Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 1 - Джакомо Казанова

Положение моё было ужасно: я оказался один на один противу всех сил Республики. Подавленный, как и всякий человек, только что избежавший великой опасности, я с презрением посмотрел на беспутного монаха, который и сам понял, какому риску подвергались мы по его вине. Он не осмеливался открыть рот, а я ломал себе голову, как бы избавиться от этой дубины. Мы без приключений приехали в Тревизо, и я велел начальнику почты приготовить мне к семнадцати часам[12] двух лошадей и экипаж. Однако же истинное моё намерение было не таково, ибо, во-первых, я не имел денег и, кроме того, опасался преследования. Трактирщик спросил меня, подавать ли завтрак, в чём я крайне нуждался для поддержания жизни, но у меня недостало на то храбрости: четверть часа задержки могли оказаться фатальными, и мне пришлось бы казниться до конца жизни, ибо только глупец, вырвавшись на свободу, не может спрятаться от четырёхсот тысяч преследователей.

Я прошёл через ворота Св.Фомы, делая вид, будто прогуливаюсь, и, пройдя милю по большой дороге, свернул в поля, чтобы уже не выходить, пока не окажусь за пределами Республики. Самый короткий путь лежал через Бассано, однако я предпочёл более кружный, поелику в ближайшем месте границы меня могли поджидать, но вряд ли кому-либо придёт в голову делать это на самой дальней Фельтринской дороге, ведшей к владениям епископа трентского.

Через три часа ходьбы я упал на землю совершенно обессиленный. Дабы не умереть с голоду, мне надобно было хоть что-нибудь съесть. Я велел монаху снять плащ и сходить на оказавшуюся поблизости ферму, чтобы купить еду. Дал я ему и денег. Он пошёл, но не преминул сказать, что почитал меня более храбрым. Несчастный не имел представления, в чём заключается храбрость. Но монах был сильней меня и, конечно же, перед выходом из камеры как следует наполнил себе желудок. Кроме того, он выпил в кофейне шоколада.

Добрая фермерша прислала с крестьянкой достаточный обед, который обошёлся мне в тридцать венецианских грошей. Насытившись и чувствуя, как мною овладевает сон, я поспешил снова пуститься в путь. После четырёх часов ходьбы мы остановились на задах какой-то деревушки и узнали, что удалились от Тревизо на двадцать четыре мили. У меня уже не оставалось сил, ноги распухли, и башмаки изодрались. Оставался только один час светлого времени. Улёгшись в тени деревьев, держал я перед отцом Бальби следующую речь:

— Мы пойдём в Борго-ди-Вальсугано, это первый город за пределами Республики. Там для нас будет безопасно, как в Лондоне, и мы сможем дать себе отдых. Но чтобы попасть туда, надобно соблюсти необходимые предосторожности, и прежде всего нам следует разделиться. Вы пойдёте лесом Мантелло, самым лёгким и коротким путём; я, напротив, долгим и трудным, через горы. Кроме того, у вас есть деньги, у меня их нет. Я дарю вам мой плащ, который можно сменять на балахон и шапку, и тогда все будут принимать вас за крестьянина, благо и лицо у вас подходящее. Вот все деньги, оставшиеся у меня от двух цехинов графа Асквино, берите их. Вы будете в Борго послезавтра вечером, я присоединюсь к вам через двадцать четыре часа. Ждите меня в первом трактире по левую руку. А сейчас я должен отоспаться в хорошей кровати, и Провидение как-нибудь поможет мне. С вами же это невозможно. Теперь нас ищут повсюду и разосланы подробные приметы, так что нас схватят в любом трактире, если мы появимся вдвоём. Вы видите, в каком я состоянии, мне не обойтись без десяти часов отдыха. Ступайте и предоставьте меня самому себе, я сам найду убежище в сих окрестностях.

— Я ожидал этого, — ответил Бальби, — но могу лишь напомнить ваши слова, когда я дал уговорить себя. Вы обещали, что мы не расстанемся, и посему не надейтесь на это: ваша участь будет моею, а моя вашею. За деньги мы найдём добрый ночлег. Нам только не нужно заходить в трактиры и тогда нас не схватят.

— Так вы решительно отказываетесь последовать моему доброму совету, внушённому разумной осторожностью?

— Да, вполне решительно.

— Ладно, посмотрим.

Хотя не без труда, я поднялся и, смерив высоту его роста, отметил оную на земле. Потом, вытащив пику, согнулся в три погибели и с величайшим хладнокровием, не обращая внимания на вопросы монаха, принялся рыть. Через четверть часа я с жалостью посмотрел на него и сказал, что как добрый христианин советую ему поручить свою душу Господу. “Ибо я зарою вас здесь живого или мёртвого, а если вы окажетесь сильнее меня, то таковою будет моя участь. Вот на какую крайность вынуждает меня ваше бессмысленное упрямство. Но вы можете спастись, я не побегу за вами”.

Поелику он ничего не отвечал мне, я возобновил своё дело, хотя и начинал уже опасаться, как бы сей скот не вынудил меня расправиться с ним, на что я уже твёрдо решился.

Наконец он наклонился ко мне, но, не угадывая его намерений, я наставил на него свою пику, хотя опасаться было нечего. “Я сделаю всё, как вы хотите”, — сказал он. Мы тут же обнялись, и я отдал ему все свои деньги, подтвердив обещание найти его в Борго. Несмотря на то, что у меня не осталось ни гроша и предстояло переправляться через две реки, я поздравил себя с избавлением от общества сего человека, ибо не сомневался, что в одиночку сумею выбраться за пределы любезной моей Республики.

XIII

ЛОТЕРЕЯ ВОЕННОЙ ШКОЛЫ

1756 год

Вот я и снова в Париже, этом единственном городе, каковой принуждён я почитать своим отечеством, ибо отныне невозможно и помыслить о возвращении туда, где волею случая произошёл я на свет. Неблагодарное отечество, вопреки всему любезное мне, то ли из-за предрассудка любить те места, где протекли первые наши годы, каковые обладают над нами магической властью, то ли и впрямь Венеции присуще несравненное очарование. Но сей громадный Париж есть место страданий или счастия, смотря по тому, как взяться здесь за дело. И лишь от меня одного зависит уловить, откуда дует ветер.

Я был не новичком в Париже, читатели знают о проведённых там мною двух годах. Однако должен признаться, что, не имея тогда иной цели, нежели убивать время, занимался я лишь вещественною стороною наслаждений, среди коих и проходили почти все мои дни. Посему фортуна, волочиться за коею не давал я себе большого труда, не открыла для меня своё святилище. Теперь же надобно было изъявить ей более почитания, дабы стать одним из тех, кого осыпает она своими дарами. Ведь чем более приближаешься к солнцу, тем ощутительнее благодеяние его лучей. И дабы чего-то достичь, предстояло мне употребить все свои физические и душевные способности, не пренебрегать обществом великих мира сего, владеть собою и окрашиваться в цвета тех, коим полезно будет мне понравиться. Дабы следовать сей диспозиции, почёл я необходимым избегать того, что в Париже называют дурным обществом, и оставить все прежние свои привычки и претензии, из-за которых у меня появились бы враги, не замедлившие рекомендовать меня человеком неосновательным и мало пригодным для сколько-нибудь важной должности.