Вольный стрелок - Ольга Миленина

С улицы особнячок показался мне весьма убогим. Я даже не сразу поняла, что мне надо именно сюда, в двухэтажное здание за металлическим забором, которому больше пристало отделять от улицы овощебазу. И, с трудом припарковав «фольксваген» в забитом машинами переулке, еще раз заглянула в блокнот, чтобы уточнить номер дома. И даже подумала, что перепутала что-то, неверно записала.

Но и рядом не было ничего похожего на дом приемов одного из крупнейших банков страны.

Офис их я видела, гигантское современное здание, в котором не стыдно было бы расположиться какому-нибудь «Майкрософту». И дом приемов в моем представлении должен был быть таким же-а тут кругом были сероватые двух-и трехэтажные домишки. Никакой охраны, престижных машин, броских вывесок и прочих наворотов. Вообще ничего.

Когда я наконец подошла к металлическому заборчику и нажала на кнопку звонка, я не сомневалась, что звоню не туда и просто уточню сейчас у того, кто мне откроет, где находится нужная мне контора. Однако когда заборчик открылся — только после того, как я назвала свое имя и имя того, кто мне нужен, — я поняла, что попала куда следовало. Сразу увидев и скрытые этим самым заборчиком красивые ворота, управляемые фотоэлементом, и видеокамеры, и два припаркованных «мерседеса», как минимум «трехсотых». А когда вошла в сам дом после предметной проверки документов, то поразилась тому, что скрывалось за неприметным фасадом.

Такое ощущение было, что его специально налепили, фасад, на шикарно отреставрированный, фантастически обставленный особняк — просто нарисовали на картоне и налепили, чтобы не привлекать ненужного внимания.

И тот, кто через какое-то время спустился со второго этажа на первый, туда, где изучала мои документы вторая пара секьюрити, он тоже был солидный и богатый, под стать обстановке. Мужчина лет сорока с небольшим в дорогом темно-сером костюме, холодноватый, подчеркнуто вежливый — с аккуратной бородкой, в которой попадались седые волоски, с бледным, истонченным лицом.

Костюм мне показался лучшей и самой приятной чертой его образа — потому что все остальное мне не понравилось. Он весь такой из себя был утонченно-претенциозный, чересчур ухоженный, надменно-брезгливый, подчеркнуто аристократичный. Я почему-то подумала сразу, что на ночь он умащивает лицо кремом, что в кармане у него надушенный кружевной платок, что он боится пыли и сквозняков, а стоит кольнуть в боку, тут же звонит врачу и капризно требует немедленно приехать.

Такой вот педерастичный образ у меня сложился сразу, буквально через пару минут с момента нашего знакомства. Возможно, это было предвзято — возможно, он даже был привлекательным. Но у меня к нему была изначальная антипатия — потому что он заставил меня ждать внизу, а когда спустился, смотрел на меня как на низшее существо, до которого вынужден был снизойти и играть роль гостеприимного хозяина, хотя существо это ему бесконечно противно. Но он снизошел — по той причине, что эта мерзость может бросить тень на ту организацию, которую он имеет честь представлять.

Вряд ли стоит удивляться тому, что мне это не понравилось. И я, приехавшая сюда с достаточно серьезными намерениями и собиравшаяся поиграть вдоволь, дабы хитростью выудить из него кое-что, сразу сказала себе, что мой визит ему запомнится. И надолго — уж я постараюсь.

— Ваш кофе, Юлия Евгеньевна, — провозгласил он, пропуская вперед официантку с подносом. — Не знаю, понравится ли вам — это очень редкий сорт, очень специфический… Вы курите? Могу предложить вам сигару…

Он вынул из деревянного ящичка длинный толстый коричневый цилиндр, сразу вызвавший у меня фаллические ассоциации. И понюхал его так по-гурмански, медленно пронеся под самым носом, едва не касаясь ноздрей, — и даже закатил глаза. Вполне оправдывая то, как я назвала его про себя — педерастом. А потом покосился на меня скептически, как бы говоря, что таким, как я, сигары ни к чему, все равно что свинью апельсинами кормить. Но ради того, чтобы свинью задобрить, дабы хрюкала поменьше и не раздражала утонченный слух, апельсинов не жалко.

— О, вы так добры. — Я не подала виду, что правильно истолковала фразу насчет кофе — в которой содержался намек на то, что такие, как я, привыкли пить всякое пойло. И что предложение насчет сигары восприняла как издевку. — Но должна признаться, я предпочитаю живых мужчин — и уж если занимаюсь мастурбацией, то доверяю латексным фаллоимитаторам больше, чем подручным предметам…

Он скривился, чуть покраснев, — а потом выдавил из себя нечто вроде улыбки, видно, сказав себе, что от плебейки не стоит ждать чего-то иного. И уж особенно благодарности за то, что с ней соблаговолили встретиться.

