Мужской разговор в русской бане - Эфраим Севела

Супруг ее, видать, вымуштрованный за годы совместной жизни, слова лишнего не скажет, по-собачьи ей в глаза глядит, а все остальное время газету «Правда» читает, как школьник-малолетка шевеля при этом губами.

Уснуло купе. Стучат колеса под полом. Похрапывает рядом со мной муж нашей строгой соседки. Детишки внизу посапывают во сне. Женщин не слышно. И моя и она, видать, тоже уснули. Вагон к ночи остыл, и прохладный ветерок шевелит занавеской на окне. Уснул и я. Голый, как мать родила, под казенной льняной простыней с черными мастичными штампами министерства путей сообщения.

Просыпаюсь от того, что чья-то рука шарит под простыней по моему телу. Не просыпаясь окончательно, а все еще пребывая во сне, чувствую эту руку, горячую женскую ладонь ласково и возбуждающе пробегающую, чуть касаясь, по моему животу, потом по бедру. Тонкие пальчики коснулись сонного члена, приподняли его, отклеили от бедер и нежно сдавили в ладошке. Он, естественно, набух, возбудился и заполнил ладонь так, что пальцы вокруг него еле сомкнулись.

— Кто это? — подумал я в сладкой истоме, стараясь не просыпаться, чтоб не вспугнуть, не отогнать обладательницу этой ласковой нежной ручки. Неужели моя жена? К чему бы это ей таким делом в купе заниматься при чужих людях? Да еще при такой строгой даме, как наша соседка? Она и наедине-то не очень склонна к рукоблудию. Застенчива и примитивна в постели. А тут каждое касание ладошки и пальчиков — верх сексуального мастерства.

Я легонько приоткрыл один глаз и при нереальном синем свете ночника увидел рядом с моим распростертым под простыней телом совершенно реальные очертания головы нашей соседки с распущенными на ночь длинными волосами. Это ее ручка сдавливала мой член, а глаза, возбужденно мерцая, следили за моим лицом, словно гипнотизируя меня, заклиная не просыпаться.

В моей голове все перемешалось. Кто мог предположить, что такая неприступная женщина, такой «синий чулок» вдруг проявит эдакую авантюрную прыть опытнейшей развратницы? Я возбудился до предела, мне так захотелось ее, что я позабыл о том, что в метре от нас бормочет во сне ее муж, а внизу спит и в любой момент может проснуться моя жена — баба ревнивая и способная закатить в ухо без предупреждения.

Я выпростал руку из-под простыни и сжал ее локоть. Она не вздрогнула, не шевельнулась, не выпустила мой член из ладони, а только крепче сжала его. Палец левой руки она поднесла к своим губам, призывая меня к молчанию, и головой кивнула на дверь, приглашая следовать за ней. Затем она вытащила правую руку из-под простыни, запахнула халатик и молча взялась за ручку двери, без единого скрипа сдвинула ее и вышла из купе в слабо освещенный пустой коридор вагона. Дверь осталась раскрытой и после того, как ее фигура исчезла из проема, призывая меня к действию, если я считал себя мужчиной.

Как акробат, пружиня на согнутых локтях и одной рукой упершись у самого носа ее мирно похрапывающего супруга, я беззвучно опустил свое голое тело на пол, сдернул простыню и завернулся в нее, как покойник в саван, словно бы извиняясь, поглядел в затылок непроснувшейся жены и выскользнул на цыпочках в коридор, задвинув без единого шороха за собой до отказа дверь купе.

Ее фигурка в халатике маячила в самом конце полуосвещенного коридора. Там, где был туалет. Я приблизился к ней, пытаясь поймать ее взгляд и угадать, что она затеяла. Она отвела глаза и решительно распахнув узкую дверцу туалета, посторонилась, пропуская меня вперед.

Мне ничего не оставалось делать, как подчиниться, и, все еще укутанный в простыню, я, как привидение, скользнул мимо нее в узкий тесный квадратик туалета, где половину площади занимал белый унитаз с поднятой к сливному бачку черной пластмассовой крышкой.

Она протиснулась вслед за мной, захлопнула двери, деловито повернула рукоятку на «занято», касаясь при этом моей спины своими упругими ягодицами. Я подчинился ее деловитости и тоже проявил активность. Опустил черную крышку на унитаз, превратив его в подобие сиденья, стряхнул со своих плеч простыню и, оставшись голым, сел, как на табурет, на крышку унитаза, раздвинув колени и устремив вверх возбужденный, «дымящийся» член. При матовом свете потолочного плафона она стояла, сбросив на нечистый мозаичный пол туалета свой халатик, легший темным холмиком на мою простыню, вся бронзовая от загара, с крепкими бедрами и стоячими налитыми, как у девушки, грудями. И груди, и треугольник кожи на лобке были молочно-белыми — все это укрыли от южного солнца бюстгальтер и трусики-плавки.

