Селеста, бедная Селеста... - Александра Матвеева

Правда, оставалась надежда, что мамы нет дома и мне не придется отвечать на ее вопросы. Да и находясь дома, мама по большей части присутствовала рядом со мной только физически, все ее помыслы устремлялись в другое место к другим людям. Я перестала быть пупом земли для моей мамочки. А может, никогда и не была. Просто воображала себя этим самым пупом. В любом случае я больше не занимала главного места в мамином сердце. Никакого длительного перехода не было. Изменение произошло мгновенно. Перед моим отъездом к Истоминым у меня имелись все основания считать себя главным человеком для мамы, приехав, я обнаружила полное равнодушие к себе, торопливость в общении и едва скрытое раздражение.

У мамы не нашлось времени расспросить меня о поездке. Ее даже не удивило внеурочное возвращение и не заинтересовали мои планы на дальнейшие каникулы. Разумеется, мы не возвращались к идее речного круиза. На кого бы она оставила дядю Сережу? Мама небрежно вела домашнее хозяйство по минимуму, ограничиваясь уборкой собственной комнаты и самой необходимой постирушкой, ела что-нибудь приготовленное мною, перебрасывалась парой слов и сидела у себя тихонько как мышка или уходила до поздней ночи, а иногда и на всю ночь.

Когда мама не вернулась в первый раз, я волновалась. Не спала и утром ждала ее у двери. Мама не стала слушать упреков, сказала спокойно:

— Это будет иногда случаться. Я постараюсь предупреждать тебя, но, боюсь, не всегда получится. Не волнуйся.

Наверное, мне следовало расстроиться. Я не расстроилась. Меня устроили новые отношения, я испытала облегчение, заметив мамино небрежение ко мне.

Он вышел из кустов навстречу и заступил мне дорогу. Я не сразу сориентировалась и почти ткнулась в него лбом. Он придержал меня за плечи на длине вытянутых рук. Вот уж кого меньше всего я ожидала здесь увидеть. Так и сказала, не скрывая удивления:

— Ты что здесь делаешь?

— Тебя жду, — просто ответил он и взял у меня тяжелую сумку. Я вспомнила о Витальке и оглянулась, надеясь, что его еще можно окликнуть. Он понял мой взгляд и покачал головой: — Я видел Виталика. Поэтому и сидел в кустах, ждал, когда он уйдет.

— Ты от Витальки прятался? Что он тебе сделал?

— Ничего. Просто мне надо поговорить с тобой. Наедине.

В лифте я исподтишка разглядывала Славу. Его и всегда-то трудно назвать весельчаком, а уж сегодня на длинном лице застыла вселенская скорбь. Он переминался с ноги на ногу, теребил рубашку, волосы, руки, озирался вокруг почти безумным взглядом. Стало страшновато.

Слава живет не в Москве, а в недальнем Подмосковье. Полгода назад у него внезапно умер отец. Слава тяжело перенес потерю и всю свою любовь сосредоточил на единственном родном человеке — матери. Он вышел из Виталькиной бригады и устроился работать на предприятие, где всю жизнь проработали его родители. Там он делал диплом, там проходил преддипломную практику и в институте появлялся редко, только на экзамены или отчитаться перед куратором с кафедры.

Сегодняшнее появление Славы не предвещало ничего хорошего, и я не торопилась расспрашивать его.

— Обедать будешь? — спросила я, проходя на кухню и доставая из холодильника кастрюлю с супом. Он кивнул и вдруг заплакал.

Я стояла с кастрюлей в руках и в полной растерянности смотрела на плачущего парня. А он упал на табурет, согнулся и отвернул от меня искаженное лицо. Давно не мытые волосы топорщились, несвежая рубашка выбилась из мятых брюк. Он вытирал лицо грязной тряпицей, скомканной в шарик, держа ее пальцами с обкусанными нечистыми ногтями. Слава напоминал потерявшуюся дворняжку и вместо жалости вызывал неприязнь и брезгливость. Мне надоело смотреть на него, и я заговорила, боюсь, не слишком ласково:

— Что случилось?

— Маме необходима операция.

— В чем проблема? — Я села напротив него, вспомнила про кастрюлю, которую по-прежнему держала в руках, и поставила ее на стол.

— У нас нет денег.

— Бесплатно где-нибудь делают?

— Да. Но в Болшеве очередь на полтора года. Она просто не доживет.

— А в Москве?

— В Москве только москвичи, все остальные за деньги.

Он перестал плакать, пока говорил, теперь заплакал снова.

— Где мама сейчас? В больнице?

— Дома.

— Она в курсе своих дел?

Он кивнул. Голова нелепо мотнулась на тонкой шее, и я разозлилась. Никогда прежде Слава не выглядел таким недотепой. Надо так себя распустить не ко времени.

— Что точно она знает?

— Что умирает.

— Ты сказал?.. Зачем?

— Не выдержал. Аль, я мечтал, что начну работать и она не будет ни в чем нуждаться и будет счастлива. Знаешь, как они с отцом жили в последние годы? Без зарплаты, бесплатно работали, чтобы хоть куда-то ходить, да и пенсию потерять боялись.

— Остановись, Слава, не то я подумаю, что ты скрывал от родителей свои заработки.

— Конечно, нет. После третьего курса стало полегче, но тут отец умер. Знаешь, мама вся собралась, не плакала, не жаловалась. Мы мечтали, что я получу диплом и пока жениться не буду, поживем вдвоем, съездим за границу. Мама всегда мечтала путешествовать.

— Перестань реветь. Слава, не жди, что я тебя пожалею. Маму мне твою очень жалко. Сколько на нее всего свалилось. Еще и ты.

— А что я? Я ничего.

— Вот именно ничего. Это она больна и умереть может, а ты здоров. И наверняка она тебя утешает. Утешает?

— Да. Аль, я не знаю, что делать, я не переживу, если…

— Переживешь. Все переживают.

— Аль, как ты можешь? Я к тебе пришел.

— Спасибо. Если ты пришел, чтоб я тебе сопли вытерла — зря на дорогу тратился, если за помощью, говори, что делать надо, все сделаю.

— Аль, зачем ты так?

— А как? Ты на себя в зеркало смотрел? Мама заболела, признаю, беда, но почему ты грязный?

— Что?

— Ничего. Почему ты позволяешь себе опускаться? Мама на тебя не может стирать и готовить? И ты бомжуешь у нее на глазах, чтоб она вину свою перед тобой чувствовала, что заболела и тебя, бедняжку, обездолила. Ты ей еду готовишь?

— К нам соседка ходит.

— С ума сошел? Матери поддержка нужна. Она в тебя силы вкладывала, верила, что, в случае чего, ты вот он, рядом, а от тебя ни заботы, ни поддержки, все на тетку чужую переложил. Дармоед ты, Слава.

— Я не хочу тебя слушать. Я лучше уйду.

— Уходи.

— Аля…

Он снова заплакал. Я не стала ничего больше говорить, занялась обедом. Зла моего не хватает на этих «никудышек». Нет чтобы о матери заботиться, дом вести, как она сама вела, да еще всем видом внушать ей, что все будет хорошо, она поправится, а он ей поможет. Он ее уже похоронил и оплакал и теперь себя всласть жалеет.