Небо истребителя - Арсений Ворожейкин

— Сорок пятый, я — «Земля». Как меня слышите?

— «Земля», я — Сорок пятый. Вас слышу хорошо. Разрешите, продолжить работу?

— Работу запрещаю. За-пре-щаю! Идите на посадку!

Летчик помолчал, потом с обидой спросил:

— Почему? У меня остались снаряды.

— Вы поняли? — крикнул в микрофон Кутахов. — Немедленно садитесь!

— Понял, — подавленно ответил летчик.

Я хотел посмотреть на плановую таблицу, лежащую на столе, узнать, кто стрелял, но руководитель стрельбы опередил меня:

— Лейтенант Василий Васин.

— Я у него проверял технику пилотирования. Хорошо, слетал. Что с ним случилось?

— Не могу понять, — все еще не успокоившись, ответил Кутахов. — Парень старательный, исполнительный.

В этот момент запросил разрешение на стрельбу очередной летчик. Кутахов, понимая, что произошло ЧП, глядя на нас, инспекторов, как бы советуясь, сказал:

— Я думаю, надо прекратить полеты и разобраться с Васиным.

— Решайте сами, — ответил Ткаченко. — А вот Васина, как только он сядет, немедленно доставьте сюда. Надо сделать так, чтобы он ни с кем словом не обмолвился.

— Слушаюсь, — сказал Кутахов, приказав выложить крест, являющийся своеобразным семафором запрета на стрельбу.

Поджидая лейтенанта Васина, мы спустились с вышки вниз. Тут же к нам подбежал солдат и сообщил, что в «Т» обнаружено семь попаданий снарядов. Видимо, Васин перепутал мишень с буквой «Т», обозначающей разрешение на стрельбу. Я пошутил:

— Парень заслужил две отличных оценки. Наглядно убедил инспекцию в своем мастерстве.

— Да-а, — подхватил Ткаченко. — Точность ювелирная. Но вот почему он перепутал? Загадка со многими неизвестными.

Виновника привезли на «Победе» комдива. Он быстро выскочил из машины и, как положено, представился Ткаченко, потом доложил Кутахову:

— Товарищ полковник! Лейтенант Васин прибыл по вашему приказанию.

— Вы почему стреляли не по мишени, а по знаку, разрешающему работу? — строго спросил тот.

— Как по знаку? — летчик испугался до онемения, заморгал глазами и тихо выдавил из себя: — Неужели убил кого?

— Этого еще не хватало, — с негодованием продолжал Кутахов. — Отвечайте прямо: почему стреляли не по мишени?

В народе говорят, что если разжечь страсти в человеке, то правды не найти, поэтому Ткаченко вмешался в разговор, а точнее, в допрос летчика:

— Вы, товарищ Васин, возьмите себя в руки, отвечайте четко и ясно.

Бледность отхлынула с лица летчика. Он внимательно осмотрел притихшее небо, взглянул на противоположную сторону аэродрома, где находилась мишень, по которой он должен был стрелять. Его глаза скользнули по вышке, откуда мы только сошли, остановились на белом кресте. Только после этого Васин сказал:

— Я, товарищ полковник, до этого стрелял два раза, — и показал на крест, — и оба раза по мишени, которая находилась здесь. Заходы были с той же стороны. Сейчас стрелял по привычке…

— Но здесь-то была не мишень-самолет, а «Т»!

— Да, «Т». Но солнце слепило.

— Молите бога, — сказал Ткаченко, — что обошлось благополучно и вы очередь дали удачно. Все снаряды легли кучно. Умение стрелять у вас есть, а вот осмотрительности и сообразительности при изменении обстановки не хватило.

Отпустив летчика, Ткаченко предложил Кутахову:

— Надо сейчас же собрать летчиков и объяснить, почему случилось происшествие.

Солнце было в зените, когда летчики в установившейся тишине покидали аэродром. Небо тоже притихло, как бы сочувствуя им. Жалко, что пропадает такая летная погода. Однако случившееся должны были прочувствовать все авиаторы, а для них запрет полетов — большое наказание.

Мы вместе с Кутаховым в столовую шли пешком. Ткаченко спросил Павла Степановича:

— А Васин после этого не скиснет?

— Не должен. Жизнь летчиков, бывает, жестоко бьет. Самолюбцы, эгоисты, случается, закисают, а Васин — общительный человек, нос повесить ему не дадут друзья.

