Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан

В 1870 г. император Наполеон III привел Францию к сокрушительному поражению под Седаном. Пруссия и ее германские союзники торжествовали победу. В тот раз, как с горечью замечали французы, ни одна держава не пришла им на помощь – в том числе ничего не сделала и Британия. На исходе Франко-прусской войны, воспользовавшись политическим кризисом и фактической гражданской войной в стране, Бисмарк сумел навязать Франции тяжелые условия мира. Франция вынуждена была мириться с германской оккупацией до тех пор, пока не выплатила большую контрибуцию (как утверждают, даже большую, чем та, которую Германия выплатила Франции по итогам Великой войны), и потеряла на востоке две провинции: Эльзас и Лотарингию. Особенно унизительным стало то, что прусский король был провозглашен германским императором в Зеркальной галерее Версальского дворца, построенного при Людовике XIV. Один британский журналист произнес тогда знаменитую фразу: «Европа лишилась госпожи и приобрела господина». В Брюсселе русский дипломат проявил большую проницательность, заметив: «Мне кажется, что 2 сентября [в день капитуляции французской армии под Седаном] был заложен первый камень в основание будущего франко-русского союза»[381].

В последующие годы, вплоть до своего падения в 1890 г., Бисмарк прилагал все усилия к тому, чтобы Франция не получила возможности отомстить. Он разыгрывал дипломатические партии так искусно, как мог только он, заключая то один, то другой союз и сближаясь то с одной, то с другой державой. Он обещал, угрожал и умасливал – все для того, чтобы удержать Германию в центре европейских дел, а Францию, по возможности, изолировать и лишить союзников. Россия, для которой укрепление Германии в центре Европы также представляло угрозу и которая, подобно Франции, имела с немцами протяженную сухопутную границу, могла из-за этого склониться к дружбе с Парижем. Но Бисмарк умело воспользовался консерватизмом российского правительства, чтобы вовлечь русских в «Лигу трех императоров» – трехсторонний союз с Германией и Австро-Венгрией (Dreikaiserbund). Когда же соперничество России и Австро-Венгрии на Балканах стало разрушать этот союз изнутри, Бисмарк в 1887 г. тайно заключил «перестраховочный договор» с Россией – тот самый, который в 1890 г. Германия столь легкомысленно не стала возобновлять.

Бисмарк также придерживался обязательств, данных Франции, – например, относительно укрепления торговых связей между двумя странами. Французские и германские банки совместно ссужали деньгами страны Латинской Америки и Османскую империю. Торговля между двумя странами развилась до такой степени, что начали даже поговаривать о таможенном союзе. (Вот этого пришлось ждать еще десятилетия.) Кроме того, Бисмарк обеспечил Франции поддержку Германии в вопросе о колониях в Западной Африке и в будущем Французском Индокитае. Он заодно поддержал и проникновение французов на территорию османских владений в Магрибе. Когда в 1881 г. Франция установила свой протекторат (так называли самую завуалированную форму империалистических захватов) над Тунисом, а позже распространила свое влияние на Марокко, Германия тоже взирала на это с одобрением и поддержкой. Бисмарк рассчитывал, что в случае удачного стечения обстоятельств укрепление французской колониальной империи приведет ее к конфликту с Британией и Италией – во всяком случае, Франция уж точно не заключит союза ни с одной из этих держав. Наконец, если французы увлекутся заморскими делами, они станут меньше тяготиться своим поражением во Франко-прусской войне и потерей двух провинций.

На площади Согласия в Париже статуя, символизирующая Страсбург, столицу Эльзаса, была облачена в траур, что должно было постоянно напоминать об этой утрате. Война была увековечена в песнях, романах и картинах, а на полях сражений проходили ежегодные памятные церемонии. Французские учебники внушали молодежи, что Франкфуртский договор, которым закончилась Франко-прусская война, был «перемирием, а не миром – именно поэтому вся Европа с 1871 г. не расстается с оружием»[382]. Назвать кого-то или что-то «прусским» считалось во Франции тяжким оскорблением. Французские патриоты считали ужасным, что Эльзас и южная часть Лотарингии (последнее было особенно важным, поскольку именно там родилась Жанна д'Арк) стали теперь германскими провинциями и вдоль новых границ возникли наблюдательные посты и укрепления. Каждый год выпускной класс Кавалерийской школы посещал границу в том месте, где она проходила через Вогезы, и изучал склоны, по которым им придется атаковать, когда война с Германией начнется снова[383]. Вот еще пример – через двадцать шесть лет после поражения во Франко-прусской войне Поль Камбон гулял в Версале со своим братом Жюлем, тоже дипломатом, вспоминая о понесенном Францией позоре и ощущая его как «незаживающий ожог»[384].

