться от придворной карьеры. Ему обещана должность в перворазрядном посольстве в одной из европейских стран.

Дуткин сделал важное лицо.

– Я… меня тоже посетили сомнения.

– Какие?

– Мои мучения – это кара за тщеславие и гордыню. Она обрушилась на меня, когда я возжелал придворного блеска! И наказан… Все суета сует. Надобно жить, заботясь о душе, а не о мирских соблазнах. И потом, я молод, богат, умен… Что еще нужно? Зачем искушал я Вседержителя?

Лыков пытался успокоить разбушевавшегося проповедника:

– Помилуйте, Илиодор Иванович! Вы просидели пять дней в дворянской камере, с удобствами и на ресторанных харчах. Какие же тут испытания? Они случились бы, если б я не сумел доказать ваше инобытие.

– Но меня лишили свободы! – гневно выкрикнул толстяк. – Мое имя замарали подозрениями, страшными подозрениями!

– Скажите спасибо, что легко отделались. И Вседержителя не поминайте всуе. Люди рисковали жизнью, чтобы спасти вас. А вы в это время, после всех совершенных вами глупостей, кушали пулярку.

Но Дуткин, больше других обязанный Лыкову, ушел раздраженный. И даже обещал подать жалобу на Высочайшее имя за беспричинный арест! Вот болван…

Последним Лыков принял Арабаджева. Они беседовали с глазу на глаз. Сыщик объявил:

– Официально извещаю вас, что дознание убийства Дашевского закончено, дело передано следователю по особо важным делам Добужинскому. С Лерхе и Дуткина подозрения сняты, подписки об их неотлучке отозваны.

– А моя?

– Остается в силе.

Глаза у Арабаджева сделались как у гюрзы: злые и немигающие.

– Это что значит?

– Это значит, что вы – главный подозреваемый. Мне известны все подробности. Снулый арестован и признался в пяти убийствах. Янович-Яновский пока все отрицает, но это лишь дело времени. Вы преступник. И виновны в том, что заказали смерть Дашевского за три с половиной тысячи рублей.

– Я не знаю никого из тех, чьими именами вы козыряете!

– Снулого действительно не знаете. А вот Яновича – очень хорошо. Он ваш сообщник и был посредником в этом преступном деле.

– Где доказательства, Лыков?

– Скоро будут.

– А вы меня не интимидируйте![53] Вот когда будут, тогда и обвиняйте!

– Немного потерпите. Недолго осталось. Кстати, для Дворцовой полиции того, что я выяснил, достаточно. Это суду нужны доказательства, а Черевину с Ширинкиным нет. Вас уже вычеркнули из ведомости рассылки приглашений ко Двору. Сейчас готовится отношение к Воронцову-Дашкову о лишении вас придворного звания. Со службы тоже выкинут. Вы зря погубили столько людей, Арабаджев. Вам никогда не стать церемониймейстером.

Бакинец молчал, гоняя желваки по лицу, а Лыков не унимался:

– На Сахалине попадете в древотаски. Знаете, как это делается? Обязательно зимой, я сейчас объясню почему. Отбирается артель и назначается в лес. Возле тюрем он уже всюду сведен, и требуется уходить в тайгу верст на восемь-девять, а где-то и дальше. Так вот. Артель выбирает подходящее дерево и валит его. Причем ствол должен быть не менее установленной длины! Если он окажется мал, то приходится валить новое дерево. Когда нужный ствол спилен, вся артель справляет на него малую нужду. Теперь понятно про зиму? Подмерзшую лиственницу тащат волоком по снегу до тюрьмы. Даже самые сильные не могут долго протянуть на такой работе… Зато летом отдохнете! Картошку сажать да рыбу ловить много проще.

Тут коллежский асессор обернулся на закрытую дверь и злобно прошипел:

– Я тебя зарежу, Лыков! И детей твоих, и жену! Всех зарежу!

«Ну чистый абрек, – подумал Алексей. – Куда девался весь лоск цивилизованности?» А вслух хладнокровно ответил:

– Попробуй. Только таких уже много было, и ни у кого не вышло. Бог правду видит. Если попытаешься – обещаю тебе ускоренное судопроизводство. Сильно ускоренное! А теперь пошел вон!

На всякий случай Лыков рассказал Дурново об угрозах бакинца. Тайный советник отнесся к этому со всей серьезностью. Арестовать подозреваемого было пока не в его власти – прямые улики отсутствовали. Поэтому к семейству Лыковых приставили охрану. Теперь в подъезде дома на Моховой постоянно дежурил, помимо швейцара, крепкий молодец из служительской команды.

Разобравшись с подозреваемыми, бывшими и настоящими, Алексей явился во внутреннюю тюрьму. Ему хотелось поговорить по-человечески с Шустовым. Как он вдруг стал изменником? Но беседа не состоялась. Сергей Фирсович отказался общаться. С непривычной твердостью он заявил бывшему начальнику:

– Уйдите, Алексей Николаевич! Я кругом виноват перед вами, мне нет прощения, но – уйдите.

И надворный советник вынужден был удалиться.

Дело Дашевского вступило в завершающую фазу. Алексей оформил акт дознания и направил его следователю. Он ждал, когда у Яновича-Яновского сдадут нервы. Понимание огромной опасности должно было вскоре прийти к поляку. Не чужие слова, а бессонница и озноб по коже…

Но меценат, вместо того чтобы явиться с повинной, подал прошение прокурору. Он требовал отпустить его в Варшаву. Там умирала тетка поляка, решался вопрос наследства, и племянник должен был присутствовать при дележе. Прокурор передал прошение Лыкову. Тот телеграфом запросил Варшавскую сыскную полицию. Его старый приятель Гриневецкий ответил, что единственная родственница Яновича умерла четыре года назад. Пан пытался подделать завещание, но попался и бежал. Его с удовольствием примут в Варшаве, чтобы засадить в Павяк[54]… Других богатых теток у Яновича нет.