Она как завороженная смотрела мне между ног, где торчал возбужденный член, и не шевелилась. Не зная, чего еще можно от нее ожидать, я решил проявить инициативу. Время-то работало против нас: в любой момент какой-нибудь сонный пассажир с переполненным мочевым пузырем начнет ломиться в запертую дверь туалета и не уйдет, пока мы не выйдем… вдвоем. Хотел бы я представить выражение глаз бедолаги при виде наших фигур: женской — в халатике и мужской — в белой простыне, покидающих тесный туалет, который мы занимали вдвоем непонятно для какой надобности. Да и наши половины могли проснуться в купе и удивиться нашему одновременному отсутствию.

— Прошу, — с нервной усмешкой пригласил я ее и жестом показал, что лучшая поза для нее — сесть верхом на мои бедра лицом ко мне и попытаться при этом не промахнуться, чтоб все вошло, куда надо.

— Пошляк! — с откровенным презрением сказала она. — Вам только одного и надо. Все вы одинаковы,

И, брезгливо сморщив носик, села ко мне на колени и, как гайка на винт, плотно навинтилась на мой член. И так страстно взвыла, запрыгала на мне, что я, испугавшись не на шутку, что ее темпераментный вой слышен во всем вагоне и даже за его стенами, ничего лучшего не смог придумать, как нажать ногой на педаль, надеясь, что шум падающей в унитаз воды заглушит остальные звуки.

Что еще к этому добавить? Мы вернулись в купе незамеченными, и оба молча легли каждый на свое место. Ее твердокаменный супруг по-прежнему храпел на расстоянии протянутой руки от меня. Внизу тревожно, но не просыпаясь, что-то бормотала во сне моя жена, ногами прикрывая сына от возможного падения с полки. И я уснул, беззвучно хихикая. Как она провела остаток ночи, не знаю. Да и не интересовался.

Назавтра она снова приняла свой обычный неприступный вид, словно затянулась в мундир. Моя жена разговаривала с ней «через тряпочку», сама становясь кроткой в ее присутствии. А ее муж безотрывно читал свежий номер «Правды», купленный в Ростове, где мы простояли полчаса, и робко поглядывал на жену.

Я же весь день провел в коридоре, глядя в окно на пробегающий пейзаж и показывая язык всему свету. Предстояла еще одна ночь в дороге, и я с нетерпением ожидал наступления сумерек.

— Искать логику в женском поведении равносильно тому, что пытаться найти иголку в стоге сена. Бессмысленное и пустое занятие, — сказал Астахов.

— Вот я вам сейчас задам задачку… по психологии женской… да и по логике дамского поведения… а вы, опытные мужички, профессора по этой части, пытайтесь разгадать, найти удовлетворительное объяснение уже непостижимым выкрутасам бабьей психики, — пообещал Зуев.

— В твоей истории с вагонной спутницей, — сказал Лунин, — при всей пикантности ситуации и таком неожиданном эффектном финале я все же ничего загадочного не нахожу. Ради Бога, не подумай, что я хочу умалить твои достоинства, как рассказчика, — Боже упаси, — слушать тебя было для меня наслаждением. Но возьмем голые факты, так сказать, обнаженную канву этой… я повторяю, прелестнейшей истории и совершим простейший анализ… Что же мы обнаруживаем? Сексуальную и похотливую самочку, вынужденную по различным причинам и, в первую очередь, из-за среды… ханжеской и демонстративно высокоморальной… подавлять в себе кипящую лаву под личиной ультраскромности. Отсюда ее подчеркнутое поведение классной дамы, суровой монашки. Строгая оболочка, в которую, как в корсет, затянут и сдавлен бушующий пламень неутоленного секса, тонка и хрупка, как ломкая корочка земной коры на расплавленной магме. И вот она встретила тебя, и глаз жеребячий, которым ты ее обозрел, и легкая твоя скабрезность, пущенная, как пробный шар, разнесли эту корку и вызвали к жизни подлинную натуру этой сочной и алчной бабищи. Какая смелость проявлена… Даже удаль… Никакой оглядки на возможные последствия. Вулкан похоти повел ее, как сомнамбулу… и я бы восхитился ею, зааплодировал… если бы она до конца молчала, рта не раскрывала.

Но она произнесла несколько слов в туалете и двумя мазками обнажила главное качество своей натуры. Пошлая, банальная мещанка. Смешно и жалко хорохорится, прежде чем сесть на член, которого она жаждет больше всего. Но без этих ее слов не было бы законченного портрета. И я тебе, как рассказчику, признателен, что ты не пощадил ее и нарисовал эту особу такой, какова она есть на самом деле, убрав загадочный флер, в каком она рисовалась поначалу.