И все же со временем ожог начинал заживать. Пускай лишь немногие французы были готовы навсегда отказаться от надежды вернуть Эльзас и Лотарингию, все были согласны с тем, что в обозримом будущем Франция не может позволить себе новой войны. В 1887 г. будущий лидер французских социалистов Жан Жорес сформулировал это отношение словами: «не воевать и не смиряться». За отдельными примечательными исключениями, молодое поколение, подраставшее в 1890-х и 1900-х гг., уже не переживало потерю Эльзаса и Лотарингии так остро и не сгорало от желания непременно отомстить Германии. Шумное националистическое меньшинство, ярким представителем которого был генерал Жорж Буланже по прозвищу «генерал Реванш», требовало от правительства активных шагов, но обычно не доходило до прямых призывов к войне. Буланже в итоге дискредитировал свое дело, когда в 1889 г. совершил нерешительную попытку государственного переворота, после чего бежал в Бельгию, где два года спустя совершил самоубийство на могиле своей возлюбленной. Адольф Тьер, первый временный президент Франции после катастрофы 1870–1871 гг., как-то заметил: «Те, кто говорит о возмездии, – безрассудные самозванцы под личиной патриотов. Их речи не значат ничего. Честные люди и настоящие патриоты хотят мира и оставляют на будущее окончательное решение нашей судьбы. Что до меня, то я за мир». Это отношение, по всей видимости, разделяли и последующие французские лидеры, хотя они и не стремились говорить об этом слишком часто, опасаясь нападок со стороны националистически настроенных правых. Общественность, по крайней мере до новой вспышки шовинизма, непосредственно предшествовавшей 1914 г., тоже не проявляла особенного энтузиазма и скорее побаивалась войны – пусть даже и из-за Лотарингии с Эльзасом[385]. Интеллектуалы и вовсе высмеивали милитаристские фантазии. Выдающийся французский писатель и критик Реми де Гурмон писал в 1891 г.: «Сам бы я не отдал за эти утраченные земли и мизинца – он мне нужен, чтобы стряхивать пепел с сигареты»[386]. Пацифистские и антимилитаристские настроения были особенно сильны в левых и либеральных кругах. В 1910 г. на церемонии в честь сороковой годовщины одного из поражений французских войск во Франко-прусской войне еще один политик, подобно Тьеру, осторожно сформулировал французскую позицию по данному вопросу. Это был Раймон Пуанкаре, которому предстояло стать президентом Франции в годы Великой войны и который сам был родом из той части Лотарингии, что осталась французской. Он сказал: «Франция искренне желает мира и никогда не предпримет ничего, чтобы его нарушить. Чтобы поддержать мир, она готова на все, что совместимо с ее достоинством. Но стремление к миру не означает ни забвения, ни предательства»[387].

Кроме того, после поражения 1871 г. у французов возникло множество насущных проблем у себя дома. Французское общество будоражили политические коллизии, восходящие еще ко временам революции и Наполеона: клерикалы против антиклерикалов, роялисты против республиканцев, левые против правых, революционеры против реакционеров и консерваторов. Все это разделяло нацию и подрывало один политический режим за другим. Более того, даже в 1989 г., когда Франция готовилась отмечать двухсотлетнюю годовщину своей революции, возникли глубокие разногласия по поводу того, каково было ее значение и как именно ее следует правильно помнить. Третья республика родилась из поражения, а гражданская война породила еще одну волну споров, ведь Временное правительство не только было вынуждено заключить мир с торжествующей Германией, но и несло ответственность за разгром Парижской коммуны, которая взяла в Париже власть именем революции. В конце концов правительство применило против коммунаров оружие, и это навсегда оставило шрам на лице Третьей республики – после недели ожесточенных боев баррикады в Париже были сокрушены, Коммуна упразднена, а последние восставшие расстреляны на кладбище Пер-Лашез.