Инспекция пришла к выводу, что дивизия неплохо подготовлена к боевым действиям днем в простых метеоусловиях. К ночным полетам на МиГ-15 и к дневным в сложных метеоусловиях полки фактически не приступали, хотя аэродромы были оборудованы для так называемых «слепых» полетов. В каждом полку имелись учебные Як-11, и нам было приказано проверить умение руководящего состава летать в закрытой кабине. С этих двухместных самолетов должна была начаться подготовка летчиков к полетам на боевых истребителях в сложных метеорологических условиях. Из инспекторов при такой погоде еще никто не летал, да и наши самолеты в тренировочном полку не имели нужного оборудования. Перед командировкой мы изучили теорию «слепого» полета, чтобы контролировать проверяемых, летящих в закрытой кабине по приборам.

Первый такой проверочный полет я сделал с инспектором по технике пилотирования дивизии подполковником Георгием Киселевым. Мы были хорошо знакомы по совместной службе в Белоруссии, где он служил на такой же должности. Летчик он хороший, но полет в закрытой кабине выполнил неважно.

— Жора, скажи откровенно, почему так слетал? Ты же инспектор и должен обучать летчиков, — по-товарищески спросил я Киселева.

— Я никогда в таких полетах не тренировался. Условий не было. Осваивали реактивный самолет. Торопились, чтобы суметь постоять за себя.

Подошел Костя Домов. Обычно на службе он строго соблюдал воинскую субординацию, но сейчас подошел ко мне и в радостном возбуждении вместо доклада, что он готов к полету, сообщил:

— Арсен! Я только что прочитал — у нас произведен атомный взрыв. У нас есть атомная бомба!

— Это здорово! — обрадовался я. — Догнали, значит, Америку.

— Догнали! А я, грешник, с недоверием отнесся к сообщению наших газет о том, что мы открыли секрет атомного оружия. Я тогда думал: раз открыли, почему не сделали бомбу? Теперь полный порядок. Вот, — протянул он мне газету, — почитай сообщение ТАСС.

Ко мне подошел техник Як-11 и доложил, что машина готова к полету. Я пошутил, обращаясь к Домову:

— А ты, товарищ пропагандист?

Он подумал и решительно заявил:

— Нет! Если инспектор дивизии по технике пилотирования слетал неважно, то и я провалюсь.

— Надо, Домаха, слетать хорошо.

— Ну, надо так надо. Попробую.

Взлетел Домаха великолепно, убрал шасси и на высоте пятидесяти метров надвинул на себя закрашенный черной краской фонарь и зашторил переднее стекло кабины. Теперь он не видит ни земли, ни неба и пилотировать может только по приборам. Самолет сразу же накренился вправо. Я понимал причину: при мгновенном переходе от света к темноте глазам нужно адаптироваться. Одному для этого достаточно нескольких секунд, другому полминуты. Летчику надо связать в единое целое показания пяти приборов — высотомера, указателя скорости, двух компасов и кренометра, называемого почему-то «пионером». В «слепом» полете летчик не должен доверять своему чутью. Оно, как правило, подводит. Домов, видимо, доверился иллюзиям и, еще не успев схватить показания всех необходимых приборов, хотел уменьшить крен самолета, но сделал наоборот: резко его увеличил. Я вмешался в управление и исправил крен.

До высоты 100 метров самолет шел неровно, кренясь то в одну, то в другую сторону. Первый разворот Домов начал делать с таким большим креном, что машина начала снижение. Я не стал вмешиваться, рассчитывая, что проверяемый сам исправит ошибку. Его глаза уже привыкли к приборам. И действительно, самолет на какую-то долю секунды застыл, как будто понял, что земля ему в таком положении ничего хорошего не сулит. Я даже подумал: глаза Домахи уже схватили нужные приборы и на их показания реагируют хотя медленно, но правильно, и убрал руку с рычага управления. Но неожиданно для меня возникла такая ситуация, о которой я всегда вспоминаю со страхом. «Як» словно обиделся на летчиков за неумелое управление и так стремительно нырнул левым крылом к земле, что я инстинктивно схватил управление и рывком предотвратил падение. Мысль, что из-за лишней доверчивости можно погибнуть, обожгла меня. Я даже взмок. Отгоняя испуг, закончил разворот и, резко покачав самолет с крыла на крыло, спросил:

— Домаха, хорошо видно приборы?

— Нормально.

— Управляй машиной спокойно и не делай больших кренов.

— Понял.

С моей помощью Домов, набрав высоту, сделал второй разворот. Теперь мы летели на высоте 400 метров, и я мог не вмешиваться в управление, и все же мои руки теперь постоянно находились на рычагах управления, чтобы можно было мгновенно прийти на помощь.

Последний расчетный разворот Домов делал, как и полагается, со снижением, выйдя из него на высоте 250 метров с курсом равным направлению посадочной полосы. Однако летчик тут же допустил ошибку, не сделал доворот на дальний привод и, естественно, не вышел на ближний. Открыв фонарь, Домов увидел, что полоса оказалась значительно правее, и резко крутанул машину. Я по переговорному устройству приказал: