Империя Зла - Юрий Никитин

Брезгуя ресторанами и забегаловками, ребята набрали водки и коньяка, выбрались в загородный лесок, где под деревьями в тени – на Урале тоже бывает жарко! – разложили на русских скатертях – газетах – тараньку и раков, хорошо идут и под коньяк, смаковали, слушали о подвигах спецназа, перед которыми всякие там коммандос, зеленые и синие береты – просто мясо для краповых беретов.

Данилюк, крепкий как молодой бык, налитый наглой уверенной силой, рассказывал, весело похохатывая и блестя белыми зубами:

– Наши ребята делают то, что ихним коммандос и не снилось!.. А те кирпичи, которые они бьют лбами, мы колем мизинцами!.. Когда нас послали на Кавказ освобождать заложников, мы прошли сорок километров по отвесным кручам, по снегу и льду, с разбега ворвались в их логово, всех семерых повязали, заложников освободили... а только через час прилетели на двух военных вертолетах спецназовцы! А дальше было знаете что?

Он перевел дух, оглядел всех блестящими глазами. Один из парней, глядя на него влюбленными глазами, спросил с жадным нетерпением:

– Ну-ну, рассказывай!

– Не нукай, не запряг, – ответил Данилюк с шутливой строгостью. – А дальше, Васек, было то, что ты и представить себе не можешь!.. Мы им передали всех. Как террористов, так и освобожденных. Со спецназовцами прилетел их командующий, сам полный генерал Лыковатый... Он благодарил нас, обещал ордена, как будто мы за ордена служим, а не матушке России! Ну, мы попросили только побыстрее прислать за нами вертолет, а то мы налегке, почти в маечках, в эти два вертолета не поместимся...

Он сделал паузу, Васек поторопил:

– Дальше, дальше!

Парни слушали, затаив дыхание. Перед зачарованными глазами вставали неведомые горы, жуткие террористы с оскаленными ртами замахивались длинными ножами, а бесстрашные и умелые краповые береты обезвреживали их быстро и ловко...

– А дальше самое интересное, – продолжил Данилюк. – Когда террористов сажали в вертолет, один сумел освободиться. Тут же выхватил из-за пояса спецназовца нож, его по горлу, ухватил автомат... Ну, тут и началось! Мы сидели в землянке, осталась после террористов, грелись, услышали выстрелы, похватали оружие, выбежали... Мать моя, мамочка!.. Все стреляют, все орут, все бегают, падают, пули свистят во все стороны... Мы стояли как идиоты, не знали за что хвататься. Большего идиотизма в жизни не видели. Эти спецназовцы ухитрились убить террориста, ранить еще двух, перестреляли всех заложников и... не поверите!... застрелили самого Лыковатого! Шесть пуль всадили. Потом, в печати что-то плели про сердечный приступ, но мы ж видели этого бугая, которого рельсом по голове бей, а он только оглянется: где это стучат?.. Словом, народу стало меньше, намного меньше, и нам не пришлось ждать, пока пришлют вертолет и за нами. Разместились в этих двух, да еще и место осталось.

Он крякнул, разлил коньяк по граненым стаканам. Парни уважительно выждали, пока он возьмет первым, разобрали и суетливо полезли чокаться толстыми стеклянными краями. Темный коньяк плескался, похожий на густую бражку.

Данилюк залпом опрокинул содержимое стакана в рот, прислушался, крякнул:

– Круто! Круто.

То ли это было любимое слово, то ли не знал других для похвалы, но и сами парни из Мотовилихи других не знали, говорили короткими фразами, длинных как-то не воспринимали.

Иван Корчнев, один из дружков детства, а ныне серьезный молодой мужик, бригадир плотников, спросил с надеждой:

– Ты насовсем?

– Нет, конечно, – ответил Данилюк твердо. – Малость потешусь, отслужил же!.. я теперь буду служить по-настоящему. Я еще не сделал по-настоящему крутейшего дела!

Кто-то спросил подобострастно:

– Крутейшего? А что – крутейшее?

Данилюк на секунду вроде бы задумался:

– У каждого, как говорит наш полковник, свое. У меня мечта – спасти президента!

В ошарашенной тишине Иван спросил тупо:

– Как это?

– Ну, еще не знаю. Просто оказаться, как говорят в газетах, в нужный момент в нужном месте. Но спасти его от смерти, покушения, катастрофы... Чтоб после этого все о тебе писали, говорили, везде твои фотки, интервью со звездами!

Парни молчали, слышно было как звякает горлышко, касаясь стаканов. Булькало, кто-то некстати начал рассказывать анекдот о буль-булях. Федя, его другой ближайший друг, с которым сидели вместе за школьной партой, сказал задумчиво:

– А что, очень может быть. Сейчас такое творится! А Кречет ездит без охраны...

– Ну да, – возразили ему, – как это без охраны?

– Почти без охраны, – поправился Федя. – При том, что он заварил, ему нужно ездить в окружении танковой армии! Да и то будут кидаться... Особенно эти исламисты.