— Итак, Юлия Евгеньевна, приступим к делу? — Он обогнул круглый деревянный стол, отделанный тонкой зеленой кожей, садясь напротив. — Давайте то, что вы принесли — я вашу статью имею в виду, — и мы с вами ее обсудим…

Я задержала дыхание — он так снисходительно и покровительственно это произнес, что я чуть не сорвалась. А это было ни к чему.

— Статью? — Я удивленно подняла брови. — Если честно, я совершенно не собиралась вам ее показывать. Ваше предложение отрецензировать мой материал, прежде чем его одобрить, мне очень польстило — но я работаю в газете, а не в вашей пресс-службе. И пишу то, что считаю нужным написать, — нужным мне, не кому-то другому…

— Но позвольте… — Он, видно, был из хорошей семьи, интеллигентной, обеспеченной, возможно даже, с дворянскими корнями — отсюда и старорежимные замашки, и барская брезгливость, и подчеркнуто старомодная манера выражаться.

Если это была роль, то он играл ее давно и с ней сросся — но мне показалось, что образ все же несколько гипертрофирован. И ничего, кроме смешков — в лицо или за спиной, это уж от должности зависит, — вызвать у окружающих не может. — Один наш… один друг нашего банка, господин Шульгин, вчера сообщил нашему руководству, что вы готовите статью о покойном Андрее Дмитриевиче Ули-тине. И у вас уже есть определенная информация — основанная на слухах, как я понял, — и вы хотели бы ее уточнить. Желание очень похвальное и разумное. Насколько я понимаю, у вас наказывают за статьи, написанные по неподтвержденным данным, — особенно если после выхода вашей статьи на вас подают в суд. И я, оценив ваши намерения и понимая, что вы не хотите портить себе карьеру, пошел вам навстречу и дал своему секретарю распоряжение связаться с вами и пригласить вас на встречу. И, признаться, я не совсем понимаю…

— А я объясню. — Я улыбнулась ему лучезарно, извлекая из сумки свой плебейский «Житан» и прикуривая от плебейской одноразовой зажигалки, прежде чем он пододвинул ко мне ту, что стояла на столе, — массивный кусок серебра. — Я действительно готовлю материал о господине Улитине, и из моих источников ко мне поступила масса информации о роли вашего банка в судьбе покойного. Своим источникам я верю на сто процентов — но считаю, что слово надо предоставлять обеим сторонам. Однако ваша пресс-служба, а именно некий господин Гарин, ее возглавляющий, отказалась со мной встретиться по причине пребывания всего вашего банка в трауре по господину Улитину. Что мне, признаюсь, непонятно — судя по имеющейся у меня информации, смерть вашего бывшего шефа должна была бы вызвать в банке прямо противоположные чувства. И вот…

Я осеклась, остановившись с трудом. Говоря себе, что меня заносит и я не контролирую свои эмоции, настолько сильно завелась. Что я уже ляпнула не то, что следовало, — и закосить под дурочку, просто интересующуюся мнением «Нефтабанка» о бывшем шефе, уже не выйдет. Потому что я все испортила, озлобившись на этого педика, — и теперь вполне могла уходить, провалив казавшийся выигрышным план.

«Ну ладно, ладно!» — упрекнула саму себя. Ведь и в самом деле несправедливо было предъявлять себе претензии. Да, я не сдержалась — но ругать себя не стоило, себя надо любить. И проще было подумать, что если бы я продолжала себя контролировать и косила бы под дурочку, разговор бы мне все равно ничего не дал. А теперь, коль скоро я здесь, можно сделать шаг в другом направлении.

Например, раз уж я все равно приоткрыла карты, можно было открыть их еще больше и попробовать вынудить его рассказать мне что-то компрометирующее о своем бывшем шефе. Пригрозив, что иначе я напишу то, что мне вздумается — изваляв имя банка в грязи. Он, конечно, мог на это плюнуть — это ведь не старые времена, когда негативного упоминания в газете боялись все, от директора продовольственного магазина до чиновника высокого уровня. Но в любом случае я могла попробовать. Все равно другого пути уже не было. А пойти с ним на обострение мне очень хотелось — в данный момент больше всего на свете.

— Подождите, подождите! — Он поднял ухоженную белую руку, властно так, командно, с видом привыкшего повелевать человека, которому это право даровано с рождения. — Вам не кажется, что…