Данилюк с удивлением воззрился на старого друга:

– Ты не рухнулся? Да Кречет сам вводит это магометанство во всей России! Уже в Москве начали строить мечеть, самую крупную в Европе!

– И тем самым выбил оружие из рук самых злых, – возразил Федя. – Им бы хотелось, чтобы Россия оставалась православной. Такую легче одолеть, она ж почти не противилась бы. И тогда их ислам захватил бы все... А так их ислам обломает зубы о наш ислам, если сунутся. Да тем не дадут вякнуть свои же шейхи.

Данилюк лихо опрокинул еще стакан импортного коньяка, крякнул, не закусывал и даже не понюхал рукав, только ноздри чуть дернулись, и, совсем некстати, сбившись с мысли, вдруг захохотал:

– Это все фигня про их запреты!.. У меня в отделении был один... Не то таджик, не то кумык не то вовсе что-то такое, что и на голову не налезет. Одно помню – мусульманин! Сало не ел, скажите пожалуйста!.. Нечистое, видите ли, животное. Мы едим, а он – нет!.. Ну я тогда и взялся... Подхожу, спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает, вера не велит. Я плюю на пол казармы, говорю: мой! Да чистенько мой!

Кто-то посмеивался, но другие молчали, смотрели на красномордого десантника в краповом берете уважительно и с опасливым почтением.

– И что он? – спросил кто-то.

– Как водится, все спят, а он всю ночь моет пол, а казарма, скажу вам, это не ваша общага, это десять таких общаг, если составить торцами... К утру вымыл, я подхожу спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Я снова плюнул на пол: мой! Вижу, уже слезы в глазах, но взял тряпку, стал на карачки, моет. Мы вечером кино смотреть, а он с тряпкой ползает по всей казарме. Я пришел, посмотрел, еще раз харканул на вымытое, чтобы снова прошелся сначала, вернулся, кино досмотрел, к бабам сходили, они в соседнем отделении, теперь бабы тоже служат, гормональное давление снижают нашим бравым воинам... так вот, вернулся, а он еле спину разогнул, все на карачках да на карачках... Спрашиваю: будешь есть сало? Нет, отвечает. Ну, думаю, ты упорный, но я еще упорнее. Не будет такого, чтобы какой-то чернозадый настоящего хохла переупрямил! Говорят же, упрямый как хохол. Ну, плюнул я ему на вымытый пол, говорю: видишь, грязно? Мой сначала, от порога и... до тех пор, пока сало есть начнешь.

Он захохотал, запрокидывая голову. Шея была настолько толстая, что голова казалась крохотной, к тому же широченные плечи, накачанные тугими мышцами, могучая грудь... он вызывал почтительную зависть у парней, а девушки смотрели блестящими глазами.

– Начал есть? – спросил кто-то.

Данилюк захохотал мощно и грохочуще:

– Через две недели!.. Высох весь, я ж ему спать не давал.. Пока все дрыхнут, он всю ночь ползает по казарме, драит, а я приду, плюну, поинтересуюсь насчет сала, снова харкну, и иду себе спать. Он уже совсем в тень превратился, от ветра шатался, вся чернота сошла, стал желтый как ихние дыни... А потом смотрю, сидит, ест, а слезы капают, капают... Я подошел, говорю по-дружески: вот ты и стал человеком, а то был какой-то чуркой чернозадой. Я, говорю, зла на тебя не держу, ты теперь исправился, стал как все люди...

Кто-то хохотнул угодливо, двое парней молчали, а Федя сказал неожиданно:

– Ну и тварь же ты.

Данилюк раскрыл широко глаза:

– Что?

– Тварь ты, – повторил Федя. – Раньше ты был человеком. А теперь... кто? Неужто армия сделала такой падалью?

Данилюк опешил, но словно бы все еще надеясь, что ослышался, что Федя сказал не ему, повторил тупо:

– Это ты мне?

– Тебе, тварь, – сказал Федя, в его звонком голосе слышалась откровенная ненависть. – Тебе, держиморда.

Данилюк поднялся, развел плечи, напряг. Он был почти на голову выше Феди, тяжелее почти на треть, весь в мышцах, а худосочный Федя умрет, но не подтянется на перекладине, червяк, а не мужчина.

Парни молчали, смотрели то на бравого Данилюка, исполненного веры в свою правоту, то на Федю, что тоже встал, смотрел снизу вверх. Лицо его перекосилось в гримасе ненависти.

– Ты дурак, – сказал веско Данилюк. Он ткнул пальцем в грудь Федора, и тот пошатнулся, словно ему в грудь пнули сапогом. Данилюк презрительно скривил губы. – Ты дурак!.. Его взяли в армию из какого-то дикого аула. Я его вывел в люди! Он так бы и остался при своих... суевериях, а я его переломил! Я его, если хошь, в цивилизацию ввел!